— Прошу прощения, монсеньор, я не заметил, что камин гаснет. Сейчас подброшу дров, и вам будет тепло.

— У меня не было бы никаких забот, если бы мне требовалось только тепло, — раздраженно проворчал король и тростью выбил маленькое полено из трясущихся рук Оливера. — Кончай растрачивать попусту добро! Все равно мне не согреться ни у какого огня. Иди лучше и занимайся делом. Ты так перепачкался, что все мои письма будут черными от сажи. Письмо в Милан должно быть готово тотчас же. Герцога надо обрадовать сообщением, что последний мятеж бургундцев завершился, а исход очень благоприятный для нас.

Он перешел на сдавленный крик:

— Мятежники неожиданно стали друзьями, они все вдруг меня полюбили и с большой легкостью поменяли свои цвета. Весьма легко.

Оливер с сомнением заметил:

— Но за такую дружбу пришлось заплатить. И цена оказалась солидной.

Король решительно замотал головой. Он совсем не сожалел о тех больших деньгах, которые пришлось потратить на подкуп, чтобы подавить последнее выступление Бургундии.

— Я был бы счастливейшим человеком, если бы каждый бунт мог подавлять только с помощью кошелька. Цена высока, я согласен. Но на сей раз потеряно только золото. Не пролито ни одной капли французской крови!

Король успокоился. Своим рассеянным взглядом он шарил поверх головы Оливера где-то в темных углах комнаты.

— Народ зовет меня скупым королем, я знаю. Возможно, это так. Но единственная вещь, которую я берегу, которую коплю со скаредностью, чего им никогда не понять, — это кровь Франции. Я тщательно считаю и пересчитываю каждую каплю дворянской крови, каждую унцию крестьянской. Я никогда не растрачу ее зря, будь у меня малейшая возможность. Никогда не превращу ее в большой поток.

На мгновение он затих, а затем пожал плечами.

— К тому же кровью покупают только врагов, а золотом можно купить друзей. Вот я, например, купил себе дюжину друзей. Друзей на всю жизнь. На всю жизнь! — он коротко рассмеялся. — Только жизнь оказывается короче, чем я думал.

— Все равно дорого, — гнул свою линию Оливер. — Они обошлись слишком дорого.

— Я все взвесил, мой Оливер. Подношений оказалось достаточно, чтобы занять их жадные руки и умы. Теперь у нас нет времени, — пока, по крайней мере, — кучковаться в темноте, как крысам, и подтачивать ножки моего трона. Теперь Бургундия несколько лет будет сидеть тихо, переваривая то, что я дал ей проглотить.

Он резко встряхнул четками.

— Они все визжат о свободе и своих правах, говорят, что для себя им ничего не нужно. Но стоило мне предложить им кусок моего богатого чернозема, один из моих лучших городов, и что же мы видим — они подхватили это на лету и принялись драться друг с другом, как голодные дворняги, а все разговоры о свободе утопили в ближайшей луже.

— Да, — согласился Оливер, — я помню, как эти герцоги, которые кричали, что они сражаются только за права и свободу, начали торговаться, когда мы им предложили мир при Конфлансе.

Король вздрогнул. С того времени прошло уже пять лет, а Конфланс и все, что связано с заключением мира, по-прежнему его больное место. Пять лет тому назад армия Карла Смелого и других герцогов выступила против короля Франции. Они были многим недовольны, и в частности, нежеланием Людовика XI созывать Генеральные Штаты.

Генеральные Штаты во Франции были примерно тем же, что и палата лордов в Англии, то есть институтом, контролирующим королевскую власть, чего король решительно не признавал.

Выступление бургундцев поначалу развивалось довольно успешно. Карл Смелый с триумфом дошел до Парижа и осадил в нем Людовика XI, пока тот не пошел на уступки. Согласно мирному договору, король потерял свои города вдоль реки Сомм, а также власть над Нормандией. А кроме всего прочего, королю пришлось оплатить им издержки этой войны.

— Договор, — с горечью произнес король. — Да что все эти договоры! Ну подписали его, а выполнять-то никто и не думает. Даешь и тут же берешь назад. И никто из тех, кто покидает стол переговоров с туго набитым кошельком, — никто из них не может назвать себя победителем. Всем от этого только вред. А вот мне такие договоры помогают объединить разрозненную страну в единую нацию. Под единым началом. И править ею буду я!

— Вы добьетесь своего, — подобострастно подхватил Оливер, — я знаю. Вы своего добьетесь.

— Ради спасения Франции я не могу позволить себе проиграть. Не могу позволить всем этим тупым эгоистам из Бургундии, Бретани, Орлеана, Бурбона вести свои подлые войны. Они ослабляют нашу страну и делают ее легкой добычей внешних врагов. Англия всегда настороже. Слава Богу, она сейчас пока слаба. Но не всегда она будет такой. Испания — тоже темная лошадка, не знаешь, чего от нее ждать. Мы всегда должны быть готовы к любой неожиданности, а не изнурять друг друга мелкими сварами. Я призван объединить всех этих идиотов, все их провинции в единую сильную державу.

— Вы уже сделали очень многое, монсеньор, — быстро сказал Оливер, нервно перебирая бумаги на конторке и судорожно соображая, как бы погасить нарастающую истерику короля. Приметы ее были хорошо знакомы Оливеру, опыта, слава Богу, не занимать. Сначала фонтан слов по нарастающей, ну а затем, как водится, в ход пойдет трость Его Величества, и опять достанется бедным коленкам Оливера.

К радости своей, Оливер увидел, что король успокаивается. Людовик XI откинулся на спинку кресла и даже слегка улыбнулся.

— Да, мне многое уже удалось, — заметил он, — но предстоит совершить еще больше. Ты помнишь последнее письмо от нашего друга из Милана? Наконец-то, — язвительно добавил он, — герцог Миланский стал моим другом и будет им. По крайней мере, до тех пор, пока мне это выгодно. Одна фраза из этого письма мне запомнилась, хотя мысль эта сама по себе не нова. Он писал, что я не в силах — да и никто не в силах — разломить пучок стрел. Но если я разделю их по одной, то двумя пальцами по очереди легко переломлю каждую.

Он посмотрел на свои ладони, медленно согнул и разогнул пальцы, видимо представляя, как хорошо держать стрелу, угрожающую Франции, согнуть ее — а она будет сопротивляться, в конце даже застонет — до тех пор, пока та не треснет (о как ласкает слух этот треск), а затем сломанные половинки отбросить в сторону. Он сломает их всех, а земли врагов перейдут в собственность короны.

Наткнувшись в своих мыслях еще на одно неприятное обстоятельство, король нахмурился. Одна из самых значительных провинций уже давно должна была бы быть его собственностью. И сейчас не пришлось бы суетиться по поводу Орлеана. Он должен был бы перейти к нему много лет назад, с тех пор, как умер этот рогоносец Карл. А вместо этого, между королем и столь желанными землями Орлеана теперь стоит крепкое тело молодого герцога. Мысль о том, насколько крепко и сильно тело молодого Людовика, заставила короля тяжело вздохнуть. Надежды на смерть мальчика во младенчестве не оправдались. Он болел оспой, но выкарабкался. Мальчик подрос, и король подарил ему норовистого коня. Этот конь в конце концов сбросил Людовика. Чего же еще надо? Король истово молился, он даже даровал собору Бурже новый алтарь. А парень опять выкарабкался и вот теперь превратился в высокого крепкого юношу. Хорошо еще, что за алтарь король так и не заплатил — сделал вид, что запамятовал.

«Есть во всем этом, — думал король, — какая-то подлая несправедливость. Орлеанский бастард нагло, вызывающе здоров, тогда как мой собственный сын Карл являет собой сейчас хиленький сморщенный комочек плоти. А дочь моя, Жанна…» — при мысли о Жанне мужская гордость короля вскипела обильной пеной. Привычно с ненавистью подумал король о своей жене.

— А герцогиня Орлеанская уже прибыла? — неожиданно спросил он.

Оливер кивнул, пытаясь проследить за ходом мыслей короля.

— Да, Ваше Величество. Она в замке и пребывает в хорошем настроении. Я наблюдал за их приездом. Ее и сына. Вы желаете увидеть герцогиню сегодня вечером?

— Обязательно. Только немного погодя. У нее хорошее настроение, говоришь? Брак сына ей, видно, по душе?