Готье откровенно недоверчиво хмыкнул, Рауль криво улыбнулся, девушки нахмурились, качая головами, отец тоже с усмешкой покачал головой.

— Ну, говорить-то ты можешь что угодно.

— Почему только говорить? Разве мне есть что терять?

Отец пристально посмотрел на меня, и в его глазах так тепло и реально отражалось пламя свечей, что мне снова не захотелось верить ни во что, что могло бы существовать вне этого мира и времени.

— Есть. Если ты ошибаешься. И если мы пока не знаем, кто же второй. А если даже знаем — что ты станешь делать с Жанной?

Он замолчал, давая мне время ответить, если я сумею. Но ответить я, конечно, не сумел. Только, не выдержав, отвел взгляд.

— Может быть, ты думаешь, что сумеешь с ней договориться?

Что ж, примерно так я и думал.

— Или что она, даже если она действительно то, чего ты боишься — всего лишь похищенная драконом принцесса и нужно только убить дракона, чтобы все стало хорошо?

Меня пробила неудержимая дрожь.

— Я так не могу!..

— Конечно, не можешь, — кивнул он без тени сомнения. — Не торопись обвинять.

— Это вовсе не обвинение…

— Это страх, — сказал он спокойно и безжалостно. — Его надо сдерживать. Даже если все обстоит именно так, нельзя руководствоваться только чувствами. Это чересчур большая роскошь, мы не можем себе ее позволить.

— Ничего из ряда вон выходящего больше не происходило, — сообщил Рауль. — Последовать за Дизаком я не мог по той простой причине, что он скрылся в покоях короля, и я не могу сказать, вышел ли он оттуда, и каким именно выходом воспользовался.

— Да, — нетерпеливо сказал Готье. — Все это мы уже слышали. И каким же образом мы можем от него избавиться, чтобы никто ничего не заподозрил? У меня есть опасения, что король может возражать против такой грубости.

— При помощи яда? — предложила Изабелла, слишком буднично, чтобы можно было поверить, что она полностью сознает, что говорит.

— Я верю в то, что ты прекрасно разбираешься в химии, — меланхолично сказал Рауль. — Но вот что касается такой ее прикладной области как убийство — не уверен.

— Господи… — пробормотала Диана. — А что же еще мы можем сделать?.. Действительно, что ли, с ними договориться? Как мы будем их останавливать?

Рауль вздохнул и коротко побарабанил по столу пальцами.

— Предположим, только предположим, что мы знаем двоих. — Рауль перевел взгляд на меня, и я опять напрягся. — Ты ведь верно передал ее слова? Если вы схватитесь снова, то прольется «океан крови»? Почему, потому что ты можешь помешать осуществлению плана, по которому будущее изменится? Возможно, по его или их собственным планам никакого «океана крови» в ближайшее время быть не должно?

Я расслышал прерывистый вздох Огюста.

— Я думал об этом, — признал я. — Отчасти, я на это даже надеялся. Но я в это не верю!

— Потому, что один из них — твой враг, — негромко заметил отец.

— Да, — не стал я спорить, и посмотрел на него со странным спокойствием. — Значит, вы все хотите дождаться двадцать четвертого августа и посмотреть, что будет? Сыграют ли они так, как хочется нам самим или нет?

— Пат, — пробормотал Готье, наверняка полагая, что его никто не слышит.

— Если человек негодяй, это еще не значит, что его планы нам не на руку, — произнес Рауль, и я увидел, что Огюст безмолвно кивает, будто в ответ своим мыслям. Немало нужно было передумать, чтобы он начал соглашаться с Раулем. — А если твое предположение неверно и мы не знаем, кто из них второй, то тем более стоит прислушаться к словам Жанны.

— В конце концов, она всегда была такой — не очень обычной, — отметила Изабелла.

— А вы уверены, что нам это на руку? — спросил я. И Огюст снова дернулся. — Мы так уверены, что не может случиться ничего худшего? Если Жанна ни к чему не причастна, она может лишь смешивать события, не видя причинно-следственной связи. «Развяжи войну и погубишь царство» — это же классика!

— Что же худшее может случиться? — спросила Диана, поглядывая на Огюста.

— К примеру, революция, — предположил я. — А потом уже дело перейдет к империи.

— Какая чушь! — воскликнул Огюст. — Зачем тут этот анахро…

— А мы сами — уже анахронизм, как и те, кто все это затеял. Как старая Смоленская дорога и разговоры о равенстве и братстве вместе с империей.

Вокруг поднялся гвалт, все заговорили одновременно.

— Здесь это не пройдет! — воскликнул Огюст.

— Ну, это не так уж хуже!.. — заметила Диана оптимистично.

— Гм, если использовать ситуацию как катализатор и повернуть в свою пользу… — беспокойно подхватила Изабелла, — это возможно! Это или подобное…

— А это не с потолка взялось? — вопросил Рауль, подняв бровь.

— Ну, это уже слишком… — заявил Готье.

— Не с потолка, — заверил я. — Свобода, равенство, братство, всякие эллины, затем империя… С чего начинается…

— Да ты смеешься! — воскликнула Диана.

— Смеюсь, — пожал я плечами с усмешкой. — Но мало ли что? И говорите, что король в последнее время ведет себя непонятно и странно, — перевел я взгляд на отца. — Но ты уверен, что он не может быть тем самым вторым, он слишком на виду, чтобы полноценно действовать и вообще иметь какую-то свободу действий. Я полагаю, что он в опасности. Если и будет какая-то империя, императором ему не быть.

— Ты нарочно? — спросил в тишине Готье. — Придумываешь самое худшее?

— Нет. Не уверен, что на худшее мне хватит мозгов. Я все-таки не из самого далекого будущего. Наверняка там с фантазией получше. А если устранить не только короля, но и всех, кто мог бы его заменить… Между прочим, очень удобно — все в одном городе, наклевываются волнения. И тут под шумок — раз, убрать их всех и тогда…

— Очень разумно, — сказал отец так уверенно, что я чуть не свалился со стула от изумления.

— Мда… — протянул Готье.

Мы попереглядывались, но развивать эту тему нам пока не захотелось.

— Интересно, — снова заговорил Готье. — Когда же для них все началось? Тоже десятого августа или раньше? И если раньше, то насколько?

Диана покосилась на меня.

— Ну, одна точка отсчета у нас есть, — сказала она. — Пару месяцев назад Дизак точно был обычным человеком. Как и мы тогда.

Я вдруг обнаружил, что мой кофе совсем остыл, и решил, что самое время его прикончить.

— Ну а потом? — продолжил Огюст. — Уже десятого?

Было ли десятого в его поведении что-то необычное? Было. Он слишком легко уехал. Или нет? Будь он таким, как мы сейчас, он мог бы с легкостью справиться со всеми нами, если бы мы не были таковы, каковы мы сейчас есть, да и то последнее еще под вопросом. А если бы не был — ни за что не стал бы сносить оскорблений. Ни то, ни другое? Предполагал, что успеет разобраться с нами потом? Не хотел слишком шокировать Жанну? Но он же действительно гнался за ней. В этом можно было поклясться. Она боялась его, кем бы он ни был.

И все-таки, за исключением этой погони, он вел себя не так уж грубо как обычно. Что, если даже Жанна испугалась не столько его самого, его слов или даже действий, а того же, чего испугалась несколько дней назад, увидев нас? Тогда, десятого августа, она была слишком взволнована, и весь ее страх был обращен на Дизака, случайно встреченного первым. И этот страх не мог пересилить облегчения от нашей встречи. Она еще не успела осознать, что мы стали такими же. А когда она поняла это… ее охватил безотчетный ужас, и она не знала, какими словами его выразить. И если она боялась его, значит, она не могла быть его союзницей, еще одно тому подтверждение.

Между тем, Дизак не стал лучше и человечней. Эту перемену скорей можно было охарактеризовать иначе. Отвлеченней, целеустремленней и изощреннее. И если только убрать эту его отвлеченность, вернее, оказаться на пути его целеустремленности — он не задумываясь сотрет в порошок любого, как и прежде — только тоньше, и в более мелкий порошок. Я мысленно поздравил себя с таким счастьем.

И с тем, что Жанна не могла бояться за него. Она все-таки боялась за меня! Знала, чья кровь прольется на следующий раз, и если не говорила об этом прямо, то только для того, чтобы не толкнуть меня на поспешные действия. Она знала меня лучше, чем я ее. Даже сейчас? Но и я не мог не бояться за нее. Так опасался, что чувства могут меня ослепить, что они меня действительно ослепили. То, что с нами происходило, должно быть, со стороны выглядело таким нереальным ужасом, что это могло заслонить все реальные события, или показать их именно через эту призму. Было ли в этом что-то странное? Нет. Может быть, в этом даже было больше правды, чем казалось на первый взгляд.