Отец, остановившийся на верхней площадке лестницы, обернулся. Он чуть посмеивался, хотя глаза его не смеялись.
— Что с ним? — поинтересовался я.
— Тревожится о Карле. Пытался понять, кто же на него влияет теперь. Если это не он сам, не королева-мать, не Колиньи и не кто-либо еще из известных фигур. Сегодня он пытался вразумить его, но нарвался на неприятную сцену.
Я сочувственно кивнул. Можно себе представить.
— А это случайно не заставит господина маршала срочно принять кое-какие экстренные меры, о которых мы знаем?
Отец мрачновато прищурился.
— Кто знает.
— Черт… — в сердцах выругался я.
Отец кивнул и прошел мимо меня, задержавшись только на секунду:
— Позови-ка ко мне Огюста, — вдруг сказал он. — Он мне нужен.
Гм… И как же я его позову? — подумал я, на мгновение растерявшись от неожиданности. Но раз уж этот вопрос так меня заинтриговал, я не стал посылать за Огюстом слугу и отправился за ним собственной зловещей персоной.
Он не сразу откликнулся на стук, и я для верности хватил по дубовой створке кулаком. Это сработало.
— Кто там? — недовольно вопросил Огюст.
— Не притворяйся, что спишь, — предупредил я. За дверью снова повисло молчание. — Тебя зовет отец. Уверен, что ему есть, что тебе сказать после разговора с Таванном.
А вот в том, что собираюсь ждать, когда ты откроешь дверь я не уверен… Разве что пнуть ее напоследок?
В комнате что-то завозилось, заскрипело, в замке повернулся ключ, и за открывшейся дверью замаячила сумрачная, бледная и небритая физиономия всклокоченного Огюста.
— Ты что, и правда спал?
— Это вроде извинения? — угрюмо спросил Огюст.
— Черта с два, — холодно улыбнулся я.
Огюст пренебрежительно дернул усами, я не менее пренебрежительно пожал плечами и отправился по своим делам.
Примерно через час я стоял посреди комнаты перед зеркалом изображая собственный прижизненный памятник, а злодей портной, разворачивая меня то так, то этак, проверял, верно ли лежит каждый из наложенных им мелких стежков на пока еще необмятом творении из темно-синего бархата с обильным золотым шитьем со вставками из сапфира и хрусталя, местами лишь чуть более гибким чем кочерга, и относился к этому до смешного серьезно. В разгар этого архиважного дела к нам присоединилась освободившаяся Диана и принялась давать ценные советы. Впрочем, пожалуй, ее советы действительно были ценные — со стороны все же виднее. Но вот свежие идеи — что можно было бы сделать еще, это явно было уже лишнее.
К счастью или к несчастью, все на свете время от времени подходит к концу.
— А теперь вдохните поглубже, господин виконт…
Я вдохнул, и мои ребра врезались в жесткий корсет.
— Прекрасно, — обрадовался этот мерзавец, видимо, поняв, что даже слабая попытка вдоха ничего не меняет в силуэте, а разорвать корсет мне точно не под силу.
— Вот и прекрасно, — проворчал я придушенно, начиная терять запасы терпения. — Значит, этого вполне достаточно…
— Нет, нет, что вы, — возразил он, и в его водянистых серых глазках отразилась озабоченность. Похоже, честолюбие мастера играло в грядущем параде значительно большую роль, чем мое собственное. — Все должно быть действительно безупречно. У меня еще нет полной уверенности вот в этой строчке… и в этой… — Какие еще строчки?! Если рассуждать здраво, до церемонии оставались какие-то часы, по крайней мере, меньше суток, если брать в расчет торжества, предваряющие саму церемонию. — Не затруднило бы вас с полчаса где-нибудь походить так, а потом посмотрим.
Я, как сумел, тяжело вздохнул и скорбно посмотрел на Диану — она была вся в усеянном жемчужными нитями серебристом шелке. А ведь она тоже «с полчаса где-то ходит», — догадался я.
Приоткрыв незапертую дверь, в комнату заглянул Рауль, тоже при параде, в темно-пунцовом бархате, весь блеск и яркость, и церемонно поклонился Диане — прямо как не родной, наверное, проверял на гибкость свой помпезный наряд и, встретив ее благосклонный кивок, перевел оценивающий взгляд на мой костюм.
— Еще не освободился? — поинтересовался он.
— Увы, только временно.
— Как сама жизнь, — по губам Рауля скользнула мрачно-злодейская усмешка. — Тебя зовут. Так что, если можешь ненадолго оторваться…
— С удовольствием оторвусь, — заверил я.
Знай я, в чем именно дело, я бы не ответил с такой же легкостью. Но вряд ли это знание повлияло бы на что-то кроме ответа.
— Там Колиньи, — сообщил Рауль загадочным тоном, когда мы вышли в коридор. Он косился с какой-то подначивающей ехидцей, что обычно означало, что он просто шутит, хотя шутка могла заключаться лишь в том, что он выдавал свои слова за шутку.
— Замечательно, — ответил я без эмоций, пожав плечами. Костюм еле поддался.
Шутка или не шутка, на всякий случай я приготовился ко всему. И когда дверь в малую гостиную открылась, и я действительно увидел там, помимо отца и Огюста, Колиньи, это не выбило меня из колеи. Но мало того, ведь здесь же, при чем-то, был еще и оставшийся с нами Рауль.
Адмирал встретил меня знакомым рыбьим взглядом. Но отчего-то я сразу понял, что этот взгляд — дружелюбный. Огюст, похоже, немного нервничал. Отец, полагаю, что все-таки, тоже, хотя и обнаруживал внешне невозмутимую разумность и спокойную монументальность.
Все-таки, трудно чувствовать себя по-настоящему спокойно в присутствии человека, о котором знаешь, с большой долей вероятности, как скоро и как именно он умрет. Да, это относилось не только к Колиньи, примерно в той же степени это можно было отнести и к Таванну, которому жить оставалось около года, или к королю Карлу, которому оставалось около двух лет, да и ко многим другим. Но все же это не то же самое, что через несколько дней, при очень ярких, известных обстоятельствах.
— Рад вас видеть, юноша, — с тщательно припрятанной в сухом тоне иронией обронил адмирал. — Говорят, как только вы покинули мой дом, так тут же схватились с первыми подвернувшимися под руку моими приверженцами.
«Которые отнюдь не делали вам чести», — едва не продолжил я, но вовремя вспомнил недавний отцовский совет держать себя иногда в руках, а не говорить первое же приходящее в голову.
— Не могу этого отрицать, — всего лишь признал я.
Адмирал коротко глянул на отца, тот безмятежно пожал плечами, сдержанно, едва заметно и едва ли благодушно улыбнувшись.
— Впрочем, — продолжил Колиньи, снова устремив на меня свой пристальный взгляд, судя по чрезвычайно живому рассказу господина д’Обинье, эти приверженцы не составляли цвета моей партии.
«Моей» партии, — мысленно отметил я, хоть Колиньи и произнес это слово вскользь, не задумываясь.
— Безусловно, — мягко согласился я.
— И мне пришлось по вкусу еще одно обстоятельство, о котором упомянул господин д’Обинье — то, что вы ответили герцогу Гизу.
— О, — только и отозвался я.
— Чему и я был свидетелем, — с непринужденно-легким поклоном сообщил Рауль скорее мне, чем адмиралу, который, судя по всему, уже был в курсе, и при этих словах слегка кивнул.
Колиньи с такой же загадочной улыбкой приподнял маленькую чеканную рюмку и чуть смочил в ней усы. Экзотикой, как Таванна, отец его милосердно не угощал.
— Упомянул вас также еще один из моих… приверженцев, — проговорил адмирал.
Краем глаза я увидел, как глянувший на меня Рауль с неким намеком приподнял ближайшую ко мне бровь и понял еще одну причину, по которой он тут находился.
Таннеберг. Значит, «почему бы нам не вести себя странно более явно?» Похоже, это сработало, хоть в живых остался только один свидетель происшествия.
— И кажется, вы сказали ему что-то насчет следующего новолуния. Это была шутка или такое же предостережение, как то, что вы сделали мне?
Рауль немедленно возвел глаза к потолку, ясно выражая, что говорить такое он отнюдь не советовал и, в общем-то, уже предупреждал… Одно дело вести себя необычно, другое — делать прямые намеки. Да, тут он был прав.
Отец по-прежнему молчал — но было ясно, что обо всем переговорили еще без меня, теперь же им хотелось лишь некоторых уточнений. О чем именно молчал Огюст, я не знал и, пожалуй, все еще знать не хотел.
