Скоро нам надоела эта болтовня, и мы отправились наверх.

— Какая скука, — проворчал Огюст, когда мы поднялись в свою комнату. — Даже ушей никому не отрезали. — Говорил он не о кроликах. Его явно одолевало беспокойство.

Я пожал плечами и выглянул в окно. Говорить вслух перед Варфоломеевской ночью, что «все впереди», как-то не хотелось.

— Поль, а не пойти ли нам прогуляться? — предложил Огюст, уже севший было на постель.

Я обернулся и увидел его задумчиво крутящего в руках обнаженную рапиру.

— Надеешься найти кого-то с ушами?

Огюст ответил мне неожиданно непонимающим и обиженным взглядом, будто я попытался ударить его ножом, а ведь у меня-то в руках ничего не было. Тьфу ты… он же просто хотел поговорить без свидетелей, а о том, что именно кому-то там не отрезали, забыл сразу, как только сказал. Конечно, в таком контексте моя фраза прозвучала слишком презрительно, если он решил, что я не желаю его слушать. Я кивнул на клинок.

— Ты думаешь, он будет согласен с тем, чтобы ему их отрезали?

Через мгновение Огюст, наконец, понял, о чем я говорю, и испустил облегченный смешок.

— Если они будут слишком длинными, его никто и спрашивать не будет. — Огюст задумчиво посмотрел на пистолеты. — Знаешь, просто до смерти хочется обшарить окрестности, прежде чем ложиться спать.

— Понимаю, — согласился я, снова пристегивая отстегнутые было клинки. — Обожаю шарить в кустах по ночам. Жаль, что мы понятия не имеем, что именно мы тут можем найти.

— Узнаем, если что-нибудь найдем.

Смех смехом, а ведь именно этим в итоге и приходится заниматься — искать неизвестно что. Помимо точного места и времени, с которого для нас все началось, ничего определенного мы больше не знаем. А «без глины кирпичей не слепишь», как говорил самый известный сыщик всех времен и народов.

— Эй, господа, надеюсь, у вас не поединок? — завидев нас, спускающихся по лестнице, осведомился разговорчивый бородач, благодушно нам кивая и икая от выпитого вина.

— Нет, — заверил я, — мы просто хотим уточнить кое-какие картографические вычисления, сверившись с положением созвездий в это время года.

Глаза бородача слегка остекленели. Огюст потянул меня за рукав и мы вышли под темное полосатое небо, украшенное вереницами бледно-сизых туч.

— Что это ты понес? — недоуменно вопросил Огюст.

— Что в голову пришло, чтобы он заскучал. Жаль, я не захватил с собой свою астролябию… Если бы мы таинственно промолчали, он бы пошел за нами выяснять, а еще чего доброго, мирить.

Летняя ночь была тиха и почти свежа. Мы прокрались между коровником и конюшней, не найдя ничего интереснее случайно выпавших из поленницы дров посреди идеального порядка.

— Десять часов, и все спокойно, — пробормотал я. — Где же вы бродите, мои ночные кошмары? — Хотя зачем им нападать снаружи, если они прекрасно умеют нападать изнутри?

Огюст, осмотревшись, решительно двинулся к калитке. Я пошел за ним. Интересно, далеко он собрался? Без колебаний отодвинув щеколду, Огюст направился к дороге, бросив калитку распахнутой. Я поймал ее и прикрыл за нами. Долго он еще намерен не произносить ни звука и делать вид, что меня рядом нет? Еще немного и мое терпение выйдет.

Отойдя немного от трактира, Огюст остановился посреди слабо светящейся в темноте дороги. Луна скрылась за облаками.

— Это какой-то ужас, — пробормотал Огюст, не знаю, говорил он это мне или себе самому. — Я так не могу!

— Никто не может, — ответил я. — Но так уж вышло.

— Ты не понимаешь! Поль, ты же католик, тебе, в сущности, наплевать на то, что должно произойти через две недели! Даже меньше! — в голосе Огюста, хоть и приглушенном, слышались панические нотки. — История меняется?! Если кто-то захочет ее изменить, чтобы этого не произошло… да я сам хочу это сделать, если смогу! — он резко сделал еще несколько широких шагов по дороге, прочь от огоньков «Пулярки», — почему мы должны ему мешать??? Это же бред! Полнейший бред! Это могло случиться с вами, но это не могло случиться со мной! Просто — не — могло! — Он остановился, дрожа как осиновый лист. — Господи, лучше бы я ничего не знал! Даже если бы вы меня прикончили! Но я бы этого — не знал!..

— Огюст, все мы были бы рады этого не знать…

— Но вы все равно это сделаете, потому, что история не должна измениться!

— Да кто, черт побери, это сказал!..

— История!..

— Да?! Или дьявольская шутка и наваждение? Если мы не можем поручиться за то, кто мы и что у нас в мозгах, с какой стати нам принимать за истину то, что мы помним? — Мы ведь уже говорили об этом? Да, с отцом, но не с Огюстом. С ним — это были только намеки, успокаивающие разговоры о том, что ничего толком не известно. Да и затевать самим такой разговор, лезть ему в душу, внушать ложные надежды — тоже казалось лишним и несвоевременным. Но как же одиноко и жутко он должен был себя чувствовать… Как бы то ни было, вот оно — время пришло и никого кроме нас нет на этой пустой дороге среди черноты. Я должен ему сказать — так, чтобы это не внушало ложных надежд, так, чтобы это не казалось пустой издевкой и дешевым обманом. Подбирая слова, я ощутил, что на лбу у меня выступила испарина. — Огюст, да к черту это все. Понимаешь, мы не уверены, что то, что мы можем сделать для того, чтобы история якобы «не изменялась», на самом деле не изменит ее. Мы же понятия не имеем, что это за эксперимент. А значит — мы никому ничего не должны.

— Какая ерунда. Ведь это такая огромная ответственность!..

— Слишком огромная, чтобы мы могли ее оценить и поступить правильно, исходя из того, что нам известно. Огюст, я говорю серьезно — если кому-то понадобится, чтобы через две недели ничего не происходило — пусть! Почему бы нам самим на это не повлиять?..

— Ты лжешь, Поль! — перебил он яростно, не дав мне договорить. — Ты просто хочешь…

— Я просто хочу сказать, — повысил я голос едва ли менее яростно, — что те сволочи, которые нас в это втянули, слишком мало нам объяснили. Действительно, если они хотели, чтобы все было всерьез, зачем они втянули в это тебя? Зачем они втянули Диану? Зачем втянули Изабеллу? Почему они не втянули в это кого-то, кто действительно может всерьез повлиять на события?! Нельзя же всему этому верить! А значит — не будем! Я не шучу. И я вовсе не один так думаю. С отцом мы об этом уже говорили — о том, что никому не заставить нас поступать против совести. Не буду врать и обнадеживать, скорей всего, у нас просто ничего не получится, но мы будем действовать только так, как сами посчитаем правильным! Если человек все-таки венец творения и в самом деле обладает бессмертной душой, то нам еще стоит за нее побороться, а не становиться игрушкой неведомо кого! Огюст…

Огюст сел на дорогу, обхватив голову руками. Я тронул его за плечо.

— Огюст?..

— Я прекрасно тебя слышу, — проговорил он через минуту.

И мы замолчали. Надолго. Вокруг громко, на все лады, стрекотали сверчки. С неуловимым звоном во мраке обращались небесные сферы. Луна просочилась сквозь серое облако как бледная, чуть ядовитая орхидея.

— Ты не боишься так говорить? — наконец тихо спросил Огюст. — А если они тебя слышат?

Я уже думал об этом. От таких мыслей никуда не денешься. И, признаться, разомкнуть крепко сжатые зубы оказалось труднее, чем мне бы хотелось.

— Если слышат, то или им все равно, или — какая тогда разница? Тогда это пустая игра и ничего не имеет значения.

— А ты не думал, что они могут с тобой сделать?

Да почему же только со мной?..

— Я же говорю — тогда все будет не имеющей никакого значения бессмыслицей! Все, что только может со мной случиться! — все-таки меня передернуло, я много чего мог себе представить… Огюст, видимо, тоже. Но зачем думать о том, что будет после прыжка в огонь? Достаточно только прыгнуть. — Все, что они могут придумать! Это же не повод сдаваться! — сказал я негромко, но яростно, не только Огюсту, но и всей, окружавшей нас ночи и всем, кто мог бы прятаться за этой декорацией и слышать нас.