Дорога тянется вдоль Волги. Глаз уже привык к разбитым коробкам домов, к серым, выползающим из подвалов дымкам, к грудам битого кирпича и нагромождению ржавой, вздыбленной взрывом, арматуре. Но руины Сталинграда поражают разрушительной силой войны. Белой, холодной изморозью покрыты развалины города. Улицы изрыты глубокими воронками, ходами сообщения. Трамваи опрокинуты, и на них лежат поваленные телеграфные столбы с оборванными проводами. На площади Павших борцов все дышит огнем, недавним штурмом Дома Советов и драматического театра, где лежат у входа гранитные львы с черными от копоти боками. Площадь окружена каменной лентой обгорелых, полуразрушенных остовов зданий. Всюду брошенные немцами фуры, пушки, крытые брезентом грузовики. Вот он, четырехэтажный, превращенный фашистами в последнюю крепость, универмаг. Вхожу во двор и слышу:

— Привет, старина! — Оглянулся — Михаил Нидзе. — Ты опоздал так же, как и я. Долматовский повез в редакцию материал о том, как был пленен Паулюс со своим штабом. Паулюса уже нет здесь. Его отправили в Бекетовку. С ним еще пять генералов. — Нидзе, достав из кармана блокнот, заглянул в него. — Вот они: Шмидт, Росске, Вассоль, Ляйзер и Братеску. Ты знаешь, у нас особо отличились старший лейтенант Ильченко и лейтенант Межирко. Они первыми побывали в подвале и провели предварительные переговоры в немецком штабе о его капитуляции. Универмаг фашистами заминирован, но я думаю, не взлетим на воздух, если будем осторожными. Не каждый день берем в плен фашистского генерал-фельдмаршала вместе с его штабом. Давай заглянем в это логово.

Мы вошли в длинный подвал, куда в мирное время обычно въезжали грузовики, доставляя в универмаг товары. Подвал чуть-чуть освещен догорающими факелами. Нидзе зажег электрический фонарик. Двери в комнаты распахнуты — столы, кресла, стулья, кровати, пианино, ковры. Все это, видимо, натаскали сюда гитлеровские штабисты из разных квартир.

Входим в небольшое помещение с двумя дверьми. Нидзе уже был здесь и хорошо ориентируется.

— Налево. Здесь комната Паулюса, — Нидзе освещает лучами фонарика железную кровать с матрацем. Стол, заваленный обрывками бумаг, газет и журналов. «Фелькишер беобахтер», «Нейе берлинер цейтунг», «Берлинер фольксцейтунг». Всюду окурки сигар и пепел, пепел. Даже не верится, что в такой замусоренной комнате мог пребывать генерал-фельдмаршал.

Я поднимаю с бетонного пола обложку журнала «Дойчланд», Берлин, июль, 1940. Над домом с узкими, продолговатыми окнами развеваются флаги со свастикой. На небольшом балконе Гитлер. Под снимком текстовка: «Миллионы берлинцев приветствуют победоносного фюрера, одержавшего победу над Францией».

Кто-то сохранил старый журнал на память о прорыве на Западном фронте «линии Мажино». 6-я немецкая армия вихрем промчалась по Бельгии, посеяла ужас в Голландии, она же вступила в Париж... И вот ее штаб, рвавшийся к Волге, скончался в затемненных комнатах бетонного подвала всего в километре от великой русской реки.

Быстро проходим по длинному коридору. Догорающие факелы бросают на стены слабый дрожащий свет. Факелы эти не праздничного шествия, а погребальной процессии.

На площади Павших борцов, где еще несколько часов тому назад гремел бой, тишина. Можно спокойно осмотреться. Какой же все-таки был здесь огонь! На стенах искалеченных зданий нет ни одного целого, не исклеванного пулями и осколками кирпича.

Южная группировка немцев в центре Сталинграда перестала существовать. Теперь отпадает необходимость возвращаться в Бекетовку. Попутная машина мчит меня прямо в Александровку. В станице снова удалось поймать «попутку» и к вечеру оказаться на окраине Городища, в расположении политотдела 214-й дивизии. Майор Валентин Клочко ознакомил меня с обстановкой. Наутро совместными усилиями наши армии должны окончательно разгромить северную группировку гитлеровцев в заводских районах Сталинграда. В этой операции дивизии Бирюкова ставилась боевая задача — овладеть балкой Вишневой, которая преграждала путь к Сталинграду. По данным разведки балка превращена в своеобразную баррикаду — забита фурами, машинами, танками и обильно насыщена огневыми точками. Активных штыков в дивизии немного, и в штурме Вишневой балки и заводского поселка Баррикады должен принять участие весь офицерский состав.

Странное чувство охватывает меня: радостно ощущать близость великой победы и в то же время тяжело думать о том, что можно и не увидеть ее. На ум приходят стихи Луговского: «Люди Спасска, люди Перекопа перед Родиной не знали лжи. Яростно вставали из окопов...» А мы люди Волги. И завтра, какой бы ни был огонь, надо встать из окопа и пойти в атаку. Слышу, как ворочается на соломе Валентин Клочко. Ему тоже не спится. Возможно, и он думает о том, что принесет ему грядущий день.

И вот утренний воздух вздрагивает от шипения и свиста: «катюши» дают залп и тысячи ярко-красных стрел летят в балку Вишневую. Только в 214-й дивизии восемь артиллерийских полков усиления прямой наводкой бьют по балке, превращенной врагом в баррикаду. Вся балка словно в огненной лаве.

Слежу за часовыми стрелками. Всего пятнадцать минут наносят артполки удар, но он подобен сокрушительному урагану. Под рокот бомбардировщиков и гул канонады все наши воины, позабыв о близости врага, выскакивают из окопов, потрясают оружием, подбрасывают вверх шапки, кричат «Ура!». Такого ликования перед атакой никогда еще не было за всю войну. В сверкании ракет начинается атака. Пули вихрят снег. Из дыма показываются гитлеровцы. Они бросают оружие и сдаются в плен.

Вечером дивизия под командованием генерал-майора Бирюкова вышла на подступы к заводам. Изредка раздаются пулеметные очереди. Это мелкие группки фанатиков, гитлеровских офицеров, еще оказывают бессмысленное сопротивление.

Последними сдаются в плен солдаты и офицеры 94-й пехотной дивизии, той самой, которая в августе 41-го года штурмовала северную окраину Канева, наступала на железнодорожный мост и вела бой с командой бронепоезда и кораблями Днепровского отряда, а потом появилась перед походом на Сталинград у Северского Донца.

Вот она, незабываемая минута. Самая счастливая в моей жизни. На пятнистые плащ-палатки гитлеровцы складывают автоматы, карабины и пистолеты. Горы оружия. И до самого вечера по заснеженным холмам тянутся колонны пленных. Кажется, что по степи в закат уползает гигантская серо-зеленая змея.

Сложила оружие 330-тысячная группировка Паулюса. Под пение фанфар и барабанный бой она шла на Восток с нечеловеческой жестокостью завоевать для «великой Германии» жизненное пространство — «лебенсраум». Но оно стало для захватчиков и грабителей дорогой смерти. Две лучшие армии вермахта превратились в толпы оборванцев.

Я слежу за одним обмороженным фельдфебелем. Он умоляет шагающих рядом с ним товарищей помочь ему. Падает. Собирает последние силы и с трудом становится на колени.

— Э-рих! Па-у-ль!.. — Его крик напоминает вой смертельно раненного волка.

Было ли у них боевое братство, товарищеская верность, желание помочь ближнему? Остановятся ли те, кого он окликает? Нет. И Эрих и Пауль даже не оглянулись. Только ниже опустили головы и быстрей зашагали вперед.

— Камрад, помоги... — просит он наших конвоиров.

И я вижу другую армию. Прыгающий по ухабам грузовик останавливается. Он забит до отказа ослабевшими гренадерами. Но два конвоира находят все-таки в кузове место и для этого брошенного своими товарищами фельдфебеля. И снова какая-то сила переносит меня на окраину хутора Перекопского, и перед глазами встает гитлеровский лагерь смерти с его глубокими глиняными ямами, прикрытыми, как решеткой, жердями, на дне которых лежат со скрученными колючей проволокой руками, раздетые палачами узники.

В снежную мглу уходит последний фашистский захватчик. Заводские развалины и вечерняя степь озаряются светом ракет. По ветру летят рассыпчатые огни: зеленые, белые, желтые, красные. Так и кажется, сейчас воздух вздрогнет от удара батарей. И как-то даже не верится, что это не вызов огня, а фронтовой салют в честь Сталинградской победы.