Его имя звучало в ее устах как ласка. Он нежно взял ее за подбородок. Губы Батистины, свежие, словно вишни, были полуоткрыты. Ему страшно хотелось укусить их. Подавив свою страсть, он лишь небрежно коснулся столь желанных губ легким поцелуем. Чистота этого поцелуя заставила Батистину вздрогнуть. Наконец он обращался с ней так, как ей хотелось, а не как надменный наемник; именно так должен был поступать мужчина ее жизни. Подняв руки, она обвила ими шею Флориса. Зеленые глаза удивленно смотрели на нее, словно видели ее впервые.
— Я должен просить у тебя прощения, Батистина… — прошептал Флорис… это смешно, но когда Вальмир был болен и призывал какую-то Жанну, я решил, что это он звал тебя…
Гордец виновато склонил голову. Он ласкал прильнувшую к нему белокурую головку. Батистина уже открыла рот, готовая воскликнуть:
— Ты прав, он звал меня. Тогда он еще не знал, что Людовика зовут Жанной!
Но вспомнив о непостоянном характере Флориса, она вовремя сдержалась и лишь горестно вздохнула:
— Я не сержусь на тебя, Флорис… но ты в который раз напрасно обвиняешь меня!
И маленькая плутовка выразительно захлопала глазами: она решила до конца использовать свое преимущество. Теперь она смотрела на него снизу вверх. Флорис заглотил брошенную ему наживку и… смутился.
— Прости меня, дорогая… прости!
Флорис страстно обнял Батистину. Сжав в ладонях ее хорошенькую головку, он долго смотрел в ее невинные глаза, пытаясь прочесть в них истину. Чистота ее взора смутила его. Как он осмелился обвинять ее во всех тех проступках, которые он обычно приписывал ей? Неужели он сошел с ума? А может, он просто чудовище? Внезапно, не в силах долее сдерживать свою страсть, он наклонился и с жаром яростно впился в губы Батистины. Он упивался этим поцелуем, покусывал ее язык, ласкал ее небо, проводил языком по острым зубкам этой юной влюбленной волчицы, наслаждался свежестью ее трепещущих губ, сочных и свежих, словно созревший в разгар лета плод.
Забыв обо всем, они стояли, затаив дыхание, слившись друг с другом в бесконечном поцелуе. Ее охватило такое необоримое желание, что по спине забегали мурашки. Она уже была готова забыть обо всех своих принципах и уступить ему прямо здесь, на поле сахарного тростника, словно влюбленная кошка… Уверенный в своей власти над ней, он тяжело дышал и, сгорая от желания, потихоньку подталкивал ее к тенистой опушке… «Выше нос, принцесса…» Батистина опомнилась первой и отстранилась от него… Удивленный, он остался на месте. Она сделала несколько неуверенных шагов по дороге… Неужели она решила, что он обойдется с ней, как обычно обходился со всеми своими любовницами? Один нежный взгляд, и вот уже дело сделано! Благодарю вас, прекрасные дамы, и мое почтение! Флорис снова приблизился к Батистине и попытался обнять ее. Она решительно оттолкнула его — маленькая и хрупкая по сравнению со своим прекрасным великаном.
— Нет, Флорис… Что бы ты обо мне ни думал, я не из тех женщин, которые позволяют задирать себе юбки прямо посреди дороги!
Она была великолепна в своем возмущении… такая прекрасная и чистая. Настоящая мадонна, освещенная лучами заходящего солнца. У Флориса не было сил что-либо сказать в свое оправдание. Опустив руки, он наконец произнес слова, которых она так давно ждала:
— Я люблю тебя, Батистина… я никогда никого по-настоящему не любил, кроме тебя… Другие не в счет, дорогая… просто мимолетные увлечения… призраки… тебе нечего бояться их… я уже всех забыл.
Нельзя сказать, что он был полностью искренен, его любовь к царице Елизавете оставила на его сердце неизгладимый шрам; однако здесь, на Массисипи, в объятиях. Батистины, царский бастард Флорис, отвергнутый Россией потомок Романовых, сумел забыть о своем страшном прошлом. Батистина с трудом сдержалась, чтобы не расслабиться. Флорис ласково обнимал ее, подтверждая правоту каждого своего слова нежным поцелуем — в лоб, в нос, в щеки, в губы…
— Прости меня, Батистина… прости за мою жестокость… мне не хватит всей жизни… чтобы умолять тебя забыть об этом… Мы были врагами… нас разнесло в разные стороны… но теперь с этим покончено… Ты такая желанная… нежная… влюбленная. Я был ужасен…
Гордец оправдывался, в голосе его звучало смирение: он говорил со своей королевой Батистина быстро потупила взор, чтобы он не увидел победного блеска, промелькнувшего в ее голубых глазах. Флорис, признавший свое поражение, — это было прекрасно и ново. Его упругие мускулистые бедра всадника плотно прижались к ней. Она почувствовала прикосновение горячей мужской плоти. Продолжать сейчас сопротивляться было поистине героизмом, однако у Батистины, как у опытного полководца, была железная выдержка. Время «опустить нос» еще не пришло! Она обеими руками оттолкнула Флориса.
— Я много… много страдала от твоих несправедливых обвинений, Флорис… Мне нужно время, чтобы вновь привыкнуть к тебе… научиться любить тебя… Сердце мое всегда принадлежало тебе, любовь моя… но будь сдержан и терпелив до… до…
Голое Батистины внезапно сделался хриплым.
Укрощенный гордец завершил ее фразу:
— До нашей свадьбы, Батистина!
И он закрыл ей рот поцелуем. Флорис и Батистина молча возвращались к хижине. Он держал ее за руку; они шли, словно юная деревенская парочка: застенчивые жених и невеста. Время от времени они останавливались, чтобы поцеловаться, а потом продолжали свой путь, тяжело дыша от безумной неутоленной любви.
«Быть может, я ошибался… Бедная моя крошка, ей же приходилось сопротивляться всем этим грубым и отвратительным мужчинам… Она не виновата… она такая юная и невинная… отныне я стану ее защищать!» — думал растроганный Флорис, готовый теперь столь же сурово осуждать своих ближних, как еще совсем недавно он осуждал Батистину.
Три последующих дня прошли, как во сне. Казалось, что между Флорисом и Батистиной установились чистые и безмятежные отношения. Забыв о грозившей им опасности, они ловили рыбу, купались, целовались. Батистина была непреклонна: она решила принадлежать Флорису только после того, как их союз будет освящен. В глубине души Флорис стремился к тому же, тем более что он уже давно умолял эту кокетку позволить ему исполнить обещание, данное умирающему Голубому Дракону, и жениться на ней. Раньше этого не хотела Батистина. Теперь роли переменились. Флорис не спускал с нее глаз. Он пользовался любой возможностью обнять ее, поцеловать и приласкать, но в решающий момент Батистина всегда ускользала от него.
На третье утро Флорис совершенно обезумел. Забыв об опасности, он помчался в Батон Руж, чтобы найти какого-нибудь священника, монаха или любого иного священнослужителя, который мог бы соединить их узами брака.
Город пребывал в великом возбуждении. У древней церкви высилась баррикада. Уходя, Флорис нос к носу столкнулся с Гаэтаном д’Артагетом и Попюлюсом де Проте. Оба молодых дворянина упали в объятия своего друга; они совершенно не удивились его костюму акадийца. Времена были смутные, и они помнили, что Флорис до сих пор находился в розыске. Испанские солдаты сговорились с французскими гвардейцами, и теперь оккупанты и оккупируемые пытались совместными усилиями навести порядок. Желая спокойно поговорить, Гаэтан и Попюлюс увлекли Флориса в безопасное место. Оплотом сопротивления оказалась гостиница папы Лардо. Там друзья поведали Флорису последние новости. Господин д’Аббади отбыл в Новый Орлеан, дабы официально передать управление Луизианой испанскому губернатору Уллоа. Со всех сторон доносились слухи, что этот испанец настоящее чудовище.
— Говорят даже, что он родился чудовищем, а уж потом стал испанцем! — невесело пошутил Попюлюс.
— Представьте себе, Портжуа, этот Уллоа запретил пороть в городе негров, потому что их крики беспокоят его беременную жену! — возмущался д’Артагет.
— И он уже послал на Кубу за кормилицей, так как не желает, чтобы его младенец питался молоком француженки! — прибавил Попюлюс.
Флорис слушал возмущенные речи друзей, и ему казалось, что они говорят на разных языках. Через маленькое окошко было видно, как вдалеке сверкают зеркальные воды Миссисипи. Он задыхался, ему хотелось простора и свободы, и у него совершенно не было никакого желания устраивать заговоры против какого-то испанца, чей первый указ его вполне устраивал. Глядя, как друзья его страстно о чем-то спорят, Флорис понимал, какая глубокая пропасть пролегла между ними. Они были и остались версальскими аристократами. Флорис же забыл о своем происхождении, своем воспитании. С каждым днем он все больше привязывался к этой стране, к этой земле, словно он здесь и родился.
