Фужины по-любому рулят. В каком еще районе есть свои анекдоты? У Фужин их сколько хочешь. Лучше всего этот, про то, что делают словенцы на Фужинах. Ищут свои машины. Или этот, что Фужины — олимпийская деревня, потому что все ходят в трениках и все говорят на разных языках. Фужины — это круто. Я ни в каком другом месте не хотел бы жить. По сравнению с этой долбанутой Боснией, с этим барахлом, а не страной, Фужины — Голливуд. Самые крутые чуваки — с Фужин. Да и вообще, что тут сравнивать? Здесь просто полнейший облом!

— Эво тэбэ, еще немного и Високо.

Чича проснулся. Э, мой чича! Если б ты только знал, с каким удовольствием я бы проехал мимо этого грёбаного Високо. Кто в нем задержится больше трех недель? Кто выдержит в этой Боснии? Босния не для нас, чефуров. Быть чефуром в Словении — к этому я хоть привык, но быть Янезом в Боснии — это та еще фигня.

Мне в жизни еще не было так погано, как тогда, когда я спускался по ступенькам поезда. Я думал, меня вырвет. У меня живот так скрутило, что я еле-еле ноги переставлял, и, когда тащил за собой обе сумки, чуть не распластался на полу. Я не знал, в курсе вообще кто-нибудь из моих, что я приезжаю, будут меня встречать на станции? И кто? По-любому я никого не хотел видеть. Мне было стыдно объяснять, почему я приехал, и что-то там сочинять, да я и понятия не имел, рассказал Радован что-нибудь или мне придется все самому растолковывать? Я вообще не хотел ни с кем встречаться. У меня ноги подгибались, и меня колотило, когда я оглядывался по сторонам на станции и искал знакомое лицо. Когда мне вдруг показалась, что я вижу Драгишу, у меня чуть сердце не остановилось. Чуть в штаны не наложил. Но, слава богу, это был не Драгиша, и из наших никого не было. Так, болталась парочка, да и те потом куда-то подевались. Пусто стало на железнодорожной станции Високо.

Тоскливо было до жути. Заброшенная развалюха — и догадаться нельзя, что это станция. Если б не было путей, в жизни бы не допер, что здесь поезда останавливаются. Это были Високо и Босния во всей своей красе. Распад системы. Присесть было негде. И нигде ни души. Но вот это как раз кстати. Это даже было супер.

Я свалился прямо в траву и облокотился на одну из своих сумок. Попытался успокоиться, собраться с мыслями, как говорится. Я не знал, идти мне к Драгише или же переть к бабушке с дедом. До Драгиши можно пешком дойти. До бабушки и дедушки надо было ехать на такси. Ни того ни другого мне делать не хотелось. Поэтому я остался сидеть в траве. Меня ломало идти пешком до города. Не представляете, каково это — в Високо… Может, когда-то это и был город, когда Радован еще был мелким, а сегодня и правда было бы лучше, если бы, как говорит Драгиша, убрали асфальт, светофоры и дорожные знаки, чтоб не сбивать с толку бедных людей. В Високо полным-полно какого-то нового народу, спустившегося во время войны с гор, и Високо стало обычным селом, посреди которого стояла бывшая когда-то символом города, а теперь разрушенная робна куча Вема[132]. Да и кому сдался такой город, где главная достопримечательность — магазин. Но тут проблема в том, что все умные по-скорому отваливают в Сараево. Или в Америку. Большинство сербов и хорватов во время войны тоже смотались; кто не уехал, тем помогли. Мало кто остался: такие, как мои бабушка и дед, и пара-тройка еще вернулись, как мой дядя Драгиша. О мультиэтничности здесь никто и не вспоминал, как и во всей Боснии. Сейчас в кафанах во время Рамадана алкоголя тебе больше никто не нальет, а в магазинах бизнес вовсю идет, потому что все квасят.

Вот так оно здесь. Это Босния. И так во всех городах, неважно, сербские они, мусульманские или хорватские. Горе и беда — вот тебе и вся мультиэтничность в Боснии. Здесь целое событие, если вдруг откроют новую видеотеку или магазин музыкальных дисков. Так что нормально, что пирамиды в Високо стали хитом и продаются футболки, брелки, пахлава фараона, пироги Хеопса и прочие штучки-дрючки на эту тему. Уж если эти чудаки верили, что им Слобо, Франьо и Алия[133] улучшат жизнь, так пирамиды просто фигня по сравнению с этим. Но зато в Високо вкусные чевапчичи. Гарантовано без свиньетинэ. Да еще поблизости, у хорватов в Кисельяке, классный рынок с дешевым контрабандным товаром. И до Сараево теперь проложен автобан. Первый участок автобана в стране. Да еще «Петроль» открыл свою бензозаправку, и теперь можно не волноваться, что какой-нибудь босниец зальет тебе бензин, разбавленный водой. А еще есть парочка хороших булочных в городе и два нормальных кафе. И полицейский участок.

По вечерам тут все смотрят Сьечанья[134]. Это программа на TV Visoko, в которой крутят извещения о смерти. Почил вечным сном и прочая муть. Ни звука, только картинки извещений. И все на это смотрят и потом комментируют: «Уже ведь три года, как Шефик умер? Это же Мирсады Шечеговички отац? У него жена умерла во время войны или до? А был кто на похоронах?» — и всякое такое. Это их общественная хроника. Каждый вечер в прайм-тайм они смотрят извещения о смерти и пересчитывают друг друга.

Очуметь можно от такого мрака, но им по душе, и не пропускают ни одного Сьечанья, хоть ты тресни.

Да, делать нечего. Куда денешься, если твои отсюда? Ну, готовься, Високо, — еду я, Марко Джорджич! Осталось только встать с этой дурацкой травы. Хорошо я уселся, и теперь, ясен пень, мне вставать не хочется. Но надо. Надо к деду и бабушке, чтоб позвонить Радовану, что я здесь, чтоб этот хрен не устроил тут паники. Пошел бы он вместе со своей паникой на все четыре стороны! Если б не он, я бы заночевал тут, на этой хреновой станции, только он ведь потом всех родственников на уши поднимет этим своим беспокойством, и будет полный пипец. Так что выбора у меня нет.

Я поднялся и двинулся в сторону города. Пойду пешком до Драгиши, а если по пути встретится какое-нибудь такси, остановлю и доеду до бабэ и дэдэ. Пошло все в задницу. Вот так вот, что поделаешь, надо бороться. Дороги все в грязи, асфальт весь в колдобинах, все в полном развале, только меня вам не прикончить. Словенцы меня не прикончили, и всем боснийцам вместе с Радованом и всеми Джорджичами не удастся со мной разделаться!

Вокруг не было ни души. Какой-то гольф проехал мимо — и всё. Я шагал в сторону города и смотрел на раздолбанные дома. В Боснии есть два типа домов: новые — отвратительные, флуоресцентно-синие и зеленые дворцы с колоннами, и скульптурами, и золотыми оградами, и прочими самыми деревенскими фишками, и все другие — красивые обычные боснийские дома, которые уже двадцать лет никто не ремонтировал, и они один за другим запустевают и быстро рушатся. Босния — действительно странный мир. Будто бы Бог слегка поэкспериментировал и на одном куске земли все поставил с ног на голову. Это Босния.

Вот иду я мимо этих разваленных домов, мимо какого-то заброшенного двора и вижу вдруг там корзину. Для игры в баскет. Но такую: с гнилым деревянным щитом и с ободом от велосипедного колеса вместо обруча. Заржавевший обод, понятно. Все вместе было присобачено к дереву. Я остановился и смотрел. Было пусто, людей не видно. Под корзиной навалено какое-то старое железо и куча мусора. Но меня вдруг торкнуло забросить один трехочковый. Только один трехочковый. Я стоял ровно на таком же расстоянии от корзины, как если бы бросал трехочковый. Торкнуло меня взять в руки вшивый баскетбольный мяч. Чтоб немного пробежаться с ним, провести какую-нибудь комбинацию, сделать бросок и все такое. Реально мне захотелось. Я стоял и смотрел на эту корзину и оглядывался вокруг, нет ли где какого-нибудь мяча. Пусть даже дырявого. Ну, понятное дело, нигде ничего такого не было. Я поднял с земли камень и бросил его в корзину. Не хило промахнулся, но мне было реально по приколу. Потом я бросил еще один камень побольше. И еще один. Я бросал камни в корзину и делал вид, что отбиваю мяч. Как дебил. Грёбаный баскет! Откуда он взялся? Чего я стал кривляться тут, посреди этой хреновой Боснии? Стоял я на заброшенном дворе раздолбанного боснийского дома посреди Високо и метал камни через велосипедное колесо. Вот кино!