Ади выкинул нас на остановке на площади Русьяна. Ацо пошагал в сторону Прегловой, я за ним. Только сейчас до меня дошло, что это он из-за Дамьяновича, и тут я слегка напрягся: вдруг он собирается сейчас на него наехать, а я ему типа должен помогать? Мало мне чудилы Радована, теперь еще и Ацо молчит и мутит чего-то, а меня прихватил только потому, что и мне легавые наваляли. Мать вашу, дураки молчаливые, — я что, угадывать должен, что там у вас в башках творится?

Допёхали мы до тринадцатого дома на Прегловой, и Ацо начал фамилии на домофонах читать. А я оглядывался по сторонам, нет ли кого из знакомых? Фужины — странный район. Немножко в сторону прошел — и уже совсем другие физиономии, и все уже на стрёме, и смотрят: что за хрен? — и делают вид, что все из себя крутые и что будет лучше, если ты свалишь, иначе, типа того, можешь получить. А Ацо все на домофоны пялится. Он что, думает прям так к нему завалиться и устроить типа допрос?

— А вот и он.

Точно, Дамьянович. И что теперь? Ацо начал считать.

— Думаю, шестой этаж.

В сторону отошел и на верхние балконы смотрит. Потом стал ходить туда-сюда, осматриваться. Рэмбо из себя строит, умник, — типа местность изучает, чтоб потом операцию провернуть, как в кино. Мне даже смешно стало.

— И что теперь?

— Ничего. Здесь живет Дамьянович. На шестом этаже.

Что дальше делать, Ацо, видно, пока не придумал. Типа в следующий раз. Да… Вот такой вот фужинский Рэмбо, не настоящий же. Я сам пошел табличку на домофоне посмотреть, если уж пришлось из-за нее на своих двоих ползти от Русьяновой площади. Четко так написано: Дамьянович. С мягким «ч».

— Я не стал бы вмешивать в это Ади и Деяна. Это нас с тобой отметелили.

— Не думаю, что оно и мне надо.

Мы шли по парковке, и вдруг Ацо остановился.

— Ты должен. Если тебя словенец подставит, скажешь: о’кей. Знаешь ведь, что они всю жизнь будут тебе мозг дрючить, тут и рыпаться не стоит. Это их страна, и ничего тут не поделаешь. Но если тебя подставил чефур, ты должен ему как следует дать просраться, чтоб все знали. Нельзя позволять чефуру делать из тебя идиота, иначе будешь в заднице.

Не уверен, что понял, о чем это он.

— Как сказать… Не можешь же ты просто так взять и швырнуть его в Любляницу, только потому, что он сдрейфил и в полицию позвонил?

— Пока у меня рука заживет, у тебя есть время подумать.

Как в кино. Ацо типа на меня давил и строил из себя маньяка, который решил отомстить за свою сломанную руку. Как Жан-Клод Ван Дамм, когда у него в начале фильма всех поубивают — всех до последнего, — и он потом весь фильм готовится мстить и в конце всех замочит. Но Ацо же только руку сломали. Ну, еще Марине пришлось пять часов торчать у полицейского участка.

Ацо опять замолчал и больше ни слова не сказал. Каждый из нас пошел в свою сторону, по домам, только кивнули друг другу на прощание. Я остановился перед подъездом и закурил еще одну сигарету. Ну, раз Радован знает, что я курю, то можно и здесь спокойно покурить, перед тем как идти домой. Я все думал: а правда Дамьянович виноват в том, что у Ацо сломана рука? Он уже не казался мне таким виноватым. Я бы, наверно, тоже полицию вызвал, если бы у меня в автобусе скакали четыре пьяных кретина, у которых крышу снесло. А что он чефур — мне вообще пофигу. Ацо реально перегнул с этой своей местью.

Радован смотрел по каналу ВК TV какие-то дебаты, в которых брача[102] сербы о будущем Сербии трындели. Вообще-то, Радован за всю свою жизнь только три раза был в Сербии, последний раз лет двадцать назад, да и то на футбольном матче, но все равно пялится на этих своих Шешелей, Драшковичей, Коштуниц[103] и прочих чмошников, будто они ему братья родные. Его от них просто колбасит, но ему типа интересно, что будет с Сербией, потому что там живут Ружица и Милан и еще какие-то родственники, а еще потому, что Сербия для него — своя страна. Я иногда нарочно его подначиваю: типа как это может быть его страна, если он из Боснии, — он в ответ только заикается, бухтит что-то и мямлит, а потом обязательно пошлет меня куда подальше и скажет, чтоб я перестал до него докапываться, так как ни хрена в этом не смыслю. А я-то знаю, в чем тут фишка. Нет у Радована своей страны — вот это его и напрягает. Так у всех боснийских сербов. Боснию они типа вычеркнули из списка и типа подсели на Сербскую Республику, а потом вроде как начали за Сербию болеть и теперь таращатся на этих своих Шешелей, и сами уже не знают: а может, мусульмане и хорваты и получше будут всех этих идиотов? Вот Радован и смотрит на Сербию, надеется, что она станет нормальной страной, и тогда он скажет, что это его страна. А сейчас ему стыдно так говорить, пока у власти там персонажи вроде Коштуницы. Но Сербия никогда не будет нормальной страной. Мы все это точно знаем.

А Радован все равно смотрит ВК TV, и опять весь взвинченный, меня даже не замечает, а я у дверей стою и смотрю вместе с ним эту муру. Радован только фыркает да время от времени посылает кого-нибудь к такой-то матери. А потом на спинку дивана облокотился и важно так говорит:

— Мать вашу подлую! Во что страну превратили! Говнюки порченые.

И тут я появляюсь. Делать нечего, программа закончилась, настроение у Радована конкретно хреновое, остается ему только кого-нибудь вздрючить. А он опять молчит. И смотрит так, будто в любой момент готов мне большой бэмс устроить. Ну, к этому я уже привык: он с тех пор, как я попал в участок, так на меня смотрит, — только сейчас еще эти радикалы из телевизора масла в огонь подлили, мать их дегенератскую. Я шатаюсь по квартире, а Радован все время на меня зыркает. Как звери в Animal planet, когда они в засаде поджидают зебр и антилоп. Как все это меня достало! Не могу больше, когда он вот так на меня смотрит. Я точно с ума сойду, если он и дальше будет молчать. Кажется, пусть что угодно будет, но только не это.

— Я перестал тренироваться.

И ничего. Пофиг Радовану. Он встает и не спеша идет на кухню, чтобы типа воды попить. Заглядывает в посудомоечную машину. Кладет что-то в холодильник. Собирается идти спать. Хоть больше не смотрит на меня. Типа он меня игнорирует. Човьек [104] изменил тактику.

— Когда тренер увидел, что я курю, сказал мне, чтоб я больше не приходил. Не пустил меня в спортзал.

Опять ничего. Радован выходит из кухни через большую комнату в ванную. Чтоб почистить зубы. Кран оставил незакрытым, а на меня всегда орет, когда у меня вода просто так из крана льется. Как щенок, бегаю за ним хвостом по квартире. Сейчас вот стою перед открытыми дверями ванной и смотрю, как он зубы чистит. Вода продолжает течь из крана.

— Мне было тяжело, и я напился. Мы слегка побесились в автобусе.

Радован закрывает кран и вырубает свет. В ванной, в моей комнате, в коридоре, везде. Будто меня вообще нет. Радован проверяет, закрыта ли входная дверь. Еще раз поворачивает ключ. Потом смывает воду в унитазе. Я уже конкретно начинаю нервничать. Сейчас уже могу только кричать или реветь. А не хотелось бы.

— Вдрызг пьяный, я сидел в автобусе, даже с места сдвинуться не мог, меня тошнило, а они все равно меня всю ночь били. Мне было тяжело, что я тренироваться перестал, башка совсем пустая была. Как ты не можешь это понять?

Радован закрывает окно в большой комнате и хочет уже идти в спальню. Не могу больше на него смотреть. Тащу его за руку обратно в большую комнату. Ору.

— А ты спросил меня, каково мне было в полиции? Ты спросил, что со мной тренер делал на тренировке, когда не верил, что у меня лодыжка болит? Ты спросил, каково мне было, когда я уже больше видеть не мог этот баскетбол и когда я не играл, потому что мне типа было слишком мало лет?! Ты спросил меня, каково мне, когда ты молчишь и ничего не говоришь?!