— Давай подожжем мебельную свалку.

Твою мать! Ади, ты лучший! Мусор зажечь — это любимый фужинский прикол! Чего только предки не придумывали, чтоб фужинская шпана больше не поджигала это дерьмо, но всегда находился герой, который разжигал костер. Столько этого барахла скапливается между домами, что просто руки чешутся все поджечь. Когда видишь, как народ все прет из своих квартир, так и подмывает фитилек поднести. Какие-то облезлые диваны, старые холодильники, трухлявые шкафы. Кошмар! Не знаю, как им не стыдно оставлять все это во дворе на всеобщее обозрение. И потом эти кучи лежат там целую вечность, так как чуваки со свалки, или откуда там они, никогда вовремя барахло не забирают, им же, само собой, сначала надо сгрести такие же несчастные диваны в Мурглях и в Трново и хрен знает где еще. Ну а у нас вместо них приезжают пожарные.

Только в этом году у стариков был мегаплан. Сначала они просто не выбрасывали свое барахло на улицу, пока те типы не сказали, что точняк приедут, и тогда кто-то должен будет дежурить у этой кучи всю ночь. Круто! Круче только яйца. Опять какой-нибудь Стаменкович, который первые два часа, может, и будет там стоять, а потом слиняет. Он только потому и записался в добровольцы, чтоб его Мира отпустила вечером из дома и он мог спокойно пойти пивка выпить. А потом он будет ей и остальным втирать, что всю ночь там стоял и сторожил, и еще потребует почасовую оплату.

— Ну, давай расскажи мне, как ты это возьмешь и зажжешь, блин!

— Да фигня вопрос! Берешь тряпку, поливаешь бензином. На палку ее повесил, поджег, разбежался, запулил ее в кучу — и сделал ноги. Так Джоко в прошлом году зажег, и никто его не засек.

Так он это рассказывал, что сразу ясно становилось, что сделать это — проще пареной репы. Вместо палки можно отломать какую-нибудь ветку, и Ади пошел присмотреть подходящее дерево. Только слишком дохлый он был для такого дела. А я нарочно над ним ржал и нарочно не хотел ему помогать: такой обдолбыш фиг ветку отломает. А он еще решил прямо здесь, перед домом, это сделать, чтоб все видели. Но ему-то по фигу: Самира уехала вместе с Мирсадом в Цазин на два дня и не будет его ловить по Фужинам.

— Можешь вместо тряпки мою футболку взять.

Все равно она была рваная. И вообще, идея — блеск! Сожжем улику С Ади мы тут же отправились на заправку, быстренько облили футболку бензином и назад. Никто ничего не заметил. Ади одолжил мне свой свитер, который, понятное дело, мне был жутко мал: видок теперь был — просто уржаться, но мне было по барабану. Я подошел к дереву у заправки, чтобы отодрать эту грёбаную ветку. Тут тетка какая-то мимо шла и стала на нас пялиться.

— Тебе чего, тетя? Не нравится? Чё уставилась? Смотри, глаза на лоб полезут!

Ади такой смелый был, потому что тетка еле ходила, да и вокруг не было ни души. А та быстро-быстро — и свалила. По-моему, она первая была, кто Ади испугался.

— Мать ее… Пусть только попробует мне тут права качать. Я ей так влеплю, что она своими очками подавится!

Наконец я ветку отломал, и мы пошли в сторону дома. Идем себе, гуляем по Фужинам с веткой в руках, с майкой, политой бензином. На мне свитер на пять размеров меньше, а Ади изображает, будто он все еще обкуренный, шатается из стороны в сторону. Таких кретинов еще поискать! Нас бы в какое-нибудь идиотское кино — то, что надо. Хорошо хоть, что уже было темно и народу немного. Мы остановились возле табачного киоска и намотали футболку на ветку. Ади вытащил зажигалку.

— Кто поджигать будет?

Тут Ади и струхнул, пароход ему в рот! Пялится на меня, как даун, и ветку мне в руки сует.

— Я подожгу, а ты побежишь. Ты же у нас спортиста. У тебя физподготовка хорошая и все такое.

Так я и знал! Ади всегда был самый большой ссыкун. В школе он тоже всегда такой — борзый, смелый, а потом, когда нужно было бросить петарду в кастрюлю с кашей, он только глаза таращил. А петарду, понятное дело, бросал кто-нибудь другой. Обычно Ацо или я. Мать его, трепача этого тощего…

— Поджигай!

Ади поджег, и моя футболка враз вспыхнула. Мы оба струхнули. Ади назад попятился, а я, как последний придурок, пытался ветку удержать, оттопырив ее в сторону и прыгая вокруг киоска. Вот цирк-то! Ади в сторону отбежал и давай мне что-то орать.

— Беги давай! Беги-и-и! Скорее!

А сам почесал от меня, типа в засаду. Делать было нечего. Я как идиот попер в сторону огромной кучи со всякой рухлядью, сваленной возле нашего дома. Даже не смотрел по сторонам, только бежал и ветку задрал высоко над головой, чтоб горящая футболка с нее не слетела. Полыхало вовсю. Мне вдруг показалось, что эта куча мусора от меня нереально далеко, в какой-то полной жопе. Наверно, потому так казалось, что я не мог бежать быстро из-за этой дурацкой ветки с футболкой. Тут я головой завертел, чтоб посмотреть, нет ли кого, кто мог бы меня узнать. А у магазина Шошкич торчит. Чтоб ему провалиться, мать его, дальнобойщика! Я голову в плечи втянул, смотрел теперь только себе под ноги. Правда, видел еще чьи-то ноги… Наконец-то добежал я до кучи и швырнул ветку прямиком в середину этой горы.

И куда теперь? Мать его, этого Джоко, фитиль ему в задницу! И Ади с его идеями туда же! Мы даже не договорились, куда мне сваливать после этой фигни. Со всех сторон люди, дома, машины, пичкэ матэринэ… Я несся в своих столетних кроссовках мимо кого-то, затем рванул в сторону фужинского замка. На парковке только одна машина стояла, а рядом куча мужиков, у шестого дома какие-то невнятные типы что-то мутили, а из парка топали две мамаши. Я как придурок пронесся мимо них и дальше — через парк — к замку. Там ездили дурацкие тачки, а перед замком торчали какие-то пидоры в галстуках и прочей байде, и мне пришлось свернуть вниз, к Люблянице. Я попер по спуску вниз — до самой ограды. Там уже никого не было. Первый раз в жизни здесь не было ни одного нарика. Я назад посмотрел… Что там? Я точно и не знал, поджег я эту свалку или кто-нибудь вытащил ветку с моей рваной футболкой? Разглядел пару человек на мосту. А так — все спокойно было. Я еле дышал и все пялился в эту сраную реку, успокоиться хотел. Какой дебил! Мне так хреново было, что сам бы с удовольствием по роже себе заехал. Кретин безмозглый! Бегал с факелом между многоэтажками, чтоб свалку поджечь! Ну редкое чмо. Стопудово весь подъезд видел, как я сам себе на голову нагадил, — лучше мне теперь вообще отсюда съехать.

Я такой вздрюченный был, на месте стоять не мог. Медленно так вверх по дороге пошел обратно в парк. Снял свитер и вывернул его наизнанку, чтоб типа выглядеть по-другому. Мне было реально стыдно. Чувствовал себя полным дебилом, охренеть можно. Пошел бы этот Ади со своими дурацкими идеями в жопу! Мать его боснийскую! И я тоже чмо… Каким надо идиотом быть, чтоб с ним на дело идти! Обвел меня вокруг пальца на раз-два-три, мать его жульническую… Чтоб ему бегать по Фужинам от Самиры до конца жизни!

Когда я из парка выходил, только тогда голову поднял и посмотрел в сторону домов — и тут увидел пламя… Ни фига себе! У-а-а-у-у-у! Круто! Армагеддон! Чтоб мне сдохнуть, в жизни такого не видел! Огонь был выше многоэтажек; светило так, будто сейчас день; народ на балконы вывалил, как на Новый год, не хватало только петард. Такого огня я еще не видел. С ума сойти… Это надо было сфотографировать. По телику показать. Ну картинка! Я к дому подходил и все таращился на этот жуткий пожар и на соседние дома. Как горит! Как в научно-фантастических фильмах! Чтоб мне провалиться! Вот так вот! Мы всех сильней, всех сильней!.. А народу все больше собиралось и перед домом, и на балконах — везде. Дурдом! А пламя все больше и больше! Треск, дым, — тут даже петарды не нужны, и без того шуму хватало. Вот это тусня!

Ни разу в жизни я еще не делал чего-нибудь такого же большого. Ну ладно, мячом там в корзину попасть на последней секунде матча, да ведь на баскет мне теперь положить, и вообще это был всего-навсего чемпионат среди юниоров. А пламя огромное! И зажег его я — Марко Джорджич! Все на него смотрели, и всем — точняк! — это казалось супер, суперкрутым! И правда, было очень круто. Никогда в жизни я такой офигенной штуки не делал! В школе у меня никогда ничего не получалось, а потом еще и баскетбол запорол. А сейчас я собой реально гордился. Наконец был собой доволен. И злости уже не было никакой. Честно, никакой.