— Правильно, — подтвердил отец. — На старом месте киснешь, поэтому я надумал перебраться в Канаду.

— А я бы лучше перебрался в пивную, — сказал Джордж. — Там гораздо больше жизни.

— Жизнь! — откликнулась Эмили с презрением.

— Правильно, девушка, — отозвался ее брат. — Это то, что нужно мне. Нам кажется, что мы знаем много, а мы не знаем ничего.

— Понимаешь, — сказал отец, обращаясь ко мне, — когда поколение за поколением живут на одном месте и ты даже гордишься этим, тогда все, что лежит вне твоего круга, начинает казаться глупым. Мы одинаково думаем, чувствуем то же самое год за годом, потому что живем на одном месте. Говорим одни и те же слова.

— Все те же «спокойной ночи» и «благослови тебя Господь», как наши дедушки и бабушки, — засмеялся Джордж и побежал наверх. — И так же отправляемся флиртовать! — крикнул он с лестницы.

Отец тряхнул головой и сказал:

— Не могу его понять, какой-то он странный. Наверное, влюблен…

Мы пошли в сарай за велосипедами, решив на них отправиться в Греймид. Джордж зажег спичку, чтобы найти насос. И увидел большого паука в верхнем углу на стене сарая, который глядел на него.

— Как дела, приятель? — сказал Джордж, кланяясь ему. — Думаю, он похож на моего старого дедушку, — сказал он мне, смеясь и подкачивая шины на стареньком велосипеде для меня.

Выдался субботний вечер, и бар в гостинице «Баран» был полон.

— Хэлло, Джордж! Пришел поухаживать? — раздался возглас, за которым последовал вежливый кивок и приветствие «добрый вечер», обращенные ко мне, чужаку в этом баре.

— Какой красавчик, — сказал молодой парень с топорщившимися светлыми усами, и вся комната захохотала, вынимая трубки изо ртов.

Джордж сел, оглядевшись. Мужчина с черными бакенбардами сказал, что когда парень ухаживает за девушкой, то он должен набраться терпения.

В зале все снова рассмеялись. Посетители принялись рассказывать всякие истории о старой хозяйке, которая когда-то умела вправлять кости и делала это с большим искусством. Люди приходили к ней издалека, она помогала им и никогда не брала за это деньги. Однажды она заявилась к доктору Фулвуду и дала ему нагоняй за то, что он позволил одному несчастному ребенку целых три недели ходить со сломанной ключицей, поскольку никак не мог ее толком закрепить. Она помогла ему, показала, как это делается, после этого все шахтеры посмеивались над доктором, и когда тот появлялся на людях, хватали себя за плечи и стонали: «О, моя ключица»…

Вошла Мег. Она бросила быстрый птичий взгляд на Джорджа и покраснела.

— Думала, ты не придешь, — сказала она.

— Уж он-то не даст тебе скучать, — весело проговорил мужчина с черными бакенбардами.

Она принесла нам стаканчики с виски и прошлась по залу, подавая напитки другим мужчинам, которые восхищались ее честностью и добродушием.

Потом она убежала, а мы сели в уголочке. Мужчины беседовали на самые разные темы, вроде того, является ли Лондон морским портом или нет. Потом какой-то непризнанный художник заявил, что в мире существует только три цвета — красный, желтый и синий. И что все остальные цвета возникают от их смешения.

Это прозвучало почти как богохульство, и один завсегдатай поинтересовался у художника: что же, он считает, что его коричневые брюки — бесцветные? Художник сказал, что да — и тогда они чуть не подрались. Потом заговорили о силе. Джордж поспорил на пять шиллингов, что поднимет пианино, — и выиграл эти деньги. Потом все сели и стали говорить о сексе. Один мужчина принялся рассказывать интересные вещи о японских и китайских проститутках в Ливерпуле. После этого фермер стал давать советы Додду, как привести в порядок ферму, прилегающую к гостинице. Кто-то рассказывал о лошадях и поспорил по поводу крупного рогатого скота. Потом портной стал расхваливать свою профессию. Потом пришел Билл и крикнул:

— Пора!

И зал опустел. По помещению стал разгуливать свежий ветерок, выветривающий спертый воздух, табачный дым, запах спиртного.

Виски, которое мы выпили, подействовало на нас. Мне было стыдно, что когда я протягивал руку, чтобы взять стакан или зажечь спичку, то промахивался. Руки казались чужими, ноги тоже не очень слушались меня. Словно я напоил допьяна собственное тело, правда, не отравив при этом разум, который, наоборот, стал зорко охранять меня. Джордж тоже порядком набрался. Когда он протянул руку, он уронил стакан, разлив по столу его содержимое. И все время беспрестанно смеялся. Мне тоже хотелось хихикать по любому поводу. Когда все мужчины ушли, в комнату вошла Мег.

— Иди сюда, моя уточка, — сказал он, махнув рукой, мой друг обожал благородные жесты. — Иди, сядь сюда.

— А не могли бы вы перейти на кухню? — спросила она, оглядев столы, на которых кружки и стаканы стояли в лужах жидкости среди обгоревших спичек и кучек табачного пепла на светлом дереве.

— Нет… зачем?.. Иди и сядь сюда.

Он просто не мог подняться, ноги его не держали. Я это знал и про себя посмеивался. Мне было смешно слышать его голос. Казалось, слова застревают у него за щеками. Она подошла и села рядом с ним, отодвинув маленький залитый вином столик.

— Они тут втолковывали мне, как стать богатым, — сказал он кивая головой и громко смеясь, при этом он показывал свои крепкие зубы. — А я им задам… Видишь ли, Мег, я собираюсь доказать им, что я могу разбогатеть не хуже других.

— Ну и что же ты собираешься делать?

— Подожди немного, увидишь… Они еще не знают, на что я способен… Они не знают… и ты не знаешь… Никто не знает.

— А что мы станем делать, когда станем богатыми, Джордж?

— Что делать? Я буду делать все, что захочу. Я покажу, на что я способен. Разве нет? — Он приблизил свое лицо к ее лицу, и она не отстранилась. — Вот уж погуляю. Мы все такие осторожные, вся наша семья. Боимся сами себя, боимся что-нибудь сделать не так. Я буду делать все, что захочу, моя уточка. Мне наплевать… Плевать… Вот!

Он тяжело грохнул кулаком по столу и разбил стакан. Билл вышел посмотреть, что случилось.

— Веди себя прилично, Джордж!

— Нет… Я не собираюсь никому причинять вреда… Только мне наплевать… Вот!

— Ты очень добрый, и, конечно, никому не причинишь вреда.

— Конечно, нет! Ты ведь знаешь меня, ты знаешь, Мег? Надеюсь, не считаешь, что я глупый?

— Конечно, нет, никто так не считает.

— Я знаю, ты так не считаешь. Поцелуй меня, красотулечка. Ты как слива! Вот я тебя укушу — и из тебя потечет красный сок. — Он играючи притворился, что кусает ее. Она засмеялась и нежно оттолкнула его. — Я тебе нравлюсь? — спросил он ласково.

— А зачем тебе это знать? — нежно проворковала она.

— Ну, ведь так? Скажи, да?

— Думаю, ты и сам знаешь, зачем говорить?

— А я хочу знать, что ты скажешь.

— Глупыш, — сказала она и поцеловала его.

— Что бы ты сделала, если бы я уехал в Канаду и оставил тебя?

— Ах, ты так не поступишь…

— А вдруг… Что тогда?

— О, я не знаю, что стану делать. Но ведь ты так не поступишь? Я знаю, не поступишь. Ты не можешь.

Он быстро обнял ее и поцеловал:

— Нет, я так не поступлю. Я никогда не покину тебя… Это был бы ужасный грех, правда, моя уточка?

— Да, — промурлыкала она.

— Ах, — сказал он. — Какая теплая малышка, ты любишь меня, да?

— Да, — снова промурлыкала она.

И он прижал ее к себе и поцеловал, и больше не отпускал.

— Мы скоро поженимся, моя птичка… Ты рада?

Она посмотрела на него так, как будто он был важным господином. Ее любовь была столь возвышенна, что и его делала красивым.

Он катил велосипед домой рядом с собой, будучи не в состоянии ехать на нем, и я уверен, что отбил при этом себе все лодыжки педалями.

В первое воскресенье июня, когда Летти поняла, что все-таки не будет разрывать помолвку с Лесли, и когда она вернулась домой из Хайклоуза, она готова была сходить на мельницу. Мы как раз носили траур по тете, поэтому она надела платье из тонкой черной вуали и черную шляпу с длинными перьями. Когда я посмотрел на ее красивые руки, слегка просвечивающие сквозь длинные черные рукава, я остро ощутил братскую любовь к ней. Захотелось охранять ее, беречь.