Мы высадились в Колвик-парке. Было рано, и там бродило мало народу. На деревьях висели незажженные разноцветные фонарики. Трава была сильно помята. Мы пошли по аллеям парка, пока не уткнулись в границу, где как раз начинались беговые дорожки с коротко подстриженной травкой, с белыми барьерами. Они были свалены в тени, и я недоумевал почему. Потом стали прибывать люди, много людей. Становилось шумно, даже слишком. Некоторое время мы слушали концерт на открытом воздухе, который давал местный Пьеро. И надо сказать, довольно вульгарный. Мне вспомнились в этой связи Коуз, Ярмут. Точно такие же глупые лица, такое же назойливое треньканье расстроенного пианино, те же песни, те же жалкие хоры певцов, те же шутки, остроты. Мег была очень довольна. На вульгарность она не обращала внимания. Она смеялась и вполголоса подпевала хору. Ей все очень нравилось: «О, теперь очередь Бена. Мне он нравится. Он так здорово подмигивает. Посмотрите, как Джой старается быть забавным!.. Ой, у него не получается. Он выглядит таким растяпой!..» Она хихикала в плечо Джорджу. Тот тоже смеялся.

За чаем, на зеленой веранде, она постоянно напевала песенки, и его лицо прояснялось, когда она смотрела на него, тогда он начинал петь вместе с ней sotto voce. Он не испытывал смущения и стеснительности здесь, в Колвике. Вел себя беззаботно, с чувством собственного достоинства. Даже держался с некоторой насмешливостью. Небрежно заказал омара за чаем. Это было также для него внове. Здесь он не колебался, чувствовал свое превосходство. И он, и Мег искренне радовались жизни.

Когда они приехали в Ноттингем, она настояла на том, чтобы не идти в отель, как он предложил раньше, и он согласился. Вместо этого они поехали в Замок. Мы стояли на высокой скале в этот прохладный день и смотрели, как солнце спускается над большой равниной, где города начинаются и заканчиваются, а реки бегут себе дальше, окруженные лугами. В картинной галерее была прекрасная коллекция работ Артура Мелвилла. Мег нашла их странными. Я начал им объяснять, его творческую манеру, но она откровенно заскучала. На улице играл военный оркестр. Мег захотела пойти туда. Горожане танцевали прямо на траве. Она захотела присоединиться к ним, но не умела танцевать. Поэтому они сели и просто смотрели.

Вечером мы собирались пойти в театр. В Королевском театре «Карл Роза Компани» представляла «Кармен». Мы расположились в бельэтаже, «как герцоги», сказал я им и увидел в его глазах выражение удовлетворения от нового приключения. В театре, среди людей, одетых в вечерние костюмы и платья, он чувствовал себя по-детски раскрепощенным. Создавал впечатление шаловливого ребенка. Оказавшись вдали от своих родных мест, от Неттермера, он как бы шалил весь день.

«Кармен» произвела впечатление на них обоих. Веселая, беззаботная жизнь южан поразила их. Их покорило и то, как свободно там люди играют с жизнью. Они как завороженные смотрели на сцену. В антракте, взявшись за руки, они смотрели большими, широко открытыми глазами друг на друга, смеялись от возбуждения, обсуждали оперу. Вокруг нас зрительный зал волновался и гудел, как растревоженное осиное гнездо. Потом, подобно шторму, грянула музыка. На сцене чужие, непонятные герои шли навстречу своей судьбе, навстречу трагедии и смерти. Мои друзья вздрогнули от предчувствия беды. Когда все закончилось, они встали очарованные, у нее на глазах были слезы, у него сердце билось странно и гулко.

Оба стеснялись своих чувств. В ушах еще гремела музыка чужих страстей, глаза полнились слезами, они смеялись странным смехом. И сразу поспешили к Спред Игл. Мег быстро шла, почти бежала за ним по тротуару. Ее кружевной шарфик развевался на белом платье, она напоминала прекрасную бабочку, летящую в ночи. Мы мало разговаривали, когда запрягали лошадь, между тем на улице зажглись фонари. В маленькой прокуренной закусочной Джордж выпил несколько стаканчиков виски, она медленно потягивала из своего стакана, напуганная, готовая уйти в любой момент. Он сунул в карман большие куски хлеба и сыра, чтобы съесть по дороге домой. Он теперь производил впечатление человека рассудительного, заботливого. Несколько приказаний, отданных им, были короткими и на редкость четкими. Он одолжил легкий коврик, чтобы укутать им Мег, после чего они были окончательно готовы к отъезду.

— Кто правит? — спросил я.

Он посмотрел на меня и слегка улыбнулся.

— Ты, — ответил он.

Мег, как нетерпеливое белое пламя, стояла в ожидании под фонарями. Он укутал ее в темный коврик.

Это был славный год, в который мы покинули родную долину Неттермер. Вишневые деревья пышно хвастались своими тяжелыми длинными ветками, отливавшими красным и золотым цветом. Огороды, где на грядках обильно зрели овощи, простирались до самого озера. Напротив стены висели огромные сливы, которые время от времени плюхались на землю, и в этом звуке чувствовалось удовлетворение. Овес в этом году созрел особенно хороший, тяжелый, налитой. Колосья стояли большие и сильные, как бамбук, опустив головы под тяжестью золотых капель.

Джордж проводил время то на мельнице, то в «Баране». Бабушка приняла их ворча, но на самом деле с радостью. Мег была восстановлена в своих правах, и Джордж ночевал теперь в «Баране». Он весь сиял, был весел. Дело в том, что его новая жизнь была ему невероятно интересна и очень нравилась. Он часто рассказывал мне про Мег, какая она наивненькая, как она удивляется ему и как она довольна им. Он получил место, собственный дом и красивую жену, которая обожает его. Кроме того, пивная при гостинице была полна всего неизведанного, нового, притягательного. И часа не было, чтобы ему пришлось скучать. Если нужна компания, он шел в прокуренную пивную, если требовались покой и тишина, он мог посидеть с Мег, такой нежной и теплой, такой восхищавшейся им. Он всегда смеялся над ее странными, но привлекательными воззрениями, чудаковатой речью, неотесанностью. Она разговаривала с ним ласково, сидела у него на колене и крутила ему усы. Он был, по его словам, очень счастлив. В действительности он не мог даже в это поверить. Мег была, ах! Она была воплощением радости и удовольствия. И он хохотал громко и раскатисто. Легкая тень могла при этом омрачать его взгляд, но он начинал смеяться снова и пересказывал мне еще одно забавное суждение своей жены. Она недостаточно образованна, и это очень забавно, утверждал он. Я смотрел на него. И вспомнил его грубые манеры, которые так сердили Эмили. Теперь в нем появилось этакое ограниченное, тупое самодовольство. Мне не нравилось также его отношение к жене.

В день молотьбы, в тот последний год, когда я работал на ферме, я заметил в нем новые наклонности. Сакстоны всегда поддерживали определенные традиции, которыми гордились. В прошлые годы в день молотьбы вся семья перебиралась в гостиную, а нанятая по этому случаю женщина прислуживала мужчинам, которые работали с техникой. На этот раз Джордж предложил:

— Давай пообедаем с мужиками на кухне, Сирил. Это настоящая банда. Странные личности. Интересно посидеть с ними. Они знают жизнь, многое повидали. Я люблю послушать их рассказы. В них много поучительного.

Фермер сидел во главе стола. Семеро мужчин вошли тихо, как овечки, и заняли свои места. Поначалу они много не разговаривали. Народ собрался очень разный: одни низкорослые, молоденькие, зыркавшие по сторонам украдкой; другие уже в возрасте, некрасивые, с сиплыми голосами и дряблыми веками. Был там один мужчина, которого прозвали Попугаем потому, что у него нос крючком, и еще потому, что он выдвигал голову вперед, когда говорил. Очень крупный мужчина, но уже седой и сутулый. Лицо у него бледное и мясистое, и казалось, что он плохо видит.

Джордж вел себя покровительственно с работниками, и те не возражали. Подшучивал над ними, демонстративно велел подать им больше пива. Предложил отказаться от тарелок, крикнув женщине, чтобы она принесла побольше хлеба. В общем, играл роль доброго трактирщика на празднике для нищих. Попугай ел очень медленно.