Она соскочила с колен и, придерживая рукой рубашонку, побежала в угол, где валялись детские игрушки, потом принесла Лесли вырезанную из дерева карикатуру на женщину. Лицо куклы было вымазано красным мелом.

— Вот она, моя куколка, папа сделал ее для меня… ее зовут леди Мима.

— Да ну? — сказала Летти, — а это у нее щеки? Она ведь некрасивая, правда?

— Нет, она красивая! Папа сказал, она настоящая леди.

— И он дал тебе для нее румяна?

— Да, румяна! — Она кивнула.

— И ты не давала их Сэму?

— Нет. Мама тоже сказала: «Не давай Сэму!», и он укусил меня.

— А что скажет отец?

— Папа?

— Он только засмеется, — проговорила мать, — и скажет, что укус лучше, чем поцелуй.

— Скотина! — сказал Лесли с чувством.

— Нет, но он ни разу не тронул пальцем ни меня, ни детей. Просто он не такой, как другие мужчины… никогда не поговорит. Форменный чужак, даже стал более чужой, чем в тот день, когда я впервые его увидела.

— А где это произошло? — поинтересовалась Летти.

— Я тогда работала служанкой в Холле… а он был новичок, явился туда… красивый, благородный джентльмен, ну и все такое прочее. Даже сейчас он может читать и беседовать, как настоящий джентльмен… Только мне вот ничего не говорит… Ведь я в его глазах просто лепешка грязи!.. Вот и измывается надо мной, над своими детьми. Боже милостивый, да он будет здесь с минуты на минуту. Ступайте отсюда!

Она погнала детей спать, погасила светильник в углу и стала накрывать на стол. Скатерть чистая, без пятен, она положила перед его прибором серебряную ложку на блюдце.

Не успели мы направиться к дверям, как вошел он. Завидев его массивную фигуру в дверном проеме, эта крупная, солидная женщина заметалась по комнате.

— Хэлло, Прозерпина… у тебя гости?

— Я не звала их, они сами пришли, услышав плач детей. Я не давала им никакого повода…

Мы поспешили в ночь.

— Ах, всегда тяжелая ноша достается женщинам, — заметила Летти горько. — Если бы он помогал ей, разве б она не оставалась прекрасной женщиной, полной сил? А теперь она сильно измучена.

— Мужчины — скоты… и брак дает им простор для всяких безобразий, — заявила вдруг Эмили.

— Не стоит рассматривать этот случай, как типичный результат замужества, — обратился Лесли к своей нареченной. — Подумай о себе и обо мне, Миннехаха.

— Ага.

— О… я хотел спросить тебя, что ты, собственно, думаешь о викарстве, о церкви в Греймиде?

— Премиленькое местечко! — воскликнула Летти.

Мы пробирались по неровной дороге, покрытой рытвинами. Луна светила ярко, а мы держались в тени деревьев, таких черных, мрачных. Случайно луна осветила белую ветку, на которой кора была обглодана кроликами в суровую зиму. Вскоре мы выбрались из леса. На севере небо было залито зеленым светом, эдакое сплошное марево; Орион уж поднимался со своего ложа, и за ним следовала луна.

— Во время северного сияния, — сказала Эмили, — я чувствую себя так странно… даже жутко… оно внушает какой-то благоговейный трепет, правда?

— Да, — сказал я. — Оно заставляет тебя думать о многих вещах, сомневаться и чего-то ждать.

— А чего ты ждешь? — спросила она мягко, посмотрела вверх, и увидев, как я улыбаюсь, снова опустила голову, прикусив губу.

Когда мы дошли до развилки, Эмили упросила нас зайти на мельницу… ненадолго… и Летти согласилась.

Занавески на кухонном окне были раздвинуты, а ставни не закрыты, как обычно. В гостях находилась Алиса, она что-то тихо говорила Джорджу, склонившемуся над какой-то игрой.

— Хэлло, Летти Бердсолл, ты такая странная, — встретила нас Алиса обычными язвительными замечаниями. — Ты так уже всерьез помолвлена?

— Ага… давненько мы ее не видели, — добавил отец в шутливой манере.

— Ну, разве она не гранд-дама, фу-ты, ну-ты, в такой прекрасной шляпке, в мехах, к тому же с подснежниками?! Посмотри-ка на нее, Джордж, ты никогда раньше не видел ее такой гранд-дамой.

Тот поднял глаза и посмотрел на девушку, на цветы, избегая ее глаз.

— Ага, она здорово выглядит, — сказал он и вернулся к своим шахматам.

— Мы собирали подснежники, — сказала Летти, прижимая цветы к груди.

— Они миленькие… дай мне несколько, а? — сказала Алиса, протягивая руку.

Летти отдала ей цветы.

— Шах! — сказал Джордж.

— Отстань! — отмахнулась его партнерша, — мне подарили подснежники… Разве они не идут мне, такие же невинные маленькие души, как и я сама? Летти не хочет их приколоть к платью, потому что она не такая добрая и невинная, как я. Давай и тебе тоже подарим весенние цветочки, а?

— Тебе что, так хочется… только зачем?

— Чтобы ты тоже похорошел и, конечно, приобрел вид невинного создания.

— Тебе шах, — сказал он.

— Ах, куда тебе их приколоть, разве что на рубашку. О!.. вот!.. — Она воткнула несколько цветочков в его черные волосы. — Смотри, Летти, какой он милашка, правда?

Летти издала напряженный смешок:

— Голова осла, увенчанная цветами, — сказала она.

— Тогда я — Титания… правда, из меня получилась бы изумительная королева?.. А вот кто у нас ревнивый Оберон?

— А мне он напоминает того мужчину из «Гедды Габлер» Ибсена, увенчанного листьями винограда… о да, прекрасными виноградными листьями, — сказала Эмили.

— Как поживает ваша кобыла после растяжения связок, мистер Темпест? — спросил Джордж, не обращая ни малейшего внимания на цветочки в своих волосах.

— О… скоро она будет в норме, спасибо.

— Ах… Джордж мне об этом рассказал, — вмешался отец, и у них с Лесли завязался разговор.

— Так значит, мне шах, Джордж? — спросила Алиса, вернувшись к игре. Она нахмурила брови и задумалась. — О-о-о! — сказала она, — но от этого есть лекарство! — Она сделала ход и сказала победно: — Вот вам, сэр!

Он посмотрел на доску и тоже сделал ход. Алиса взглянула на него и, передвинув коня, произнесла:

— Шах!

— А я и не заметил… теперь вся игра насмарку, — сказал он.

— Побит, мой мальчик!.. Больше не радуйся победе над женщиной. Патовая ситуация… Хотя у тебя и цветы в волосах!

Он дотронулся рукой до волос, пощупал и бросил цветы на стол.

— Вы не поверите!.. — сказала мать, войдя в комнату.

— Что стряслось? — спросили мы в один голос.

— Пришел Ники Бен и давай есть скатерть. Да! Когда я пришла, чтобы забрать ее в стирку, то увидела, что там сидит Ники Бен, что-то глотает и утирает пену с усов.

Джордж рассмеялся громко и задорно. Он смеялся, пока не устал. Летти смотрела на него и думала, сколько же он может смеяться.

— Представляю себе, — задыхаясь, сказал он, — как он чувствует себя, загнав в глотку целый ярд муслина.

Он снова стал смеяться. Алиса засмеялась тоже… своим заразительным смехом, эдакая вечная хохотушка. Потом начал смеяться отец… и тут в комнату с печальным видом вошел Ники Бен. Мы все разом расхохотались так, что задрожали стены. Только Летти все это время была спокойна и невозмутима. Джордж оперся руками о стол, и цветы упали на пол.

— О… как можно! — воскликнула Летти.

— Что? — невинно спросил он, оглянувшись. — Твои цветы? Тебе их жаль?.. У тебя такое чувствительное сердце, правда, Сирил?

— У нее особое отношение к бессловесным тварям и предметам, — сказал я.

— Уж не чувствуешь ли ты себя маленькой бессловесной тварью, Джорджи? — язвительно поинтересовалась Аписа.

Он засмеялся, отставив в сторону шахматы.

— Пойдем, дорогой? — сказала Летти, обращаясь к Лесли.

— Если ты готова, — ответил он, тут же вставая со стула.

— Я устала, — проговорила она жалобно.

Он посмотрел на нее с заботой и нежностью.

— Мы слишком много ходили? — спросил он.

— Нет, дело не в этом. Нет… просто эти подснежники, и этот мужчина, и дети — и все такое прочее. Слишком много для одного дня.

Она поцеловала Алису, Эмили и мать.

— Спокойной ночи, Алиса, — сказала она. — Это не моя вина, что мы стали чужими. Ты же знаешь… на самом деле… я все такая же… на самом деле. Ты только представила себе все иначе. Что я могу поделать?