Вершко и его люди присоединились к работе селян. Бранибора не нашли. Нашли только его щит, даренный отцом. Щит был цел. На крепкой стальной листовине, на удивительном, как морские волны сером узоре закалки, под множеством вмятин и отметин был выгравирован с замечательным искусством старый дедовский знак — строгое усатое мужское Ярило-Солнце.
Живое Солнце-Сварожич поднималось над руинами Белой Вежи. Вороны, что слетались, грая, со всех краёв вершить свой пир над останками людей, были прогоняемы от павших защитников крепости. Дубы, сосны и ели, на удивление не все обгорелые, обступившие поле человеческой беды, хранили тысячелетнее своё молчание, только горестно качая ветвями. Тяжкий для живого человека дух смерти пронизывал травы и землю, воду и воздух. По мере того, как солнце начинало пригревать, душная дымка всё заметнее становилась над землёй, и пребывание в этом месте становилось всё тягостнее. Но Вершко и его друзья делали свою горестную работу.
Когда вдруг Прытко поднял голову, у него вырвалось: «А-х! Глядите, люди!» Все посмотрели наверх и остановились.
Над крепостью, над полем битвы, упираясь краями в лес с обеих сторон и круто возвышаясь надо всем, невероятными яркими цветами сияла радуга! Все стояли, сначала не имея слов. И глядели, глядели на Сварожий свет, на души, уходящие в небо.
— Слава руси!
— Слава Богам и Предкам наша!
— Слава!!
Киевский наместник Силантий, подоспевший со свитой бояр и с войском в пять сотен ополчения только к похоронам, смотрел на Вершислава, почти как на врага. Старшина княжей стражи не уберёг князя, а сам живой!.. Что с ним делать? Хотя все показания, быстро, но дотошно расспрошенных беловежских дружинников говорили, что Вершислав храбрый и справный воин и смышлёный начальник и подвигов совершил немало, и свой воинский долг выполнял, не жалея живота, наместник верить ему не хотел. «А князь-то где?! Где семья князя?» «Брат родной здесь погиб, слава ему и почёт, а ты где был в это время?!» Говорить про семью князя отказывается, ссылается на последнюю волю князя. Что Любомира следует искать в Ломже, наместник тоже думать не мог: «У князя Изяслава Ярославовича с Войцемежем мир! Да с королём польским — мир! Понимаешь, что говоришь?! Послов пошлём, а войско не пошлём! Что тут непонятного?!»
— Пойдёшь ко мне в дружину простым дружинником? — Изогнув бровь и глядя исподлобья, спрашивал наместник.
— Не могу, боярин…
— Почему это?
— Я присягал своему князю, и никто меня от этой присяги не освобождал.
— А где князь твой? Десятый раз спрашиваю!
— Думаю, в Ломже, если немцы его не порешили или не увезли. Выручать надо князя. Да побыстрей. — говорил сдавленно и настойчиво Вершко, глядя себе под ноги. Не слушает его Силантий, кто он этому Силантию?.. Как докажешь «этому», что ВЫРУЧАТЬ НАДО.
— Всё одно и тож, дай за рыбу грош… Брать тебя под стражу мне совесть не позволяет, и вина твоя никакая не доказана. — Хмуро и неприветливо сказал наместник Вершиславу. — Но и оправдать тебя тоже не могу… Для простого дружинника ты слишком важный, а начальствовать тебя поставить — тебе веры нет… Прямо скажу — лучше бы ты голову сложил, воин!
Так что, Вершислав… Чепель, ты теперь вольная птица. Иди на все четыре стороны̀… Понял, куда идти?!
— Благодарствую, не дурак…
— Хы-ых, «не дурак»… — как-то тягостно кряхтел Силантий. — Но, ежели что натворишь неуместное, смотри-и, вина в пропаже князя Любомира и его семьи ТЕБЕ припомниться! Всё. Иди!
Вершислав сказался друзьям и уехал домой. Обдумать, что делать ему теперь.
Вечером того же дня он сидел у отца с матерью, с женой и детьми. Доброгнева с Браниборовыми детьми здесь же была, не ревела по-бабьи, строго сидела. Ятвяжская кровь, упрямая. Горевали.
Вдруг, стук в дверь. Заходит Горобей.
— А что у тебя, Горобей, под глазом? Сегодня с утра не было.
— Это у меня печать об уходе со службы.
— Как так?!
— Я, чтобы не усложнять объяснений, что да как, да почему, поругался с новым сотником. Ну а чтобы, значит, он не сильно обижался, дал ему себя ударить.
Все изумлённо смотрели на Горобея.
— А что же разве я — не догадливый? Не знаю, куда у нас Вершислав собрался? Вместе поедем!
— Горобей!..
— Ладно-ладно, не трать слова. Мы же с тобой друзья. Я тоже Любомира уважаю, надо ж выручать, если есть ещё возможность.
Посидели, погоревали дальше. Стук в дверь. Заходит Брыва.
— О-о, Брыва, заходи! Чего ты?
— Как чего? Я же видел, как Горобей махался с новым сотником, скулу подставлял ему под кулак, а тот всё попасть не мог. Не спроста это он со службы утёк. И я за ним. Со службой расквитался.
— А как же ты служить расквитался, от киевлян открутился?
— Я сказал, что у меня болит печень от постоянных перепоев, а когда я пью, то буйствую очень. И что поехал лечиться. Со мной же не станут драться…
— Вот это да, чем же вы, друзья мои, зарабатывать на жизнь станете?
— А ты чем? И мы чем-то таким же. Не переживай пока! Сейчас надо князя выручать.
— А вы думаете, он жив?
— Если б был мёртв, то уже бы услышали… А потом говорят же, что Бранибор кричал… Простите, батюшка и матушка… — все поклонились родителям, что сидели, кручинясь.
— Да, верно…
Стук в дверь. Заходит Кудеяр.
— Здравствуйте, люди добрые! Вас уже тут много собралось! Когда поедем?
— Куда ты собрался ехать?
— Как куда? Князя надо выручать! А чего бы вы тут собрались?
— А как же служба?
— Ну, не смейтесь! За князем же ехать, и есть наша служба!
— А как же ты от киевлян ушёл?
— Незаметно!
Друзья все встали с мест и стали обнимать друг с друга, да хлопать по плечам да по спине.
— А как же я?! — в двери вскочил Прытко.
Все обернулись до дверей:
— Прытко! А ты как же здесь?!
— Как это как? Куда же я без вас один?
Все хором протянулись к вихрастой голове и потрепали Прытка за волосы. Хорошо получилось в четыре руки.
Друзья обнялись за плечи в круг, наклонивши головы.
Прытко осенила мысль: «Мы — дружина!»
Кудияр поддержал: «Все заедино!»
Брыва внушительно подтвердил: «Все друг за друга горой!»
Горобей: «Где мы там и наша победа!»
Вершко: «И мы в сердце нашей земли!.. За Бранибора!»
На следующий день Вершко прощался с Радуницей. Он стоял наедине с женой, обняв её за талию, а она, сложив руки у него на груди. Он любовался ею и говорил тихо и медленно:
— Радушка моя, я плохой муж и плохой отец… Дома не бываю… Прости меня… Мне снова надо ехать. — гладил русые волосы, заплетал между пальцев длинные пряди.
Радуница отвечала нежно, глядя в сторону:
— Нет, ты сам не плохой, у тебя только плохая память. Ты забыл, что я тебя люблю. Я могу связать тебе поводок и привязать тебя за ногу. Чтобы не забывал, что не надо уходить. А могу кузнецу заказать цепочку потяжелее, можно длинную, чтобы до уборной сам ходил. Можно ко мне приковать, чтобы помнил, что у тебя есть жена… И на голову тебе надеть шапку, а я на ней вышью: «Скажите этому человеку, что его ждут дома!»
Радуница подняла большие серые глаза на Вершко, а Вершко безотрывно смотрел на неё:
— Родной мой… у тебя появилась седина. — провела рукой по его виску.
— Значит, я повзрослел…
— Мы повзрослели друг без друга…
— Я думаю о тебе всегда… я воюю, чтобы враг не коснулся тебя и не разрушил наш мир…
— Я выплачу все глаза… стану старой и некрасивой. А ты вернёшся и не узнаешь меня…
— А ты не плачь, просто меня жди, смотри, как играют наши дети. Они ведь славные, правда? И ты не сможешь стать некрасивой, ведь я тебя люблю…
— Ты всё врёшь… Ты сочиняешь мне сказку, чтобы я не огорчалась…
— Конечно, вру… но не во всём…
— Я боюсь, что тебя убьют…
— Я ухожу, чтобы тебе стало нечего бояться…
— Сохрани себя, заклинаю тебя, сохрани себя, мой Ладушка!
