На длинном столе, что стоит посередине избы — большой хлебный каравай с ровненько отрезанным боком, заботливо покрытый рушником, посыпанные солью ломти, ополовиненная крынка молока, глиняные и деревянные кружки, кувшины с квасом и водой, пучки свежей огородной зелени. Через равные промежутки на столе стоят миски с ложками по счёту на каждого бойца. Пахнет нагретым деревом, хлебом, чесноком, дымом очага. Ещё, конечно, пахнет терпким мужским потом, но не вонью грязных онучей*, а здоровым телом.

Пятеро сидят с краю стола, рядом с немудрёным, собранным из речных валунов, очагом. До второй ночной смены еще четверть песка в часах.

Вершко поглядел на дутые стеклянные колбы — хорошая вещица, красивая, но, ежели в поход, то лучше не брать. Хрупкая, рассыплется. Лучше по-старому — по чутью, да по звёздному кругу. Князь подарил в охранную избу. Не столько пользы ради, сколько уважения и внимания для. Но опять же теперь не надо каждый раз на двор выскакивать звёзды проверять. А вещица недаремная* чешской, богемской работы.

В середине ночи мысли текли неспешно. Надо было бы спать, но дневная жара до того утомила, что очень хотелось ощущать опустившуюся ночную прохладу.

Прытко — дружинник молодой, да ранний, рыжеватый, конопатый подложил полешко в очаг, пошевелил угли. Поднявшиеся искры потянуло под крышу в кругом обмазанную глиной дымовую дыру. Прытко глядел на уголья и казалось ему — сражение, звон мечей, хруст копий, крики.

Со старшиной в охрану ходить — добрая наука, старшина — сноровистый, смекалистый, храбрый, справедливый и рассудительный. Воин с большой буквы «В»…

«Надо сделать дымоход… да, пожалуй, что и с плитой… и с печью… мы тут больше времени, чем в доме… суровая была зима… а зимой не погреться с мороза — всё равно, что пропасть… и пищу приготовить удобнее…» — думал, следя за искрами, Вершко.

— Прытко, тесть твой — когда придёт дымоход класть?

— Как посеют, так и придёт, сразу! Я ему три раза сказал!

— Ты ему скажи, чтоб подумал ещё и как печку нам сложить с плитой, пока не дожди… А мы ему за это потом косить- молотить на досуге пособим.

— Ага, добре… после караула и скажу.

С другого края стола на командира глянул с разумением Кудеяр — светлокудрая голова.

— Помочь ему надо, это верно. — потиху пробасил, поднявши широкую бровь могучий воин Брыва, который потягивал домашний квас, сидя на лавке рядом со старшиной. — Мастеровитый мужик, и семья большая, а рук пока не хватает. Хотя и у нас — что ни день, то потеха до упаду. Ратная учёба, как перед походом.

Не то, чтобы Брыва был против воинских тренировок, наоборот, он мастерство в бою ставит превыше всего, и не его, конечно, отправят на обмолот, а так просто — поговорить со своим старшѝм, и совет добавить если что. Просто, поговорить.

Старшина моложе его на семь лет, но не против могучий воин — старшина по заслугам на своём месте. Одно только вспомнить как в прошлом годе во время стычки с разбойной ватажкой, старшина отсёк руку с булавой, занесённую сзади над его, Брывиной головой. Нет, конечно, и Брыве доводилось выручать старшого, но вот чтобы так, увидеть в толчее и взяться, откуда ни есть в последний миг… — булава то ведь ударила по шелому, но уже без силы, и отскочила вместе с отсеченной рукой. Воспоминание пронеслось в Брывиной голове, он пошевелил усами, и носом с горбиной, сжал нижнюю губу крепким раздвоённым подбородком, нахмурил, было, лоб, но прекрасный момент настоящего смахнул с его лица тяжесть и Брыва озарился улыбкой.

— Печка, думаю, нужна — отозвался, покивал Брыве головой Вершко, — хоть и не делали раньше. А почему нет? Мы тут днюем и ночуем. А что ныне спекота — что с того, зима снова будет, никуда не денеться.

— Дело, дело говоришь. Мы к зиме привычные, а всё равно один-другой да и заболеет, когда мороз — добродушно опустил Брыва густую бровь, прихлебнул кисленького кваса с хорошим хлебным духом.

— В нынешний студень* Сыромятин сын неделю отлежал с горячкой, да и я думал не удержусь! — отозвался тоже вполголоса из-за стола напротив Брывы старый боец Горобей, самый старший за столом, ветеран боёв с крыжаками*, сухой, жилистый со светлыми бровями вразлёт, с усами, какие в моде у варягов, с небольшим шрамом на левой скуле. Ещё с молодости у него этот шрам — вовремя от стрелы увернулся. — Правильно говоришь, старшой, только ты попроси князя кирпичами пособить, а то у Прыткиного тестя глинобитная будет, а её ещё сушить долго.

— Глинобитная такая бывает, что лучше кирпичной — и топить быстро, и тепло держит долго! — сказанул Прытко в защиту тестя — всё-таки молодая жена Прыткина родила в сакавике первенца, месяц прошёл, и вся родня во главе с тестем до сих пор охала и ахала от счастья. Второго, говорят, готовься, подавай.

— Да хто ж твоего тестя трогает, сынку! — добродушно ухмыльнулся в светлые усы Горобей, и Брыва гыгыкнул, и Вершко тихо посмеялся, и Кудеяр с интересом посмотрел. — А кирпичная зато дороже, а князю нашему для дружины ничего не жалко! — прокряхтел Горобей, копируя известного купца Дидюка Околицкого, и сделал страшные подвыпученные дидючьи глаза. Купец этот как мог экономил, а попросту скряжничал на ружении* княжьей дружины. Но всегда громко хвалил князя за растраты на дружинное содержание, оружие и зброю**.

Тут потихоньку засмеялись все вместе с Прытком.

— А можно большу-у-ю печку построить, чтоб на неё залезть и там уже сторожить — хитро зажмурился Кудияр, намекая на общий для всех нередкий недосып. Кудеяр высовывался в круг света из-за Брывинского монументального плеча, облокотившись на стол и уперев кулак в лохматую голову.

И русые длинноватые кудри, и мягкая короткая борода, и серые умные глаза, и вся поза делали его похожим скорее на гусельника-певца, барда, песняра, чем на скрытного и опасного бойца разведчика, первейшего следопыта. Что-то гибкое кошачье в нём настораживало мужчин, зато девки — так и липли.

— А то в ряд пять штук! Чтоб на всех хватило. — сдержанно подхватил шутку Вершко.

«Кудеяру так шутить можно — разведчик, всё умеет, в лежебочестве не замечен, только всё ещё мечтает… пока молодой» — подумал про себя Вершко. А самому старшине всего-то на три года больше, чем Кудеяру.

— Так и избу же тогда надо шире перестроить, а то же всё не влезет — будет шире княжьей. — серьёзно так сощурил глаза Горобей.

— Так и по бабе с собой на печку — дрова беречь. — заметил экономный Брыва.

— И ещё парочку, чтоб кормили — совсем размечтался Кудеяр.

— И чтобы Горынычу (за глаза прозвище княжьего воеводы) отдельную печку посередине, а то обидится, начнёт в разведку посылать. — пожалел неустанную долю Кудеярову Горобей.

— Заживё-о-м! — с восторженной безуминкой в глазах оглядывал старших товарищей Прытко.

А старшие товарищи посмеивались добродушно. Легко друзьям между собой и просто, и радостно на душе.

Лёгкий стук в крышу никто не услышал, только Вершко почувствовал его как невидимое касание чьей-то руки.

Бойцы продолжали тихо беседовать, окружённые танцующими тенями. Их лица, подсвеченные огнём, уже не впервые виделись для Вершко воплощением дружинной жизни. «Какая бы картина получилась… Вот состарюсь — возьму холсты и краски и всё-всё нарисую. Что бы было перед глазами, чтобы посмотрел — и порадовался, как в Царьграде… Детям буду рассказывать про своих друзей».

Разные по характеру и по возрасту, эти люди были готовы к действию в любой момент. Уговаривать не надо, ни два раза повторять. И, в тоже время, самостоятельные, с головой на плечах. И надёжные, если что и плечо подставят и своим щитом прикроют.

Как пять пальцев одной руки укрепляют себя сами и помогают друг другу.

«Мизинчик — это, конечно, Прытко — самый младший и, вроде бы, самый слабый, но без него вся рука не цела, на обрубок похожа. Прытко — старшего товарища погибшего сын. Ярёмин сын.

Горобей — указательный палец. Всё видит, всё знает, укажет на главное, скажет не в бровь, а в глаз, аж страшно иногда от его правды.