Хочу тебя спросить, не держишь ли зла на нас Рюриковичей, а пуще на Ярославичей, на меня, на братьев моих?

— За что бы мне зло на тебя держать, Изяслав Ярославович?

— Ну как же, приехали предки мои из-за моря, оседлали русские земли от севера до юга. Сами — чуть ли не иноземцы. Твой род великий, правивший веками, от величия отстранили. Я слыхал немало таких слов и даже книжки такие читал, где нас хают. Как считаешь, князь?

Любомир помолчал, обдумывая слова:

— Нет ничего навеки неизменного. Что Белоярам было предназначено, то, они и прожили и совершили. Ведомо, что кроме Буса*, не назвал народ другого Побуда* из нашего рода. Думаю, что ваш черёд пришёл показать величие Русской земли. А мне, если Бог даст помочь вам в этом, будет отрадно.

— Великие слова! — после небольшого молчания, внимательно вперившись взглядом в Любомира, сказал Изяслав. — Я рад, что их услышал от тебя, князь.

— А о каком Боге ты сейчас говоришь? — вдруг весело, со смехом поднял голову Изяслав. — Я наслышан, что Христа не жалуешь? Да не печалься, Любомир Годинович! — и перешёл почти на шёпот, наклонившись к Любомиру, — я и сам старых богов почитаю, только не напоказ. Но, видишь, какая штука, нельзя объединить разные роды с разными верами на общее дело — у всех свой нрав, свой обычай: один в лес, другой по дрова, а третий — праздновать. Все переспорятся, перелаются, кто важнее, что первее, князя не слушают за своими спорами! Любое общее дело могут погубить. Как тут государство управить? А ты посмотри, что на Заходе делается — одна вера захватывает всех, упорно, шаг за шагом. Если мы здесь такое же своё не учредим — нас поглотят также! Новое оружие появилось на свете, что и не помыслилось раньше. Духовное оружие! Читал я немецких монахов хроники — прямо так и пишут: «духовное оружие».

— Как может быть? Духовное стоит над оружием, покоряет без кровопролития.

— Вот именно «покоряет»! А потом приходит наш князь либо их граф и налагает руку на «духовно покорённых»! Потому — вера тоже вид оружия.

— Необычное для меня говоришь, князь. Я привык к вере предков. Как её променять на любую другую — не понимаю.

— Да не променивай, дорогой мой князь, не променивай! Верность — и есть вера и честь. А прими, прими ещё и эту, важную необходимость. Что под одно знамя все мы должны становиться… А? — улыбается Изяслав.

— Я подумаю, князь. Важные слова надо обдумать.

— Конечно, князь, подумай, кто тебя торопит. Но и медлить не годится.

После прогулки, за столом Изяслав рассуждал о Всеславе Чародее.

— Всеслав разорил Великий Новгород в прошлом году. Колокол с храма Софии* даже снял и у себя в Полоцке в храме повесил. А зачем? Хочет показать, что у него пра̀ва больше. А ведь тоже нам брат! Мы трое Ярославичей живём мирно, дружно, сообща. А он выбиться хочет над нами. Прямое насмехательство — Новгород наш подданный побил! Да, что там — сына моего Мстислава князя Новгородского побил.

А кто за Всеслава? Свеи за него. Наймитов готов вести на нас! Не можно оставити ему это. В будущем году по весне пойдём биться с ним. Да, и ему уже сказали. Не хочет по-доброму, считает себя старейшим, сильнейшим и разумнейшим. А ведь нет его старейшества, и на великое княжение у него не право, а только жадность.

А ты, Любомир Годинович, с ляхами пограничник. Вот я и предлагаю, как приедут паны ляховиты, договориться тебе с ними на мир нерушимый на несколько лет. А я помогу. Чтобы ляхи вдруг не пошли на помощь Всеславу через твои земли хоть мирно, хоть с войной. Конечно, паны — это не Болеслав Краковский, паны второстепенные, но будет шаг вперёд. С Болеславом мир — это моя забота.

— И у меня те же устремления, Изяслав Ярославович, мира хочу с ляхами добиться!

— Добрые слова! А с граничащими с тобой с полудня Волынской землёй и с Червеньской у нас пока братская любовь и взаимопонимание — нападения не будет.

— А мы с ятвягами со стороны полуночной ныне мирно живём, хотя и без договора…

— А говорят, у ятвягов жонки бородаты, правда ли? — смеётся Изяслав.

— Да чего бы, князь, люди, как люди.

— А это дьяки мои не взлюбили их за язычество, хают почём зря, всякую хе…ню понапридумывали. — во все зубы посмеивается Изяслав. — Могут так и про тебя начать небылицы сочинять. Всем языки не привяжешь…

Ещё через полдня Изяслав говорит:

— А у меня к тебе есть ещё дело, князь Любомир.

— Дело, так дело, князь Изяслав, давай обсудим.

— Раз ты признаёшь меня как старшего брата, я к тебе, как к молодшему брату, прибегаю с просьбой, надеясь на понимание твоё и братскую любовь.

— Что же ты хочешь?

— Нужна мне военная помощь. Против Всеслава.

— Ополчение?

— Дружину. Войско.

— Много?

— Всю просить не могу, но чем больше, тем спокойнее. И со всего Полесья, и отовсюду собираю, кто и чем может помочь.

— Когда же хочешь?

— Если с ляховитами договоримся о мире, то сразу. Кормить, содержать — всё за мой счёт. Если большое войско соберу, надеюсь, что Всеслав может и отступиться. Если победим, установиться мир и согласие на всём Полесье и Поречье, от северного моря и до южного. Благодать была бы. А в случае нападения на тебя, я с братьями будем тут же оборонять тебя со всею силой… В моём-то слове не сомневаешься?.. А я же тебе подарки привёз, пойдём покажу!

Приехала родня Горыныча из бодричевской земли. Муж крепкий немолодых лет — Краегод. Очень похожий на воеводу, брат двоюродный по материнской линии, привёз свою семью человек пятьдесят. С Горынычем обнимались, горевали о брошенном добре. Рассказал брат Горынычу, а тот князю передаёт:

— Князя бодричевского Готшалка-християнина порешили в Стариграде. Голову подняли на копьё. Жену его и девиц-християнок голыми прогнали по городу вон. Говорят: «Изувер, родную веру продал за епископские подачки, костёлов понаставил, своих по крови да по вере притеснял, лишь бы иноземцы были довольны».

Последнее, что Готшалк сделал и чем переполнил чашу терпения — велел на площади пороть родноверца, известного там Зимовида, за то, что тот плюнул монаху християнскому в морду и пинками выставил из своего дома. Монах этот к нему в дом зашёл водицы попросил, поди, не случайно, нарочно! А перед тем этот монах сыну того Зимовида не дал на християнской девице жениться, пока веру не поменяет. А тот не поменял, стал возмущаться. Его за это из сокольничьих княжьих турнули — потерял хорошую службу, а поставили туда християнина. Вобщем, когда уже Зимовида выпороли, народ не выдержал. Зять Готшалка стал во главе бунта. А голову Готшалку рубил некий Кинча, бравый воин. Всех християн погнали прочь, костёлы пожгли-поломали, монахов почти всех перевешали.

— Готшалк долго правил…

— Да, много християнам отдал. Вот и не выдержали.

— Нехорошо! — качнул головой Любомир.

— Ещё как нехорошо, мой светлый князь! И я говорю не надо нам этого християнства никому непонятного. Пусть всё будет по-прежнему, по-старому, по-доброму да по-привычному… Что брату моему Краегоду сказать, Любомир Годинович? Дозволь поселиться ему у нас с семейством. Он видишь хоть и не християнин, а у Готшалка был на хорошем счету, как бы заодно не стали домогаться, в тот же день семью собрал и на корабле ушёл.

— Пусть живёт. Вот в Деречине тихое место или где понравиться. Но пусть сначала ко мне придёт поговорить, может на службу такой человек пригодиться. Передай ему.

— Спасибо тебе, Любомир свет Годинович, передам непременно.

Послы ятвяжские приехали из Гонеди* с реки Бобр от Гурта. Сказали, что их князь быть сейчас не может, ибо замечено недоброе на границах ятвяжских и его присутствие на месте требуется неотложно. Но ввиду великих перемен, знаменованных небом, князь предлагает мир на ближайшие три года. Поскольку княжескому слову Любомира князь ятвяжский Гурт верит, то если князь Любомир таковой мир принимает и послам это подтвердит, то на том и порешим. И дарит Гурт Любомиру вот такой кинжал Дамасской работы, украшенный камнями. И желает, чтобы этот кинжал против Гурта никогда не оборачивался. Вот свитки, скреплённые печатью князя Гурта.