– Что же значат собственно эти слова? спросил д’Артаньян, опасаясь, что тот сказал правду.

– Это значит, что меня обманули. Мне дали шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по ее бегу, может делать по пяти миль в час рысью.

Д’Артаньян и Атос захохотали.

– Любезный д’Артаньян, сказал Арамис, – не сердитесь на меня, пожалуйста; нужда не знает законов, впрочем, я довольно наказан, потому что этот проклятый барышник надул меня, по крайней мере на пятьдесят луидоров. А вы очень бережливы, вы едете на лошадях своих лакеев, а ваших дорогих лошадей ведут за повода шагом и с отдыхами.

В эту минуту фургон, ехавший по Амиенской дороге, остановился и из него вышли Планше и Гримо, с седлами на головах. Пустой фургон возвращался в Париж, и они уговорились с кучером, вместо платы за провоз, поить его всю дорогу.

– Это что значит, сказал Арамис, – одни только седла?

– Теперь понимаете? сказал Атос.

– Друзья мои, и со мной случилось то же самое; по инстинкту, я сохранил седло. Эй Базен, принеси мое седло и положи его вместе с седлами этих господ.

– А куда девались ваши богословы? спросил д’Артаньян.

– Я пригласил их на другой день обедать; мимоходом, сказать, здесь отличное вино; я напоил их как нельзя лучше; тогда священник запретил мне оставлять военную службу, а иезуит сам просился в мушкетеры. С тех пор я живу весело. Я начал поэму в одностопных стихах; это довольно трудно, но заслуга всегда состоит в преодолении трудностей. Предмет поэмы «прелестны»; я прочитаю вам первую песнь: четыреста стихов можно прочитать в минуту.

Д’Артаньян, не любивший стихов, почти так же как и латынь, сказал: любезный Арамис, прошу вас, прибавьте к достоинству трудности и краткость, тогда ваша поэма будет иметь два достоинства.

– Притом чувства в моей поэме самые невинные, вы увидите, сказал Арамис. – Так мы возвращаемся в Париж? Браво, я готов; мы увидимся опять с добрым нашим Портосом. Вы не поверите, как я без него соскучился. Он уже верно не продаст своей лошади, даже за целое королевство. Я воображаю, что он сидит на своей дорогой лошади с седлом как великий могол.

Они пробыли тут около часа, чтобы дать отдохнуть лошадям. Арамис рассчитался с хозяином, велел Базену сесть в фургон с его товарищами и друзья отправились в путь отыскивать Портоса.

Они застали его почти здоровым и не так бледным, каким видел его д’Артаньян в первый раз. Он сидел за столом, на котором был приготовлен обед для четверых, хотя он был один дома. Обед состоял из вкусно приготовленных кушаньев, отборных вин и превосходных плодов.

– А, вы приехали очень кстати, господа, сказал он вставая, – я только что сел за стол и вы отобедаете со мной.

– Ого, сказал д’Артаньян, – где это Мускетон отыскал такие бутылки, телятину и филей?

– Я подкрепляю свои силы, сказал Портос; ничего так не расслабляет как эти ушибы; вы имели их, Атос?

– Никогда; помню только, что во время схватки в улице Феру я получил удар шпагой, который через две или две с половиной недели произвел во мне чувство подобное ушибу.

– Этот обед приготовлен ведь не для одних вас, Портос, сказал Арамис.

– Нет; я ожидал некоторых соседних дворян; но они прислали сказать, что не будут. Я ничего не потеряю, если вы замените их. Эй, Мускетон, поставь стулья и дай еще столько же вина.

Через десять минут Атос спросил, знают ли, какое ото кушанье?

– Еще бы! отвечал д’Артаньян, – это шпикованная говядина с зеленью и мозгами.

– А мне кажется, это бараний филей, сказал Портос.

– А мне кажется, фрикассе из цыплят, сказал Арамис.

– Вы все ошибаетесь, сказал с важностью Атос, – вы едите конину.

– Полно, пустяки! сказал д’Артаньян.

– Конину? спросил Арамис, с чувством отвращения.

Портос не отвечал.

– Да, конину, не правда ли, Портос, что мы едим конину? Да, может быть, и с чепраком?

– Нет, господа, седло у меня уцелело, отвечал Портос.

– Право, мы стоим друг друга, сказал Арамис, – как будто мы все сговорились.

– Что же делать, сказал Портос, – эта лошадь была так хороша, что все посетители мои стыдились за своих, видя ее, а я не хотел обижать их.

А ваша герцогиня все еще на водах, не правда ли? спросил д’Артаньян.

– Да, отвечал Портос. – Моя лошадь так понравилась одному из гостей, которых я ожидал сегодня, губернатору этой провинции, что я отдал ее ему.

– Подарил? спросил д’Артаньян.

– Да, именно, можно сказать подарил, отвечал Портос, – потому что она верно стоит ста пятидесяти луидоров, а этот скряга не хотел дать больше восьмидесяти.

– Без седла? спросил Арамис.

– Да, без седла.

– Заметьте, господа, сказал Атос, – что Портос сбыл свою лошадь выгоднее всех нас.

При этих словах раздался радостный хохот, поразивший бедного Портоса; но ему объяснили причину этой радости и он принял в ней участие, по обыкновению, громким смехом.

– Так мы все с деньгами, сказал д’Артаньян.

– Кроме меня, сказал Атос; – испанское вино Арамиса так понравилось мне, что я приказал положить шестьдесят бутылок его в фургон наших слуг и оттого очень обезденежел.

– А я, сказал Арамис, – вообразите, я отдал все до последнего су в церковь Мондитис и Амиенским иезуитам; кроме того я должен был заплатить долги за заказанные обедни за мое и ваше спасение, господа, которые принесут нам большую пользу.

– А вы думаете, сказал Портос, – что ушиб мой ничего мне не стоил? не считая раны Мускетона, для лечения которой я должен был приглашать хирурга по два раза в день и он брал с меня за визиты вдвое, под тем предлогом, что этому негодному Мускетону пуля попала в такое место, которое обыкновенно показывается только врагам; поэтому я советовал ему не давать вперед ранить себя в это место.

Атос, обменявшись улыбкой с д’Артаньяном и Арамисом, сказал: я вижу, что вы вели себя в отношении этого бедного малого так великодушно как добрый барин.

– Словом, сказал Портос, – с уплатой издержек у меня останется не больше тридцати экю.

– А у меня десять пистолей, сказал Арамис.

– Слышите, д’Артаньян, мы с вами, кажется, Крезы в этом обществе. Сколько у вас осталось из ваших ста пистолей?

– Из моих ста пистолей? Да ведь я отдал половину вам.

– Вы думаете?

– Наверно.

– Да, точно, теперь я вспомнил.

– Шесть пистолей я заплатил хозяину.

– Какая скотина этот хозяин, за что вы дали ему шесть пистолей?

– Вы мне велели.

– Правда, я очень добр. Так сколько же осталось?

– Двадцать пять.

– А у меня, сказал Атос, вынимая из кармана несколько мелких монет…

– У вас ничего.

– Ничего, или так мало, что не стоить прибавлять к общей сумме.

– Теперь сосчитаем, сколько у нас всего.

– У Портоса?

– Тридцать экю.

– У Арамиса?

– Десять пистолей.

– У вас, Д’Артаньян?

– Двадцать пять пистолей.

– Все это составляет? спросил Атос.

– 475 ливров! сказал д’Артаньян, умевший считать как Архимед.

– По приезде в Париж, у нас останется еще около четырех сот, сказал Портос, – и сверх того седла.

– А эскадронные лошади! сказал Арамис.

– Вот что: четырех лошадей наших слуг мы обратим в двух лошадей для себя и разыграем их в лотереи; четырехсот ливров достанет на пол-лошади; потом мы отдадим свои карманные деньги д’Артаньяну, у которого счастливая рука, и он пойдет с ними в первый попавшийся игорный дом; вот мой проект.

– Будемте же обедать, а то простынет, сказал Портос.

Друзья, успокоившись на счет своей будущности, пообедали и передали остатки своим слугам. Приехав в Париж, д’Артаньян нашел у себя письмо от де-Тревиля, который уведомлял его, что, по его просьбе, король изъявил милостивое согласие свое на поступление д’Артаньяна в роту мушкетеров.

Так как это было единственным предметом всех мечтаний д’Артаньяна, кроме желания найти госпожу Бонасиё, то он с радостью побежал к своим товарищам, с которыми расстался только за полчаса, и нашел их печальными и озабоченными. Они собрали совет у Атоса: это значило, что обстоятельства были очень важные.