– Что вы говорите?

– Кажется, я потерял его, сказал молодой человек, притворяясь как будто ищет. – Хорошо, что свет – могила, что люди, а следовательно и женщины, тени, и что любовь такое чувство, о котором не стоит говорить иначе как с пренебрежением.

– Ах, д’Артаньян, д’Артаньян! сказал Арамис, – вы убиваете меня.

– А, вот оно! сказал д’Артаньян и вынул письмо из кармана.

Арамис вскочил, взял письмо и прочел его с жадностью; лицо его сияло радостью.

– Кажется, горничная хорошо пишет, сказал беспечно молодой человек.

– Благодарю, д’Артаньян! вскричал Арамис, почти в бреду. – Она должна возвратиться в Тур; она не изменила мне; она меня любит по-прежнему. Дай мне обнять тебя, друг мой, я задыхаюсь от счастья!

И два друга пустились плясать по паркету, топча ногами рассыпавшиеся листы диссертации.

В это время вошел Базен со шпинатом и яичницей.

– Поди прочь, несчастный! вскричал Арамис, – унеси назад эти проклятые овощи и эту противную яичницу! спроси шпигованного зайца, жареного каплуна, баранины с чесноком и четыре бутылки старого бургонского.

Базен смотрел на своего господина и не понимал, отчего с ним произошла такая перемена; он бессознательно наклонил блюдо с яичницей, так что она стекла в шпинат. и все вылил на пол.

– Вот лучшая минута посвятить себя церкви, сказал д’Артаньян.

– Убирайтесь с своей латынью! Будем пить, любезный д’Артаньян, будем пить и расскажите мне, что делается в свете.

Превосходный обед, подкрепивший силы д’Артаньяна и заставивший Арамиса позабыть о своей диссертации, прошел весело среди рассказов д’Артаньяна о происшествиях в столице со времени их выезда из нее.

– Теперь остается только узнать об Атосе, сказал д’Артаньян.

– Разве вы думаете, что с ним случилось какое-нибудь несчастие? спросил Арамис. – Атос хладнокровен, храбр и превосходно владеет шпагой.

– Это правда, я вполне сознаю храбрость и ловкость Атоса, но я всегда предпочел бы иметь дело с людьми, вооруженными благородным оружием, нежели с холопами, осыпающими тебя палочными ударами и не знающими ни пощады, ни такту; я боюсь, что Атос совершенно изуродован этими мерзавцами, и вот почему мне хотелось бы как можно скорее проведать его.

– Я попытаюсь вам сопутствовать, сказал Арамис, – если я буду в состоянии держаться на лошади. Вчера я подвергал себя бичеванию плеткой, которую вы видите на гвозде; но сильная боль принудила меня оставить это благочестивое упражнение.

– Это очень оригинально, мой друг, лечиться от раны, полученной от огнестрельного оружия, ударами плети; но вы были больны, умственные способности во время болезни иногда повреждаются, а потому я и не удивляюсь вашей выдумке.

– Когда вы думаете ехать?

– Завтра на рассвете; подкрепитесь теперь сном, а завтра, если будете в состоянии, поедем вместе.

– Итак, до завтра, сказал Арамис, – я думаю, что и вашей железной натуре отдых будет не бесполезен.

На другой день, когда д’Артаньян вошел в комнату Арамиса, он застал его у окна.

– Что вы там рассматриваете? спросил д’Артаньян.

– Я любуюсь этими тремя прекрасными лошадьми, которых конюхи держат за уздцы это наслаждение прокатиться на такой лошади.

– Вы будете иметь это наслаждение, любезный Арамис, потому что одна из них ваша.

– Возможно ли? которая же?

– Та, которая вам больше нравится, для меня все равно.

– А богатая попона, которая на ней, также моя?

– Разумеется.

– Вы смеетесь надо мной, д’Артаньян?

– Я перестал смеяться с тех пор, как вы оставили свою латынь.

– Так эти золотые чушки, бархатный чепрак, седло, блестящее серебром, все это мое?

– Все ваше, точно так же, как другая лошадь моя, а третья Атоса.

– Ба, да это превосходный подарок.

– Очень рад, что он вам нравится.

– Без сомнения вы получили его от короля?

– Уж разумеется не от кардинала; но не беспокойтесь об этом, а знайте только, что одна из них ваша.

– Так я возьму ту, которую держит под уздцы рыжий конюх.

– И прекрасно.

– Это заставляет меня совершенно забыть о своей болезни, весело сказал Арамис; я поеду теперь, хоть бы у меня было тридцать пуль в теле. Да, клянусь вам, чудные лошади, Эй, Базен, иди сюда проворнее!

Опечаленный Базен молча вошел в комнату и остановился у порога.

– Наточи мою шпагу, поправь шляпу, вычисти плащ и заряди мне пистолеты! сказал Арамис.

– Последнее не нужно, прервал д’Артаньян, – вы найдете в седле заряженные пистолеты.

Базен тяжело вздохнул.

– Успокойтесь, господин Базен, сказал д’Артаньян, – спасти душу можно во всяком состоянии.

– Господин мой был уже таким прекрасным богословом, сказал Базен чуть не со слезами, – он сделался бы со временем епископом, а может быть, и кардиналом.

– Но подумай сам, к чему служит в наше время духовное звание? этим не избежишь войны. Разве ты не видишь, что сам кардинал выступил в поход с шлемом на голове и мечем в руке; а Ногаре де-ла-Валетт? Он тоже кардинал, а спроси-ка у его слуги сколько раз он щипал для него корпию?

– К несчастию, это правда, сказал со вздохом Базен; – все на свете перевернулось вверх ногами.

Между тем молодые люди спустились по лестнице; бедный слуга шел за ними.

– Подержи стремя, Базен, сказал Арамис и с обычной ловкостью и грацией проворно вскочил в седло; но после нескольких скачков благородного животного почувствовал такую невыносимую боль, что побледнел и зашатался. Д’Артаньян, предвидевший этот случай, не терял его из виду, и как только заметил перемену на лице Арамиса, подбежал к нему, снял его с лошади и отвел в комнату.

– Любезный Арамис, сказал он, позаботьтесь о своем лечении, я поеду один проведать Атоса.

– У вас железная натура, д’Артаньян!

– Нет, только счастливая; но что вы будете делать в ожидании меня? перебирать четки, а?

Арамис улыбнулся.

– Я буду сочинять стихи, сказал он.

– Да, стихи, раздушенные, вроде записочки горничной госпожи де-Шеврёз. Поучите Базена просодии; это его несколько утешит. А между тем не оставляйте верховой езды, чтобы мало-помалу приучиться к ней, и выздоравливайте.

– Об этом не беспокойтесь, сказал Арамис, – к вашему возвращению я буду здоров.

Они простились и минут через десять д’Артаньян, поручив друга своего попечениям Базена и хозяйки, выехал по дороге в Амиен.

В каком положении он найдет Атоса и даже найдет ли уже его?

Он оставил его в критическом положении; очень могло быть, что его и убили. При этой мысли лоб д’Артаньяна нахмурился, он вздохнул несколько раз и дал себе клятву отомстить. Атос был самый старший из друзей его, и по-видимому, вкусы и чувства их были очень не сходны.

Несмотря на то, он оказывал особенное предпочтение этому дворянину. Благородный и важный вид Атоса, умеренное превосходство его, выказывавшееся по временам, несмотря на то, что он постоянно старался держать себя в тени, невозмутимая ровность расположения духа, делавшая его самым приятным товарищем, непринужденная и колкая веселость, храбрость, которую можно было бы назвать слепой, если б она не была следствием редкого хладнокровия, – все эти прекрасные качества не только доставили ему уважение и дружбу д’Артаньяна, но и возбуждали в нем удивление.

Действительно, изящный и благородный Атос в те дни, когда бывал в хорошем расположении духа, мог успешно выдержать сравнение даже с де-Тревилем: он был среднего роста, но так хорошо сложен и так ловок, что не раз в борьбе с Портосом он брал верх над этим гигантом, физическая сила которого вошла в поговорку между мушкетерами; в лице его, с проницательными глазами, прямым носом и подбородком, обрисованным, как у Брута, выражалось какое-то величие и приятность; руки его, о которых он нисколько не заботился, приводили в отчаяние Арамиса, употреблявшего миндальное тесто и душистое масло для того, чтобы придать рукам своим нежность; голос его был громок и звучен, и притом Атос, всегда желавший быть незамеченным, в такой степени обладал знанием света и обычаев самого блестящего общества, что привычка к хорошему тону проглядывала бессознательно во всех его поступках.