– Привет, мой хороший! – отвечает мамин голос.

Я быстро засовываю все разбросанные бумажки обратно в коробки и уже пытаюсь поставить их на полку, как слышу шаги за спиной.

– Айзел, что ты тут делаешь?

Обернувшись, оказываюсь лицом к лицу с мамой. На ней рабочая униформа: красная рубашка-поло и брюки цвета хаки со стрелкой. Точнее, они должны быть такими, но мамины слегка помяты и начинают протираться. Я замечаю, что и туфли у нее уже старые и поношенные. Может быть, когда я уйду и на ее шее будет одним ребенком меньше, она сможет работать не так много. Или, по крайней мере, позволит себе новые туфли.

– Ищу свои старые школьные документы.

Я чувствую, как под маминым взглядом все внутри меня рвется на части – он такой теплый и полон такой надежды и удивления:

– В самом деле?

– Да, хотела проверить, что у меня выходит по биологии за первый год: А или Б.

Мамины губы сжимаются в тонкую линию – она, очевидно, сомневается, поэтому я продолжаю:

– Ты же понимаешь, эти оценки – они же определяют, куда я могу поступить.

Она строго смотрит на меня, с сомнением поднеся пальцы к губам:

– А разве в школе тебе не могут этого сказать?

– Да, но мне вдруг так захотелось узнать, что я не могла дождаться.

Язык уже пухнет от вранья, когда я вижу, как мамино лицо вновь светлеет:

– И как, нашла, что искала? – Она смотрит на коробки, словно знает, что там внутри все перемешано.

– Ага. – Я встаю перед ними, закрывая маме обзор, и раскачиваюсь взад-вперед на пятках. – Извини, что сняла их. Сейчас поставлю обратно.

Она качает головой:

– Нет, еще, чего доброго, упадешь. Я попрошу Стива их поднять, когда он придет.

Мама ждет в дверях – очевидно, рассчитывает, что я выйду вместе с нею. Мы молча идем на кухню, откуда мне удается улизнуть к себе наверх.

Запершись в комнате, я падаю на кровать и пытаюсь избавиться от картинки, которая так и стоит перед глазами: мамино лицо, которое светится радостью и надеждой. Укрывшись одеялом с головой, вжимаюсь в матрас, стискиваю руками живот и прошу черного слизняка напомнить мне, что маме будет лучше, когда я уйду. Безопаснее. Что седьмое апреля – в конце концов, лучший выход.

Для нее. Для всех. Особенно для меня.

Сегодня на работе мы проводим телефонный марафон для Лэнгстона. Каждый год в конце марта наш город устраивает во дворе средней школы благотворительную ярмарку, чтобы собрать денег на школьные нужды. (В основном они идут на баскетбол, но организаторы, сделав честное лицо, утверждают, будто пускают часть и на научные программы.) Туда всегда привозят несколько дешевых аттракционов: чертово колесо, карусель в виде чайного сервиза, ставят киоски с сахарной ватой и приторной газировкой, а команда чирлидеров выступает с сомнительными танцевальными номерами. Восторженные лэнгстонцы среднего возраста обожают весеннюю ярмарку.

Я снимаю трубку и набираю номер очередной жертвы из моего списка: Джон Гордон, живет в доме 415 по Маунт-стрит. Возможно, Джон – тот самый восторженный лэнгстонец среднего возраста, который и так собирается на ярмарку, – ему и напоминать не нужно. После двух гудков Джон снимает трубку. Увы.

– Алло? – Выговор у него самый что ни на есть кентуккийский.

– Добрый день, мистер Гордон, – начинаю я, – меня зовут Айзел, я звоню из «Такерз Маркетинг Концепт» по заказу властей города Лэнгстона.

– Да? – Голос звучит немного нетерпеливо, но не столь раздраженно, как это бывает обычно.

– Как вы, возможно, знаете, в нашем городе проводится ежегодная весенняя ярмарка, – я пускаюсь разглагольствовать, как доходы от ярмарки пополнят бесценные фонды лэнгстонских школ, расхваливаю до небес «невероятные» выступления чирлидеров и чудесное (и безопасное – да, правильно) чертово колесо, а заканчиваю обязательным: «Это замечательное мероприятие для людей всех возрастов, настоящий праздник для всей семьи». Разумеется, я не рассказываю, что чирлидерши обычно надевают бикини с леопардовым рисунком и демонстрируют уличный танец, даже если на улице всего градусов десять.

В трубке тишина.

– Мистер Гордон?

– Да знаю я про весеннюю ярмарку. Собираемся пойти завтра с семьей после обеда.

– Здорово. Спасибо, мистер Гордон.

Да, лэнгстонцы любят городские сборища.

Сегодня я работаю гораздо лучше обычного и действительно стараюсь обзвонить всех из своего списка. На самом деле я просто хочу, чтобы моя смена поскорее закончилась, – не так давно я заметила, что если на работе действительно работать, то время летит быстрее. Обзвонив шестерых людей подряд, поднимаю глаза на Лауру, которая морщит лоб, то и дело искоса посматривая на меня.

– Что? – спрашиваю я, снимая трубку, чтобы набрать следующий номер.

– Просто ты сегодня какая-то странная. – Она идет к кофеварке. – Словно почувствовала себя счастливой. Что, нашла кого-то наконец?

Из меня сухим треском вырывается смех. Счастливой? Печально, но она в чем-то права: я действительно кое-кого нашла. Но не так, как она себе представляет.

– Вас удивляет, что я работаю?

Она кивает:

– Очень.

– Просто хочу дать вам, Лаура, повод гордиться собой. – Я шутливо кланяюсь ей, и она качает головой.

За две минуты до конца смены захожу в интернет. За весь день ни минуты я не бездельничала и считаю, что заслужила небольшой отдых. Меня интересует телефон Исправительного учреждения Мак-Гриви. Через минуту номер мой – записываю его в рабочий блокнот, вырываю листок и убираю в карман.

Все, можно вставать, закидывать рюкзак на плечо и идти к выходу. По пути я машу рукой мистеру Палмеру, которого, кажется, сейчас инфаркт хватит.

– До свидания, Эйзел, – говорит он слабым голосом.

Лаура была права, я, кажется, и в самом деле чувствую себя лучше, вот только не могу понять, действительно ли это улучшение или просто трюки подсознания. Типа, раз я так уверена, что скоро все закончится, нет нужды переживать из-за всякой ерунды. Я все распланировала, я точно знаю, как собираюсь провести свои последние дни, и эта целеустремленность очень успокаивает.

Раньше дни тянулись так мучительно, время, беспощадное и неизменное, казалось, растягивалось до бесконечности. И, как сказал Джон Берримен, жизнь была скучна. Наверное, такое чувство испытывают марафонцы, пробегая последнюю милю: когда заветный финиш так близко, уже не думаешь от усталости.

Бросив рюкзак на пассажирское сиденье, я сажусь за руль, лезу в передний карман за мобильным и, достав вырванный из офисного блокнота листочек, затаив дыхание, набираю номер.

На работе приходится постоянно звонить по незнакомым номерам – кажется, могла бы привыкнуть, – но я чувствую, как стучит сердце, и включаю классическую радиостанцию, убавляя звук до еле слышного. Передают Мессу си минор Баха – мне словно теплое одеяло на плечи накинули. Я чуть прибавляю громкость, совсем немного – на случай, если в этом исправительном заведении кто-нибудь все-таки снимет трубку.

Закинув ноги на приборную панель, опускаю спинку кресла и откидываюсь, напевая и отстукивая ритм по затертой ткани сидений. Вдруг голос в трубке заставляет меня вздрогнуть.

– Говорит Том. Чем могу вам помочь?

Я пытаюсь сесть прямо.

– Это Исправительное учреждение Мак-Гриви?

– Да, – отвечает он с усталым вздохом.

– Я звоню спросить, как мне увидеться с отцом.

– А?

– С отцом. Он… – я подбираю нужное слово, – ваш заключенный.

– А, – отвечает Том. Очевидно, все ответы Тома односложные. – Ща переброшу вас на Службу посещений.

Не успеваю я сказать и полслова, как разговор обрывается и в трубке звучит отстойная электронная музыка. Я прибавляю громкость своего радио.

Через пару секунд меня приветствует новый голос:

– Говорит Боб.

Похоже, у Мак-Гриви работают не только любители односложных ответов, но и носители односложных имен.