Тень вдруг резко увеличилась в размерах, и прямо в душу Хаима уставились вспыхнувшие кроваво-красным огнем огромные жуткие глаза.

Но уже через секунду глаза погасли, тень метнулась от окна и исчезла.

Преодолев страх, Хаим спустил босые ноги на холодный пол. Поднялся, стараясь ступать осторожно, подошел к окну, выглянул наружу.

Во дворе никого не было.

Набросив прямо поверх белья висевший на крючке тулуп, Хаим сунул босые ноги в успевшие остыть сапоги и, решительно распахнув дверь, вышел на крыльцо.

Холодный воздух сотней морозных иголок впился в лицо. Он внимательно осмотрелся.

Посередине двора, задрав хвост, стоял Хахам. Кот словно прислушивался к чему-то. Видимо, именно он и заглядывал в окно. Зыбкий снег луны, падавший сквозь разрисованное морозными узорами стекло, превратил его тень в какое-то фантастическое чудовище. Хаим разозлился, подобрал с земли крупную ледышку и запустил ею в кота. Тот развернулся и неторопливо прошествовал к воротам. У ворот остановился и оглянулся, словно приглашая за собой.

Хаим шагнул к нему, а кот одним прыжком перемахнул через ворота. Парень ускорил шаги и вскорости оказался на улице, ведущей от синагоги к базарной площади. Кот ровной рысцой бежал впереди, шагах в двадцати от парня.

Так они проследовали пустой улицей, обрамленной черными силуэтами притихших домов, и очутились на базарной площади.

Кот вдруг растворился в сгущавшейся темноте.

Хаим-Лейб остался один.

Тяжко вздыхавшее небо казалось до чрезвычайности близким. Тучи свивались в медленный водоворот. Они были уже не черными, а багрово-красными, и багрово-красные отсветы ложились на все окружающее — на пустые прилавки, коновязь, колодец.

Хаим-Лейб тревожно осмотрелся и едва не ахнул: окружавшие площадь дома явно обезлюдели; они мрачно глядели пустыми, лишенными стекол провалами окон. Будто с вечера все жители местечка поспешно бросили родные места и бежали куда глаза глядят.

Стало трудно дышать, кружилась голова. Хаим-Лейб глубоко вздохнул и тут же закашлялся. Воздух оказался наполненным едкой гарью и невесть откуда взявшимся жирным пеплом.

Повинуясь внезапному чувству, Хаим-Лейб сделал несколько шагов по площади в направлении одного из переулков, откуда беззвучный ветер выдувал охапки гнилых листьев.

Остановившись у перекрестка, он увидел в конце улицы багровое зарево. На этом фоне четко вырисовывалась медленно бредущая одинокая фигура, в которой он с изумлением узнал Цви-Гирша.

«Цви! — хотел было крикнуть он. — Откуда ты взялся?»

Но слова сами замерли на его губах, когда Цви-Гирш приблизился. С каждым движением он словно высыхал. Кто-то невидимый лишал его жизненных соков. Когда Цви-Гирш остановился в нескольких шагах от Хаима, то был похож на скелет, обтянутый желто-серой кожей. Только наполненные мукой выпуклые глаза еще жили на его мертвом лице.

«Ты… Что ты делаешь здесь, Цви?!» — беззвучно спросил Хаим-Лейб.

Безгубый рот распахнулся, открыв черный провал. Ответ прошелестел, словно ветер по листьям: «Ищу свой сон…»

Цви-Гирш начал нелепо загребать руками воздух, и тут Хаим обратил внимание на нечто, поначалу принятое им за тень Цви. Но нет, то была не тень; движения зыбкой качающейся фигуры отнюдь не повторяли движений Гирша.

От нее тянуло ледяным холодом. У Хаима начали покалывать щеки, а затем словно ледяная игла пронзила виски. Фигура Цви-Гирша вдруг расплылась, растворяясь в сгустевшем до вязкости теста воздухе; одновременно «тень» увеличилась в размерах, закрыв от испуганного взора Хаима что-то, происходившее позади, в конце пустой улицы. Он успел лишь заметить смутную массу, медленно плывшую к нему.

Ледяное дыхание становилось сильнее, и сильнее становилась боль от вонзившейся в виски иглы. Беззвучно затряслась и исчезла фигура Цви-Гирша, содрогнулись и опали дома, прилавки, колодец и коновязь. Даже небо, затянутое тяжелыми багровыми тучами.

Хаим в ужасе закричал.

И проснулся.

Сначала ему показалось, что на самом деле он не проснулся, а всего лишь переместился из одного сна в другой — таким тусклым и серым был утренний свет, лившийся в невысокое окошко. Слева от себя он слышал бормотанье: то всегда просыпавшийся раньше всех Велвл-Вольф повязывал тфилин, вполголоса читая «Шма, Исраэль». К его голосу присоединился почти неотличимый по тембру голос Нафтуле-Берла.

Хаим потянулся, сел на кровати. Поморщился от тянущей тупой боли в мышцах. Оделся и аккуратно застелил постель.

Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф уже стояли у выхода. Цви-Гирш все еще лежал, укрывшись с головой. Вольф нетерпеливо бросил:

— Эй, Цвика, вставай, сколько можно тебя ждать?

Хаим-Лейб решительно подошел и потряс спящего за плечо:

— Вставай, соня!

Никакого эффекта.

Он потянул одеяло и отшатнулся.

— Б-б-боже мой…

Заглянув через плечо Хаима, Вольф тоненько взвизгнул.

Цви-Гирш лежал на спине, и глаза его были открыты, но ничего более страшного и отвратительного, чем этот взгляд, Хаим-Лейб в своей жизни не видел.

На обомлевших юношей уставились синеватые белки, по краю отороченные ветвистыми красными жилками. Ни радужных кругов, ни зрачков не было. Казалось, глаза несчастного Цви развернулись так, что теперь смотрели внутрь черепа.

Ноги Хаима словно приросли к полу. За спиной хлопнула дверь — не выдержав жуткого зрелища, Велвл-Вольф выбежал из комнаты. Нафтуле-Берл стоял, но тоже был готов к тому, чтобы удрать отсюда.

— Позови рабби Леви-Исроэла… — прошептал Хаим. Вернее, попытался прошептать. Сил его хватило лишь на то, чтобы открыть и закрыть рот. Но товарищ понял и с готовностью помчался за раввином.

Цви приподнялся и сел на кровати. Движения его были неестественными — словно кто-то невидимый взял юношу за обе руки и с силой потянул вперед. Он медленно повернулся к оцепеневшему Хаиму и взглянул на него — если это слово уместно — своими жуткими белыми глазами. Одновременно Цви-Гирш приподнял обе руки с растопыренными пальцами. Рот его чуть приоткрылся, но ни звука не было произнесено.

Упершись спиною в холодную стенку, Хаим тоже инстинктивно поднял руки, как будто хотел оттолкнуть Цви.

Цви-Гирш тяжело встал на ноги, но не пошел к Хаиму, а принялся странным образом кружиться на одном месте. При этом изо рта его вырвалось монотонное жужжанье.

Хаим попытался незаметно передвинуться к двери. Цви не обращал на него никакого внимания, целиком поглощенный танцем-кружением. Время от времени он хлопал в ладоши, и тогда уголки рта его искривлялись, а на губах выступала розоватая пена.

Вдруг Цви-Гирш замер в нелепой позе и рухнул на пол. Одновременно распахнулась дверь, послышались возбужденные голоса. Хаим облегченно перевел дух.

Рабби Леви-Исроэл остановился у входа. Всегда суровое его лицо, обрамленное клочковатой седой бородой, на этот раз выглядело мрачнее обычного. Сопровождавшие его бохеры остановились на крыльце. Вытянув шеи, они с любопытством заглядывали внутрь. Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф топтались позади всех и явно не горели желанием войти в комнату. Лица у всех были бледными.

Раввин подошел к лежавшему, наклонился. Выпрямившись, сказал ни к кому не обращаясь:

— Он мертв. Бедный мальчик.

В ночь накануне похорон Хаим сидел на крыльце, глядя в низкое небо невидящими глазами. Если бы кто-нибудь спросил его: «Хаим-Лейб, о чем ты сейчас думаешь?» — он вряд ли сумел бы ответить.

Но не было вокруг никого, кроме Хаима и его несчастного соседа, да еще молочника Менделя Пасковера, члена Погребального братства. Реб Пасковер согласился посидеть ночь и почитать псалмы над телом бохера.

Далеко за полночь Хаим услыхал странный звук, шедший из-за двери. Звук был похож на тяжелый вздох. Хаима пробрала дрожь — притом что ничего действительно пугающего в этом звуке не слышалось, обычный вздох уставшего или огорченного человека. На миг ему в голову пришла безумная мысль: Цви-Гирш жив!

Он быстро поднялся и вошел в дом, стараясь не скрипеть дверью.