Заготовив достаточное количество дров, Хаим смахнул с чурбака щепки и присел на него, чтобы перевести дух.

Лунный свет померк от неслышно наплывавших облаков, налетавший слабыми порывами ветер, чуть покалывавший разгоряченное лицо, вызывал еле слышный звон в замерзших ветвях деревьев.

Какое-то движение почудилось ему в глубоких тенях у калитки, вызвало смутный страх. Хаим потянулся к топору, настороженно всмотрелся в темноту. Причиной тревоги оказался всего лишь большой кот. Несколько месяцев назад он появился в синагогальном дворе и обжился достаточно быстро, так же быстро научился откликаться на данное ему Цви-Гиршем имя Хахам — что лишь подтверждало точность выбора имени. С самого начала он выделял именно Цви-Гирша — время от времени, бесцеремонно проникая в комнату бохеров, он укладывался спать на постель Цви-Гирша.

У Хаима кот не вызывал никакой симпатии. Может быть, из-за бесцеремонности. Или же из-за странного уродства: его морда была чуть длиннее, чем у других котов, и немного скошена влево, отчего уголок губы Хахама постоянно приподнимался, показывая крупный кривой клык.

Иногда Хахам, пригревшийся и подремывавший на коленях Цви-Гирша, вдруг вперялся неподвижным взглядом в сидевшего обычно напротив Хаим-Лейба. В такие мгновения Хаиму чудилась скрытая недобрая усмешка в янтарных глазах, рассеченных пополам черными продольными зрачками…

Дома Хаим-Лейб застал оживленный разговор, вернее сказать — спор. Маленький, щуплый Цви-Гирш, выглядевший куда моложе своих шестнадцати — словно вчера отпраздновавший бар-мицву[19], — наседал на Нафтуле-Берла и Велвл-Вольфа. Вечно сонный круглолицый Велвл-Вольф чуть оторопело хлопал глазами, его двоюродный брат Нафтуле-Берл посмеивался.

Хаим остановился в дверях, недоуменно окинул взглядом споривших, прошел к окончательно погасшей печке, свалил дрова в угол.

— Так что? Почему же разбойник, выхватив нож, вдруг заплакал и ушел, не тронув купца? И что он сказал жене? — спрашивал Цви-Гирш, чуть не повизгивая от восторга. — Ну-ка, ну-ка, угадайте! Почему Файвелу не подошел для разбоя нож, который дала ему жена?

— Чем сп-порить, п-попробовали бы печку разжечь, — проворчал Хаим. — Ночью в сосульки п-превратимся.

Спорщики на мгновение замолчали, переглянулись. Цви-Гирш повернулся к нему. Был он, как уже сказано, маленьким и щуплым, а в последнее время еще и похудел так, что длинный нос казался еще длиннее. От спора щеки Цви-Гирша разрумянились.

— Как ты думаешь, Хаим, — вкрадчиво спросил он, — вот ежели петух выпил молока, а его сразу после этого зарезал шойхет[20], — какой пищей он будет считаться? Мясной или молочной?

Присевший у капризной печи Хаим недоуменно уставился на него.

— Чего-чего? — пробормотал он. — Какой п-петух?

Неуверенность его проистекала из вечного ожидания подвоха со стороны товарищей. Он знал, что его никогда не принимали всерьез, считая тугодумом, а то и просто глупцом. И все вечерние споры разыгрывались главным образом для того, чтобы подтрунить над его якобы медлительным умом и не очень умелым разговором. Хаим-Лейб был уверен, что и сегодняшний диспут они затеяли с той же целью.

— Так как же, Лейбеле? — нетерпеливо теребил его за рукав Цви, подскочивший почти вплотную и смотревший на насупленное лицо Хаима-Лейба снизу вверх. В глазах его искрился с трудом сдерживаемый смех. — Петух выпил молока, целую кружку, стал молочным, а его шойхет взял, да и зарезал. А? Так что? Это треф[21]? Или кошер? Сколько ему следует поститься до того, как попасть под нож?

— П-постой! — сказал озадаченно Хаим-Лейб. — П-петухи же не п-пьют молоко!..

Его товарищи обрадованно захохотали.

— Н-ну вас… — обиженно буркнул Хаим. — Тоже, нашли себе р-развлечение… Так и я могу… — Он задумался. Остальные ожидали, предвкушая очередное развлечение.

Лицо Хаима-Лейба порозовело. Он вспомнил одну каверзную историю, услышанную им некогда от отца.

— А вот, — сказал он, приободрившись. — Вот, ну-ка, ответьте. Шел как-то Иошуа бин-Нун по стану в субботу. И в-вдруг видит: один еврей работает, нарушает святость субботнего отдыха. И-иошуа, понятное дело, не стал сам его наказывать, а решил донести на него М-мойше-рабейну. Ну, как наш ш-шамес обо всех нарушителях д-доносит рабби Леви-Исроэлу. Он взял с-специальную дощечку и записал на ней имя нарушителя — забыв, что н-наступила суббота, а в с-субботу писать нельзя. — Хаим-Лейб замолчал и, хитро прищурившись, обвел взглядом товарищей. Те переглянулись.

— Ну и что? — Нафтуле пожал плечами. — Что ты хочешь этим сказать?

— Ч-что не так в э-этом рассказе? — спросил Хаим-Лейб. — М-могло т-такое с-случиться? Или н-нет?

Они задумались.

— Н-не мог Иошуа забыть, что суббота, — убежденно сказал Велвл. — Он же ученик и помощник Мойше-рабейну!

— Мог, м-мог, — заверил его Хаим-Лейб. — Любой может забыть, на то он и ч-человек.

— М-может, тот, работавший в субботу, был гоем? — предположил Цви-Гирш.

— Откуда в еврейском стане во время завоевания Кнаана гой? — хмыкнул Хаим-Лейб. — Нет, и это н-неправильно.

— Сдаемся! — хлопнул в ладоши Нафтуле-Берл. — Говори!

— Э-эх! — Хаим-Лейб по-взрослому покачал головой. — Если бы он забыл, что наступила суббота, как бы он понял, что тот человек нарушает ее святость? А если бы он не забыл, как бы он мог писать? — и, подражая раввину Леви-Исроэлу, назидательно поднял палец. — Надо быть внимательными.

Велвл-Вольф презрительно хмыкнул

— Подумаешь! — сказал он. — Загадки, вопросы… Я вот могу чудо совершить! Давай поспорим, Лейбеле, что если ты семь раз обежишь вокруг стола, то по моему слову останешься в одной рубашке!

Хаим-Лейб хмуро посмотрел на товарища. Лицо Велвла было серьезным и даже вдохновенным.

— А н-на что п-поспорим? — спросил он.

— Если случится так, как я сказал, ты за меня всю неделю будешь мести полы, — предложил Велвл. — А ежели нет — я за тебя буду рубить дрова и носить воду. Всю неделю.

Хаим-Лейб еще немного поколебался и согласился. Не потому что хотел посмотреть, как тощий Велвл-Вольф таскает ведра с водою и охапки дров, а потому что очень ему хотелось узнать, как же это может случиться, чтобы по слову — и в одной рубашке остаться?

Пробежав семь раз вокруг стола, он остановился.

Велвл важно объявил:

— Видишь, я выиграл!

— К-как же — выиграл? — недоуменно спросил Хаим-Лейб. — Ты же сказал — я останусь в одной р-рубашке!

— Верно. А ты разве в двух? — Велвл-Вольф изумленно вытаращил глаза. — Ну-ка, покажи!

И снова они покатились со смеху, глядя на растерянного Хаима.

— Да н-ну вас… — Хаим-Лейб чуть не заплакал от обиды. Но развеселившиеся подростки не желали прекращать подначки. Особенно Цви-Гирш. Румянец на его впалых щеках стал еще ярче, но очередной смешок быстро превратился в сухой кашель. Некоторое время он не мог справиться с приступом. Улыбки на лицах Велвла-Вольфа и Нафтуле-Берла сменились тревогой; что же до Хаима, то при виде согнувшейся почти пополам, сотрясающейся в жестоком кашле тщедушной фигурки он мгновенно забыл об обиде.

Втроем они осторожно уложил Цви-Гирша в постель. Справившись с приступом, он слабо махнул рукой и отвернулся к стене. Хаим-Лейб тихонько вздохнул. В последнее время Цви-Гирш выглядел не лучшим образом. Он явно похудел, предпочитал большую часть времени проводить дома, иной раз даже пропускал вечернюю молитву, ссылаясь на слабость.

Цви-Гирш, Нафтуле-Берл и Велвл-Вольф вскоре сонно засопели, каждый на свой манер, а Хаим все лежал без сна, бездумно уставившись в потолок.

Чья-то тень мелькнула за окном. Он осторожно скосил глаза.

За окном действительно кто-то был.

Сердце Хаима-Лейба забилось тревожнее, когда он разглядел на круглой голове неизвестного по-звериному остроконечные уши.