Аппий Клавдий, соперничая с ним [Сципионом Старшим] за цензорство, похвалялся, что сам он каждого римского гражданина приветствует по имени, а Сципион не знает почти никого. «Ты прав, – сказал Сципион, – я старался не о том, чтобы всех знать, а о том, чтобы меня все знали».[2648]

Хороший полководец, как хороший врач, берется за клинок лишь в крайней надобности.[2649]

Ни Риму пасть, пока стоит Сципион, ни Сципиону жить, когда Рим падет.[2650]

Сципион Африканский [Младший], (…) когда некоторые говорили, что он мало участвовал в боях, заявил: «Мать родила меня повелителем, а не рубакой».[2651]

Кто-то (…) показал ему [Сципиону Младшему] щит с прекрасной отделкой. «Отличный щит, – сказал Сципион, – только римлянину больше пристало полагаться не на то, что в левой руке, а на то, что в правой».[2652]

В изгнании [царь] Тарквиний сказал, что он научился отличать истинных друзей от ложных только теперь, когда уже не в силах воздать по заслугам ни одним, ни другим.[2653]

Когда Публий Корнелий, считавшийся человеком жадным и вороватым, однако же храбрецом и хорошим полководцем, благодарил Гая Фабриция за то, что тот, его враг, выдвинул его в консулы, да еще во время большой и тяжелой войны, Фабриций сказал: «Нечего тебе меня благодарить, просто я предпочел быть ограбленным, чем проданным в рабство».[2654]

Когда [консулу] Фабрицию посол эпирцев Киней давал в дар большое количество золота, он не взял его, сказав, что предпочитает повелевать владеющими золотом, чем владеть им.[2655]

Оратор Целий был гневлив до чрезвычайности. (…) Обедал с ним как-то (…) один клиент редкого терпения. (…) Он рассудил за лучшее соглашаться с каждым словом и не делать ничего наперекор. Целий не выдержал поддакивания и воскликнул: «Возрази хоть что-нибудь, чтобы нас стало двое!»[2656]

[Избиратели] считают себя нашими друзьями, если мы знаем их по имени.[2657]

Если услышишь или почувствуешь, что тот, кто обещал тебе свою поддержку, как говорится, перекрасился, то скрой, что ты услыхал или знаешь; если же он захочет обелить тебя в своих глазах, чувствуя, что на него пало подозрение, то подтверди, что ты никогда не сомневался (…) в его добрых намерениях.[2658]

Лесть, (…) будучи порочной и постыдной при прочих условиях жизни, при соискании [политических должностей] необходима.[2659]

Люди хотят не только обещаний, (…) но обещаний, даваемых щедро и с почетом для них.[2660]

В том, чего ты не можешь сделать, либо отказывай мягко, либо вовсе не отказывай.[2661]

Выражением и словами людей привлекают более, чем самим одолжением и делом.[2662]

Все склонны предпочитать ложь отказу.[2663]

Заботься о том, чтобы (…) о твоих соперниках распространялись соответствующие их нравам позорные слухи (…) – либо о преступлении, либо о разврате, либо о мотовстве.[2664]

Продажный город, обреченный на скорую гибель, если только найдет себе покупателя! (О Риме).[2665]

Нумантийские старейшины укоряли разбитых, что они побежали перед теми, кого столько раз побеждали; а кто-то им на это ответил: «Бараны перед нами те же, да пастух другой».[2666]

Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше. (Римские консулы, передавая свои полномочия преемнику.)

Хорошо ведя [судебные] дела, я стал вести их часто; ведя часто, стал вести нехорошо.[2667]

Знаменитый Луций Кассий, которого римский народ считал справедливейшим и мудрейшим судьей, обычно спрашивал во время суда: «Кому выгодно?»[2668]

Я привык смотреть не на слушателя, а на судью; я привык отвечать не себе самому, а противнику.[2669]

Император Каракалла, убив брата, велел знаменитому юристу Папиниану оправдать это деяние в сенате и перед народом, но тот ответил, что не так легко оправдать братоубийство, как совершить его.[2670]

Толстому истцу, имевшему тяжбу с малолетним ребенком, принесенным в собрание на руках защитника, сказал его адвокат: «Что же мне делать? Я тебя на руки взять не могу».[2671]