Рерих читал Клюеву своё стихотворение, написанное в 1911 году, где звучали имена его самого и членов его семьи — как звали их, по убеждению художника, в III веке до н. э. в Китае, и где упоминался легендарный камень Чинтамани («Сокровище Мира»), что был принесён по древнему преданию на Землю с Ориона, камень, наделённый таинственной лучевой силой, влияющей на рост духовного потенциала жителей страны, его обретшей.

Прямо идущий — сам Рерих в своей предшествующей инкарнации. Несущие камень — жена и двое сыновей.

Воспоминания о беседах с Рерихом, о его стихах через несколько лет отложатся в строках Клюева, которые войдут в книгу «Львиный хлеб».

…Клюев совершал путь духовный — Рерих совершил путь физический и окончил свои дни в Индии, в долине Кулу. И уже с далёкого Востока раздавался его призыв: «Итак, надо всеми физическими условностями и разделениями намечаются возможности нового истинного общего единения. Во имя этого мира всего мира, во имя мира для всех, во имя взаимного понимания радостно произнести здесь священное слово „Шамбала“».

«Шамбала» — буквально «Белый остров», а источник этого имени — в «Махабхарате» (страну вечного счастья, «блаженный остров» индусы называли «Шветадвипа» — что также означает «Белый остров»). И велик соблазн услышать в словах Рериха клюевскую ноту, прозвучавшую в стихах, написанных десятью годами ранее:

Дух поэта «рыщет, где хочет» — но именно дух. Не «сказку богомерзкую», якобы могущую воплотиться в геополитической реальности, искал он, «сказку», что способна исказить любой поиск, предпринятый с самыми благородными целями.

…Тогда же, после начала Первой мировой войны, появились и первые работы будущих евразийцев, воспитанных в традициях либеральной академической среды — Г. Вернадского («Против солнца. Распространение русского государства к Востоку», 1914 год) и П. Савицкого («Борьба за империю. Империализм в политике и экономике», 1915 год), где подчёркивалась особая роль природного фактора в историческом процессе и естественное расширение России на Восток квалифицировалось как образование «великой национальной русской цельности». Симптоматично, что эти работы появились как, если угодно, идейное обоснование противостояния антиазиатским настроениям, идущим с Запада… Уже позднее появится «Закат Европы» Освальда Шпенглера, а ещё позднее, уже в эмиграции, «продолжатели дела» евразийцев, в частности Н. Трубецкой, соблазнённый «жёлтой идеей», будут поклоняться Чингисхану и выступать с позиций, враждебных Индии…

В этой пестроте теорий, мнений, взглядов, трудов и выступлений, что свидетельствовала о полной потере почвы под ногами у многочисленных представителей русского «образованного люда» в начале века, Клюев сохранял удивительную цельность и ясность в своей обретённой опоре на незримую горизонталь, соединяющую Русь с Востоком, и устойчивое видение вертикали, соединяющей земной мир с небесным… В 1918 году в своих знаменитых «Скифах» Александр Блок по-своему декларировал «всечеловечность» русского сознания:

Но ещё за два года до блоковских строк Клюев начертал свой вектор устремления русской мысли и чувства:

Этот мотив станет определяющим в его поэзии послереволюционных лет, когда он будет всё явственнее ощущать наступление ненавистного железа на любимую Россию.

За несколько недель до Февральского переворота Клюев знакомится на квартире Иванова-Разумника с Андреем Белым, который с интересом слушает его рассказы о хлыстах и сектантах Русского Севера… А 12 февраля уже сам Николай вместе с Есениным слушает доклад Андрея Белого «Александрийский период и мы в освещении проблемы „Восток и Запад“» на заседании Религиозно-философского общества в Демидовом переулке и там же по приглашению Белого читает свой «Новый псалом» (ещё не «Поддонный»).

Как отметил в своём дневнике С. Каблуков, Андрей Белый «кончил… приглашением, обращённым к молодому сочинителю стихов Клюеву, прочесть стихотворение „Новый Псалом“, которое можно считать как бы эпиграфом к его докладу. Клюев просить себя не заставил, и целых 15 минут с кафедры Рел<игиозно>-Ф<илософского> Об<щест>ва раздавались рифмованные вопли явно хлыстовского кликушествования. Впоследствии выяснилось, что Клюев и в самом деле чистейший хлыст, считающий себя Христом, имеющий своих верных и даже своего „архангела Михаила“».

А Клюев читал:

Показательна реакция на поэму уже знакомой нам Зинаиды Гиппиус, записавшей в дневник то, что практически совпало по смыслу с записью Каблукова: «Особенно же противен был, вне программы, неожиданно прочтенный патриото-русопятский „псалом“ Клюева. Клюев — поэт в армяке (не без таланта), давно путавшийся с Блоком, потом валандавшийся даже в кабаре „Бродячей Собаки“ (там он ходил в пиджачной паре), но с войны особенно вверзившийся в „пейзанизм“. Жирная, лоснящаяся физиономия. Округлый, трубкой. Хлыст. За ним ходит „архангел“ в валенках.

Бедная Россия. Да опомнись же!»