кто совсем не знает древней литературы, пишет ли он прозу или

стихи, даже если у него есть талант, всегда останется шаблон

ным писателем.

Воскресенье, 21 октября.

На пароходике- мушке, вечером, в половине седьмого.

По темному, лиловато-синему небу бегут тучи, похожие на

фабричный дым. Высоко в небе электрический свет Эйфелевой

башни, сияющей, как лучистое распятие. Справа и слева время

от времени проплывают скелеты деревьев, сохранившие лишь

на верхушке потемневшие пучки листьев, и черные строения,

как будто написанные китайской тушью. Внезапно по арке мо

ста галопом проносится коляска, оставляя за собою словно

светящийся след падучей звезды. Вода в реке вся движется,

колышется и, отражая изумрудные и рубиновые огни лодок,

играет, словно красновато-лиловая ткань в пятнистых перели

вах. < . . . >

Вторник, 24 октября.

Сегодня утром Маркс пришел сообщить мне, что в Нанси

одна улица названа не улицей Эдмона Гонкура, а улицей Гон

куров, как я и просил. Потом он очень мило объявил, что

друзья хотят устроить в мою честь банкет, где каждый из уча

ствующих получит медаль с моим профилем, которую этим ле

том выбил скульптор Шарпантье.

С некоторым удивлением я слышу внизу голос Золя. Он

пришел за рекомендательным письмом к де Беэну. Он говорит,

что хочет посоветоваться с ним, просить ли ему, наконец, ауди

енции у папы *. Он добавляет, что его, как старого либерала,

583

раздражает церемония аудиенции, и в душе он предпочел бы

получить отказ, но он считает себя связанным тем, что объявил

о своем намерении. Потом, с присущей ему непоследовательно

стью, он признается, что ему очень любопытно увидеть лицо

святого отца и посмотреть анфиладу папских покоев.

Затем он меняет тему разговора. Говорит о «Лурде», жалу

ясь на кампанию, поднятую католиками против его книги;

эта кампания могла бы пойти на пользу произведению, выпу

щенному тиражом в тридцать тысяч экземпляров, но приносит

большой вред книге тиражом сто двадцать тысяч, потому что

лишает ее тех восьмидесяти тысяч покупателей, которые могли

бы повысить ее тираж до двухсот тысяч экземпляров.

Тут, снова возвращаясь к папе, он уверяет меня, что святой

отец — раб лурдских монахов, потому что он получает от них

около трехсот тысяч франков, и что это зависимое положение

его святейшества может оказаться одной из причин отказа в

аудиенции.

Уходя, он говорит, что на днях перечел «Госпожу Жер-

везе», что он удивляется, почему эта книга не имела большого

успеха, и что в своем романе ему приходится отказаться от не

скольких кусков, чтобы не повторять написанного нами.

Он предполагает пробыть в самом Риме не долее двух не

дель, но задержаться, если будет возможно, в Италии еще на

недельку и посетить, как этого хочется г-же Золя, Неаполь, Фло

ренцию, Венецию. <...>

Пятница, 26 октября.

Мой воздушный замок — собственная галерея, величиной с

вокзал Сен-Лазар, и чтобы по стенам, до высоты груди, стояли

книги, а над ними, выше человеческого роста, ряды витрин с

безделушками. Вокруг зала — балкон, образующий второй этаж,

в три ряда завешанный рисунками, а над ним еще один бал

кон — третий этаж, весь, до самого свода, обитый светлыми

тканями XVIII века. Там я хотел бы работать, есть и спать.

В нижнем этаже, где было бы тепло, я устроил бы зимний сад,

засаженный самыми прелестными вечнозелеными кустами, а

среди них, в зелени их листвы, прятались бы «Четыре части

света» Карпо из красивого белого камня.

Пятница, 2 ноября.

Вчера Франц Журден, говоря о своем сыне, рассказал мне,

что теперь в мастерских скульпторов совершенно изменились

позы натурщиков: это уже не уравновешенная поза Солдата-

584

земледельца или М ария на развалинах Минтурна *, а мятущи

еся, судорожные позы скульптур Микеланджело и Родена.

В драматургии, если не изображать одну только правду, если

работать, уклоняясь от истины, надо иметь огромный талант,

даже быть гением; так, например, «Жисмонду» * мог бы создать

человек вроде Гюго, а не какой-то Сарду, под пером которого

историческая пьеса становится просто смешной.

Четверг, 8 ноября.

Обед у Доде с четой художников Бенар. Разговор идет о

стиле Метерлинка, и я замечаю: «Метерлинк производит на

меня такое впечатление, как будто он пишет на промокательной

бумаге!» <...>

Воскресенье, 11 ноября.

Открытие Чердака. Лоррен, Примоли, Жеффруа, Каррьер,

Ажальбер, Тудуз, де Ла Гандара, Монтескью, Роденбах, Доде

с женой и другие.

Лоррен все еще болен, в четверг его будут смотреть Робен и

Поцци, оба вместе; он говорит, что, когда нездоров, вспоминает

детство, и, как писателю, ему хочется рассказывать только об

этом времени.

Приходит Примоли и делает моментальный набросок с Лор-

рена и меня.

Потом он говорит о Дузе, с которой только что провел не

делю в Венеции, о той самой Дузе, итальянской актрисе, кото

рая, как мне сказали, могла бы сыграть Фостен в Лондоне или

в Германии. Он считает, что этой женщине как актрисе многого

не хватает, но тем не менее она очень большая артистка. Он

рассказывает, что в театре она держится весьма независимо, ста

рается играть хорошо только в тех сценах, которые как-то от

вечают ее таланту, а если сцена ей не нравится, она ест вино

град или развлекается еще чем-нибудь. В одной пьесе она

играла мать и должна была сказать дочери, которая плохо ведет

себя, что у нее нет больше дочери; и Примоли вдруг увидал,

как она, не обращая внимания на публику, перекрестилась и по

слала в сторону воздушный поцелуй, — поцелуй, предназначен

ный для ее настоящей дочери, которую она обожает.

Монтескью отводит меня в уголок и заводит речь о моем

письме к графине Греффюль по поводу книжек ее лирической

прозы, которые произвели сенсацию; он говорит, что письмо ей

очень понравилось. Но когда я начинаю допытываться у него,

585

не обиделась ли она в глубине души на мое письмо, где я сове

товал ей не предавать эти книжки широкой гласности, Мон

тескью увиливает и отвечает неопределенно.

Нион, жена которого только что перенесла очень тяжелую

операцию, рассказывает нам, что юный Симон не хочет больше

помещать в «Эко де Пари» серьезных литературных произведе

ний, что ему нужны только короткие историйки, где были бы

начало, середина и конец.

Появляется Роденбах, статья которого в сегодняшнем утрен

нем выпуске «Фигаро» * наделала шума. В ней он очень удачно

разносит Золя: он заявляет, что книга о Риме уже написана —

и называет «Госпожу Жервезе», — и что натуралистический

роман «Западня» навеян «Жермини Ласерте».

Декав не пришел. У него острый приступ ревматизма, а у

его жены бронхит. Нет и обоих Рони, несмотря на очень лест

ное письмо, которое я написал им по поводу «Неукрощенной» ; *

но они теперь пренебрегают мною и Доде.

Доде читает нам из своего «Бонне» *.

Я вижу, что ошибался. Мне казалось, что его увлечение этой

книгой объясняется отчасти его провансализмом. Оказывается,

нет, этот Бонне — великий лирик в прозе, и мы впервые видим,

чтобы голова у крестьянина была полна поэзии, правда, этот

крестьянин уроженец таких мест Франции, где солнце заливает

своим светом все головы.

Четверг, 29 ноября.