ведениях имелось родословное древо Ругон-Маккаров, как у

Золя, я бы, кажется, повесился на одной из его веток». <...>

Четверг, 12 марта.

По возвращении домой застаю наконец письмо с доброй ве

стью. Это письмо из театра Одеон. У меня просят текст пьесы,

чтобы начать репетиции для возобновления «Жермини Ласер

те». < . . . >

Пятница, 13 марта.

Сегодня вечером узнаю из газет о кончине Банвиля. Вот

беда! Один за другим уходят мои сверстники. Придется в этом

году позаботиться о том, чтобы должным образом подготовить и

свой собственный уход со сцены.

Суббота, 14 марта.

<...> Сегодня утром отправляюсь к Бингу взглянуть на

имущество Бюрти, выставленное на распродажу. Так и ка

жется, что покойный присутствует здесь. Раз уже произведе-

518

ния японского искусства вошли в моду, они пойдут, конечно, по

высшей цене, как пошли у меня на глазах эстампы и француз

ские рисунки XVIII века.

Сегодня на распродаже Бюрти идет с молотка коллекция

моих книг. Признаюсь, мне было бы любопытно присутствовать

при этой процедуре, но в то же время и неловко, — словно про

дают тебя самого. А между тем я с некоторым беспокойством

спрашиваю себя, по какой цене пошла рукопись «Госпожи

Жервезе», подаренная мною Бюрти, — единственная уцелевшая

рукопись романа двух братьев, остальные мы не сохранили.

Я поручил купить ее и дал на это триста франков, но Галлимар

дал Конке для покупок три тысячи франков. А что, если она

пошла за триста десять франков или по высшей цене?

Воскресенье, 15 марта.

< . . . > Сегодня Лоррен рассказал мне, что у Шарпантье он

встретил Золя, и тот дал понять, что недоволен некоторыми за

писями моего «Дневника», где я будто бы изобразил его ско

тиной. Вечером г-жа Доде подтверждает, что это правда, что

у нее самой возник спор насчет «Дневника» с г-жой Золя, кото

рая, обвиняя меня в том, что я проявил недоброжелательность

ко всем на свете, неоднократно повторяла тем противным голо

сом рыночной торговки, который у нее появляется в минуты

раздражения: «...да и вам тоже не поздоровилось!»

Понедельник, 16 марта.

Похороны Банвиля, о которых с полным основанием можно

сказать, что они были должным образом поданы его супругой,

чтобы произвести впечатление на прессу. Вот многозначитель

ная фраза, услышанная г-жой Дардуаз: «Только статьи, не

нужно речей!» — так восклицала г-жа де Банвиль. Да и то

правда, речи ведь не способствуют распродаже книжек покой

ного. < . . . >

Пятница, 20 марта.

Последняя репетиция «Жермини». Огромное впечатление

производит новая декорация кладбища Монмартр, выполненная

по акварельному эскизу Жюля. Решительно не знаю, хороша

пьеса или плоха, но для меня это — огромное скопление драма

тических переживаний. <...>

519

Суббота, 21 марта.

Агония Мюзетты в пьесе Мопассана *, агония Симоны в

«Фиктивном браке» Леметра, — смогут ли все эти буржуазные

агонии примирить сегодня вечером публику с агонией Жер-

мини? Нет: ее агония — простонародная. <...>

Пятница, 27 марта.

О, как несчастлив тот, кто, как я, наделен чуткими нер

вами, улавливающими все, что творится в душе моих близких,

подобно тому как больное тело бессознательно ощущает малей

шие колебания температуры в окружающей среде. Так, напри

мер, по голосу Доде я сразу угадываю, правду ли он говорит,

достоверны ли те добрые известия, которые он мне приносит,

или это пустые слова, сказанные по дружбе, чтобы доставить

мне удовольствие, залечить мои раны, польстить мне, — все, что

угодно, только не правда.

Суббота, 28 марта.

Отлично, добротно сделан роман «Деньги»! Да, это словно

удачная разработка бальзаковского замысла, попавшего в руки

умелого литератора.

Видя, что я являюсь сейчас мишенью для нападок критики,

я решил больше не читать свеженапечатанных статей, а отло

жить их на месяц-полтора; к тому времени их яд уже успеет

выдохнуться и будет не столь губительным.

Вторник, 7 апреля.

Это чувство сохраняется даже у стариков — внутренняя

радость, которую испытываешь, ложась спать, после того как

хорошо поработал днем.

Воскресенье, 12 апреля.

<...> Нынче вечером за обедом разговор зашел — не помню

в какой связи — о «Племяннике Рамо»; выражая свое восхище

ние этой книгой, с ее изумительной импровизацией хмельной

речи, внезапными переменами места действия, разрывами в по

вествовании, неожиданными и резкими переходами от одного

предмета к другому, я сравнил эту книгу с книгой Петрония, с

пиром Тримальхиона, где столько пропусков, столько утрачен

ных кусков, — и мое сравнение имело большой успех. <...>

520

Понедельник, 27 апреля.

<...> Сегодня вечером смотрел в Свободном театре «Дикую

утку» Ибсена... Что ни говори, дальность расстояния очень по

могает иностранцам... Хорошо быть скандинавом! Если бы та

кую пьесу написал парижанин... Да, разумеется, это недурная

буржуазная драма... только написана она словно в каком-то

французском духе, сфабрикованном на Северном полюсе, а

речь персонажей, стоит ей чуть-чуть подняться над обыденно

стью, целиком строится из книжных слов. <...>

Суббота, 2 мая.

Толстый том стихов — какой бы ни крылся в нем талант —

для меня все равно что опера: это всегда слишком длинно.

Понедельник, 4 мая.

Вчера у Доде разговор шел о жене Роденбаха.

«Похоже, что эта женщина несчастлива в семейной жиз

ни», — говорила теща Доде. «Похоже, что эта женщина не

врастеничка», — говорил я. Разве не отражают эти два сужде

ния романтический и натуралистический взгляд на вещи, два

разных умонастроения, два периода в развитии духа, харак

теры двух людей, подходящих к вещам совершенно по-раз

ному? <...>

Воскресенье, 10 мая.

< . . . > Сегодня мы с Доде оба довольно-таки раздраженно

говорили о происходящем в наши дни ущемлении французского

духа духом иностранным, о нынешней иронии в книгах, похо

жей не столько на иронию Шамфора, сколько на иронию

Свифта, о критике, ставшей швейцарской, немецкой, шотланд

ской, о преклонении перед русскими романами и датскими

пьесами *. Доде сказал, что если Корнель и заимствовал нечто

у испанцев *, то на свои заимствования он налагал печать фран

цузского гения, в то время как нынешние заимствования, кото

рые возникают как следствие нашего восторженного раболе

пия перед иностранным, лишают нашу литературу ее нацио

нального характера. < . . . >

Четверг, 14 мая.

Разговор идет о живописи. Г-жа Доде с благоговением го

ворит о Пювис де Шаванне. Я не мог не высказать своего мне-

521

ния об этом художнике, который воссоздает древние фрески

с их тусклыми красками и возрождает наивную живопись в век

Робер Макэров. И я сказал, что спиритуализм в искусстве —

это чудовищная чепуха, и что прерафаэлиты *, из которых де

лают спиритуалистов, были последовательными реалистами. Но

дело в том, что человечество, которое они изображали, было мо

лодым человечеством, и их искусству приписывают наивность

того человечества, которое служило им натурой. <...>

Вторник, 19 мая.

Художественные пристрастия человека, действительно лю

бящего искусство, не ограничиваются одной лишь живописью.

Он способен оценить и фарфоровую безделушку, и книжный