— Здесь он, здесь! — отчаянно заорали наверху. — Сюда, ребята!

Топот бегущих ног, крики, радостные возгласы.

— Здесь! — гаркнул я. — Здесь, в колодце!

Наверху потемнело, и к ногам упала бухта тонкого каната.

— Юрка, жив? Хватай веревку!

— Жив. Бросьте скорей ружье, тут змея!

Короткий спор, поток непонятных восточных слов. По интонации догадываюсь, что кого-то ругают. Голос Шали:

— Какой змей? Кипчи-баш?

— Нет, не эфа.

— Кок-лорх?

— Не гюрза. Кобра! Скорей ружье!

Спускается на веревке моя ижевка. Оба ствола заряжены бекасинником. Порядок! Змея, напуганная шумом, забивается в расселину, но ее широкое тело хорошо заметно. Вскидываю ружье, стреляю в упор, отгоняя мысль о возможности рикошета.

Оглушительный грохот, дым, фонтан земли, к ногам падает изрешеченный, судорожно подергивающийся хвост пресмыкающегося. Море песка, хлынувшее в колодец, тотчас засыпает его. Хватаюсь рукой за веревку. Рывок — и я на твердой земле среди друзей.

— Ну вот… — бормочу я, криво улыбаясь. — Ну, все… — и бессильно опускаюсь на камень. — Устал…

Заходящее солнце золотит кроны деревьев. Слитком червонного золота горит Васькина шевелюра, теплый ветерок шевелит непокорные волосы, приятно обвевает.

— Порядок, — широко улыбается Васька, — жить будем, парень!

На рассвете, поеживаясь, выбрался из палатки. Ночь выдалась прохладная, с реки наползала полоса тумана, оставляя рваные клочья на острых пиках камышей. В светлом небе гасли последние звезды, алела заря, и в ее вишневом багрянце, словно опасаясь разлива, торопливо уплывала бледная ладья народившегося месяца.

Над рекой висела тишина, нарушаемая треньканьем запоздалых цикад, мерным кастаньетным цокотом копыт да звонкими всплесками воды: в омуте настойчиво била хвостом огромная рыбина. Пора собираться в дорогу. Домой!

На этот раз я приехал за змеями один. Друзья по разным причинам не смогли выбраться из Москвы. Я поселился на железнодорожном разъезде у неразговорчивого, хмурого путевого обходчика и целыми днями пропадал в песках.

Мне захотелось понаблюдать за варанами. Эти сильные, ловкие и подвижные «крокодилы пустыни» давно привлекали меня своей первобытной внешностью. В неволе мне приходилось не раз видеть варанов, но это меня не удовлетворяло. Местные жители рассказывали о варанах много необычного и даже невероятного. Утверждали, что вараны «доят» коз и очень любят козье молоко, что порой они затевают на бурых, выжженных солнцем холмах настоящие побоища между собой, и многое-многое другое. Теперь появилась возможность кое-что проверить.

Медленно прокрадывается варан, неслышно скользит в прибрежных камышах, подбираясь к добыче. Вараны любят лакомиться птичьими яйцами и опустошают гнезда, расположенные на земле или в низком кустарнике. Варан — смелый и дерзкий грабитель. Он вооружен острыми зубами, длинным плетевидным хвостом, которым и хлещет, как плетью. Хвостом варан может нанести очень сильный и болезненный удар.

Близкое знакомство с этими сильными, подвижными, отчаянными существами, как правило, не сулит ничего хорошего. Варан, застигнутый у норы, не удирает, а идет напролом, разевая пасть, полную зубов, зачастую зараженных трупным ядом. У него бульдожья мертвая хватка.

В поисках змей я уходил далеко от дома, возвращался к вечеру совершенно разбитый и пустой. Змеи почти не встречались, зато я нередко видел ползающих по барханам варанов. Вечерами, когда на пески ложились косые тени, вараны как угорелые носились по песчаным холмам, преследуя друг друга, ловили насекомых. Иногда они застывали как изваяния, напоминая своим видом древних, сказочных драконов. Чаще всего я наблюдал их в районе блестевшего на солнце солончака. Изловить варана в одиночку — дело нелегкое, еще труднее преследовать его по пескам. Испуганный варан удирает с большой скоростью, а человеку бегать по барханам и сыпучим пескам не так-то просто.

Но я все же решил попробовать поймать варана[5]. Вначале мои попытки оказались тщетными. Вараны бегали куда лучше и легко скрывались за ближайшим холмом. Как-то я увидел варана на открытом месте и стал осторожно приближаться к нему. Когда я был совсем близко, он оглянулся и мгновенно растаял в облачке пыли. Пришлось менять тактику.

Вечерами, когда вараны обычно выходили на промысел, я подбирался, крадучись, к солончаку и всякий раз спугивал двух варанов. Один — великолепный экземпляр, настоящий маленький крокодил — отступал с чувством собственного достоинства, не торопясь; другой, подросток, стремглав летел в нору. Случай помог мне поймать обоих.

Однажды, когда я подходил к солонцу, оттуда взлетел орел, зажав в когтях крупное бьющееся тело. Орел хлопал крыльями, набирал высоту, но делал это неуверенно, преодолевая сильное сопротивление жертвы. Затем птица резко снизилась, разжала когти, и прямо мне под ноги тяжело шлепнулся на гребень бархана тот самый варан, размерам которого я много раз удивлялся. Вероятно, орел устал бороться со свой жертвой. Жизнь едва теплилась в ящере, когти орла нанесли ему серьезные повреждения, разорвали кишечник, повредили почки. Варан лежал без движения, свесившись с гребня бархана. Однако он нашел в себе силы перепоясать меня хвостом.

На следующий день варан был еще жив, но по-прежнему лежал на гребне, свесив голову и передние лапы. Я наблюдал за ним в течение двух недель. Варан с необыкновенным упорством цеплялся за жизнь. И он выжил — раны заросли. При моем приближении варан ковылял к норе. В конце концов мне надоело наблюдать варана издали, и я решил его поймать. Выследить пораженное животное несложно, и, улучив момент, я выскочил из-за бугра и занял место у норы. Безусловно, я пошел по линии наименьшего сопротивления, решив изловить ослабевшее от ран животное.

Увидев, что путь к отступлению отрезан, варан замер, пристально уставившись на меня круглыми глазами. Будь он совершенно здоров, он неминуемо удрал бы в степь и, описав круг, через некоторое время вышел бы на прежнее место. Вполне возможно, что он не стал бы спасаться бегством, а просто бросился бы на меня и наверняка прорвался бы, так как я не имел даже палки, а хватать варана голыми руками весьма рискованно. Израненный, не окрепший после болезни, варан был слишком слаб. У него не было сил, чтобы бежать, и варан поступил иначе. Зашипев, разинул зубастую пасть и пополз прямо на меня. Он полз не слишком быстро, но и не медленно, полз, не сводя с меня глаз. Почти все животные испытывают необоримый ужас перед человеком, инстинктивно сознавая его превосходство. Варан тоже испытывал страх, но, преодолевая его, полз вперед.

Я неподвижно стоял у норы, варан остановился в двух метрах, зашипел и снова пополз вперед. Пораженный бесстрашием пресмыкающегося, я преграждал ему дорогу до тех пор, покуда крепкие челюсти варана не щелкнули в сантиметре от моего сапога, и тогда я посторонился. Варан неторопливо прополз мимо и исчез в норе.

Отдавая должное варанам, следует сказать, что они необыкновенно храбры, словно совершенно лишены нервов. Если змеи, особенно кобры, крайне нервозны, то вараны наоборот.

И все же я поймал этого варана. Я изловил его на следующий день ременной петлей. В неволе варан проявил редкое упорство. Посаженный в фанерный ящик, он целыми днями скреб его лапами, рвался на свободу, и в конце концов разломал ящик. Я пересадил его в новый, увернувшись от хлещущих ударов его хвоста; на варана новоселье не произвело никакого впечатления, и он продолжал настойчиво скрести фанеру, разрушая свою тюрьму. Восхищенный такой волей к жизни, я даровал ему свободу. Вынесенный за дувал, ящер быстро пополз в степь. Мой хозяин, пожилой железнодорожник, давно наблюдавший за схваткой характеров, одобрительно произнес:

— Варан — это орел среди пресмыкающихся, лев!..

Мы поглядели, как этот «орел-лев» скользит все дальше и дальше, покачиваясь среди барханов, словно челнок на волнах. Мелькнуло песчаное облачко, и ящер скрылся из виду.