Мы окружили кобру. Она свернулась тугим кольцом. Плоская голова змеи танцует высоко над землей. Кобра раскачивается, словно выбирает добычу, готовится к прыжку. Осторожно продвигаюсь вперед. Второпях я обронил рогульку. Васька решительно сдвигает брови, поднимает ружье. Колхозник подает мне тяжелый кетмень.

Кобра неимоверно толста и длинна, в ней не менее двух метров. Спина грязно-серая, брюхо светлое, «очков» нет. Это украшение носят все кобры, кроме среднеазиатских.

Змея раскачивается. Кто-то попадает в нее камнем. Испустив негромкий протяжный свист, кобра молниеносно бросается на меня. Пытаясь отскочить, роняю кетмень, падаю навзничь.

Гремит оглушительный выстрел. Все заволакивает едким дымом. Когда я поднялся, изрешеченная дробью кобра судорожно вздрагивала. Страшная голова с капюшоном, сбитая выстрелом в упор, валялась у моих ног.

Приходит взволнованный, радостный Марк.

— Ребенку лучше. Сделали уколы. Сыворотка действует. Э… какое варварство!.. Вы ее убили!

— Лучше мы ее, нежели она нас! — Васька перезарядил ружье. — Неплохо бы всех кобр в мире извести…

Марк качает головой, обмеривает змею. Художник быстро работает карандашом.

…И снова мы идем вперед, в пески, навстречу неведомому.

В конце июля наш маленький отряд снова двинулся в путь. Предстояло совершить многокилометровый марш по пустыне и выйти к Зеравшанскому хребту. Говоря откровенно, пески основательно надоели нам, порядком измотали. Убийственная жара, отсутствие водоемов, непрерывная погоня за пресмыкающимися, постоянная жажда — и так с утра до ночи. Караванными тропами мы пробрались через зыбучие пески Сундукли, пересекли Каршинскую степь и, наткнувшись на маленькую речку с чахлой растительностью по берегам, остановились на дневку.

Речонка называлась Кашкадарья. Здесь, в Туркмении, множество рек, больших и малых, имели окончание «дарья» — Санхаздарья, Кызылдарья…

Мы разбили палатку. Курбан отправился ломать черный саксаул для костра: настала его очередь кашеварить. Николай устанавливал этюдник, растирал краски. Марк и я пошли бродить по окрестностям.

Мы перешли речушку вброд, едва замочив ноги. Белый мелкий песок громоздился дюнами, осыпался, стекал с гребней барханов.

Марк внимательно приглядывался к следам на песке и вдруг указал на две неширокие полосы.

— Это змеи, но куда же они делись?!

Действительно, следы тянулись к корням саксаула и обрывались. Мы тщательно осмотрелись. Марк приложил палец к губам.

— Плавают!

Зоолог кивнул в сторону песчаного холмика. Его поверхность медленно перемещалась. Змеи ползли под слоем песка, «плыли», и песчинки извивались на узких телах пресмыкающихся, выдавая их путь. Впрочем, это движение песка было едва заметно.

Я шагнул вперед, ткнул рогулькой в песок, поддел извивающуюся змею, извлек ее на поверхность. Ошеломленное пресмыкающееся лежало неподвижно. Марк улыбнулся.

— Это удавчик — змея безвредная.

Марк присел на песок и взял удавчика в руки. Удавчик почти не сопротивлялся, только как-то странно пригибал голову, точно кланялся. Я погладил его пальцами по гладкой шкурке, змея взглянула на меня. Удавчик не делал никаких попыток к бегству. Опущенный на песок, он тотчас окунул в него плоскую головку и застыл.

— Воображает, что спрятался от нас, — засмеялся Марк. — Безвредное существо, даже полезное — уничтожает мышей. Да! Ведь здесь должен быть второй. След-то был не один!

Правая рука зоолога, пострадавшая во время схватки с вараном, все еще была на перевязи. Он вынул из чехла нож и принялся осторожно исследовать песок. Я рассеянно следил за действиями товарища, как вдруг совсем рядом, у него за спиной, песок слегка зашевелился, и полосатая змеиная морда взглянула на нас в упор. Характерный треугольный череп грозно предостерегал: ядовито! Опасно! Змея медленно выползала из кучи песка, вытягивая толстое, как канат, тело. Казалось, ей не будет конца.

«Гадюка!» — мелькнуло в мозгу. Я хотел предупредить товарища, хотел вскочить, отбежать в сторону, но странная скованность овладела мной.

Гадюка вытащила из песка кончик хвоста и неторопливо стала свертываться в кольца. В лучах заходящего солнца она была необыкновенно красива. Светло-серая, пепельная шкурка змеи по всему хребту, от затылка до тупого кончика хвоста, разрисована черными треугольниками. Трудно сказать, сколько томительных секунд продолжалось молчаливое взаимное разглядывание. Марк, который по-прежнему ничего не подозревал, забурчал под нос какую-то студенческую песенку, невероятно коверкая мотив и проглатывая слова. Встревоженное звуками его голоса, пресмыкающееся оторвало от земли тяжелую голову, насторожилось, высунуло длинный, раздвоенный язык и встало в боевую позу.

Змеи подчас стремительно бросаются на свою жертву. Бросок ядовитой змеи предельно быстр и точен. Я это знал, и опасность, грозившая моему товарищу, придала мне сил. Я схватил нож за острие — когда-то в детстве мы играли в «ножички», бросая перочинные ножи в цель. Детская игра вырабатывала глазомер, быстроту, точность; но одно дело швырять нож в фанерную мишень, другое дело — в живую змею, которая вот-вот совершит прыжок. Раздумывать не приходилось. Змея сжалась, спружинила кольца. Нож рассек воздух. Острое лезвие финки воткнулось в шею, сантиметрах в двух ниже головы; змея покатилась по песку, одновременно в другую сторону кубарем полетел Марк, которого я сильно толкнул в спину. Через несколько мгновений мы были уже на ногах. Раненое пресмыкающееся молотило хвостом по песку, тщетно пытаясь укусить застрявшее в теле лезвие. Марк оценил обстановку и неожиданно разозлился.

— Зачем ты ее убил? Такой крупный экземпляр!

— Тебе грозила опасность!

— Э, чепуха!

Зоолог поворчал, поднял ружье и всадил в беснующуюся змею заряд утиной дроби.

— А это зачем?

— Как зачем? Нож взять нужно. А то она до утра протанцует. Змеи живучи.

— К сожалению… — негромко добавил я.

Только тут мы вспомнили об удавчике. Его и след простыл. Удавчик ввинтился в песок и «уплыл».

Мы двинулись дальше. На западе километрах в восьми громоздились серые камни. Сверив направление по компасу, мы пошли вверх по берегу. Жара спала, идти становилось легче. Невдалеке за гребнем бархана показалась остроконечная шапка курганчика. Я не обратил на него особого внимания, но зоолог остановился и протянул мне бинокль. Тронув зубчатое колесико, я увидел крупную взлохмаченную птицу с изогнутым клювом. Хищник хлопал крыльями, взлетал, планируя над бугром, и снова бросался вниз.

— Ловит какого-нибудь грызуна, — обернулся я к Марку.

— Нет, это орел-змееяд. Он питается пресмыкающимися и постоянно на них нападает.

Я опять взялся за бинокль. Змееяд — очень любопытный хищник. Он настоящий бич ядовитых змей. Туркмены знают эту отважную птицу и никогда не убивают ее. Орел-змееяд не боится нападать даже на гюрзу.

Мы поспешили к холму. Ложбинки между дюнами позволили нам быстро подойти к нему. Мы осторожно вползли на гребень бархана. Я снова прильнул к биноклю, но ничего не увидел: по-видимому, змееяд находился за бугром. Обшарив биноклем окрестность, я неожиданно вздрогнул: прямо передо мной стояло невиданное существо, смахивающее на крокодила, с круглой головой и потешно раскрытым красным ртом. Странное существо приняло явно угрожающую позу. Оно было так близко, что я невольно отпрянул. Марк, наблюдавший за мной, улыбнулся.

— Вот оно, твое чудовище!

Зоолог шагнул вперед, ловко накрыл сачком маленькую ящерицу, которую я только что разглядывал в бинокль.

— Ушастая круглоголовка. Интересное существо. У нее очень вспыльчивый характер.

Марк просунул в сачок мизинец. Ящерка, не раздумывая, прыгнула навстречу, обхватила лапками палец зоолога, попыталась укусить. Марк выпустил ящерицу на песок; она упала на спину, перевернулась и снова атаковала зоолога.