— Кстати, — услышала она голос Криса, — ты вчера чем-нибудь пользовалась?

— Ты это серьезно? Или сам пользовался презервативом?

— Да я же дилетант — растерялся от страха.

Он приподнял полотенце и поцеловал ее в лоб. Терри взяла его за руку и положила ладонь себе на щеку.

— Передай мне, пожалуйста, телефон, — попросила она.

Внезапно помрачнев, Крис повернулся, чтобы взять аппарат.

Тереза рассеянно поблагодарила и набрала номер Рики.

Но никто не отвечал.

А вдруг, подумалось ей, Елена решит, что у нее больше нет матери. С удивительной отчетливостью, словно это было только вчера, Терри вспомнила, как скрывалась в то утро от отца в спальне, когда ее мать с синим от побоев лицом пошла к врачу. Как, поджидая возвращения Розы, она то и дело выглядывала в окно в страхе, что мать расскажет врачу правду, и тогда ей не разрешат вернуться домой. Когда же наконец Роза появилась и увидела в окне лицо дочери, Тереза испытала огромное облегчение и одновременно чувство вины и щемящую жалость к матери. Сейчас, вспоминая этот эпизод из собственного детства, Терри, как никогда, понимала Елену, ее желание, чтобы мать вернулась домой. Ведь Терри не могла продемонстрировать ей следы от побоев, нанесенных Рики.

Она посмотрела на Криса и снова набрала номер.

Телефон молчал. Терезе вдруг стало омерзительно состояние своего похмелья, в котором смешалось все: тошнота, чувство раскаяния и презрения к самой себе.

— Боже, — с горечью произнесла она, — как бы я хотела, чтобы он был мертв.

Эти слова, словно отраженное эхо, троекратно пронеслись в ее сознании. Крис, помолчав, сказал:

— Я должен позвонить Карло.

Терри протянула ему трубку. Отвернувшись, он набрал номер.

Он заговорил с Карло, и голос его заметно смягчился. Тереза вышла в другую комнату.

Когда он закончил разговор, она снова попробовала дозвониться до Рики. В голове у нее по-прежнему шумело.

— Никого? — спросил Крис.

— Нет. В это время Елена уже должна быть в постели.

Положив трубку, Терри прошла на балкон. Стояло ясное утро. На тротуарах было оживленно.

— Если до вечера не удастся связаться с Рики, — сказала она, — придется звонить в школу.

Кристофер ничего не ответил.

Некоторое время спустя, надев темные очки от солнца, они спустились вниз и направились на широкую, мощенную камнем площадь Святого Марка — там вполне могло разместиться два футбольных поля. С трех сторон возвышались двух- и трехэтажные здания с галереями и ажурными колоннами. Оглядевшись, Терри нашла площадь великолепной.

Они сели за столик в кафе под открытым небом, заказали круассаны и двойной «эспрессо». Долго сидели молча. Наконец Тереза произнесла:

— Мне очень жаль. И дело не только в моих переживаниях. — Она заглянула ему в глаза. — Иногда я думаю, простишь ли ты мне когда-нибудь то, что Рики сделал с тобой. Даже если нам и удастся выбраться из всего этого.

Крис сидел, отодвинувшись от стола и вытянув ноги, в ладонях он держал чашку с кофе.

— По-моему, дело, скорее, в том, простишь ли ты себе, если останешься с ним. Уже этого достаточно, чтобы остаться со мной.

— Ты все еще считаешь, что мне нужен психиатр?

— По-твоему, это тоже грешно? Как этот твой сон, который снова преследует тебя? Или твои переживания из-за отца или матери, с которыми ты не можешь справиться?

— Мне тяжело думать об отце, — произнесла Терри, глядя куда-то в сторону. — Когда я думаю о нем, мне становится страшно. — Внезапно ее охватил гнев. — Моего отца больше нет в живых, и довольно об этом.

Крис взглянул на нее поверх чашки с кофе.

— Терри, а как он умер? Ты никогда мне толком не рассказывала.

Она непроизвольно закрыла глаза.

Видение предстало перед ее глазами внезапно, словно яркий сноп света больно резанул по сетчатке: освещенная первыми лучами утреннего солнца голова отца у ее ног, засохшая струйка крови, вытекшей из виска… На мгновение сознание женщины померкло, потом все прошло.

Терри молчала. Тогда Крис тихо спросил:

— Терри, в чем дело? Ты почему-то чувствуешь себя виноватой?

Тереза открыла глаза, избавляясь от мучительного видения. Но на Криса она так и не взглянула.

— После смерти отца в доме стало спокойней, — наконец изрекла она. — Возможно, я чувствую себя виноватой за то, что мне нравилось это ощущение покоя, — продолжала женщина усталым голосом. — Иногда мне думается, Крис, что именно поэтому я всегда была одержима идеей стать юристом. Потому что там все по правилам: никто никого не бьет, и каждый имеет право сказать слово в свою защиту. Мне казалось, закон защищает даже детей.

Крис молчал, повернувшись в сторону площади, и это не было для Терри неожиданностью.

Тереза стояла в телефонной будке возле палаццо Дожей[13].

Телефон Рики молчал. Автоответчик с лицемерно-слащавой записью был отключен.

Крис мерил шагами тротуар, щурясь под полуденным солнцем. Он нетерпеливо отвернулся, когда Терри в очередной раз тщетно набирала номер.

Она распахнула дверь кабинки, впустив внутрь струю освежающего бриза.

Глядя, как Крис вышагивает, засунув руки в карманы, Терри подумала о том, насколько он подтянут и опрятен.

— В Сан-Франциско сейчас три часа ночи, — сказала она. — Рики должен быть дома. Он просто не подходит к телефону.

— В три ночи и я бы не стал подходить. Видимо, вместе с автоответчиком он отключил и звонок. — Его голос выдавал легкое раздражение. — Как знать, возможно, ему наскучило мучить тебя. Развлечения тоже приедаются.

«Вечером надо будет позвонить в школу», — подумала женщина, с трудом соображающая, где она и с кем.

— Как насчет обеда? — предложил Кристофер.

— Подождем. — Она взяла его за руку. — Не возражаешь, если мы немного пройдемся?

Они не спеша направились вдоль Большого канала. Дул свежий ветер, принося с собой нежный аромат моря. На просторной мостовой было не очень многолюдно. Пестрая смесь венецианцев и вооруженных фотоаппаратами туристов (прежде всего итальянцев), которые то и дело останавливались, чтобы поглазеть на ларьки с сувенирами или посидеть в уличных ресторанчиках. Терри поняла, что отдых здесь по карману лишь немногим американцам. В этот момент она была благодарна Крису и одновременно испытывала некоторое беспокойство: ведь Елена могла бы быть сейчас с ними, в Италии.

Кристофер остановился, увидев уличного художника, который писал тушью портреты прохожих. Явно подражая Сальвадору Дали, он носил красный шейный платок и длинные подкрученные вверх усы, хотя его творения (как не без иронии отметила про себя Терри) были куда более приземленными. Зато сам процесс творчества — с грациозными взмахами кисти и эффектными паузами, во время которых художник, прищурившись, вглядывался в позирующую крашеную блондинку средних лет, — отличала свойственная большому мастеру сосредоточенная торжественность, доведенная почти до гротеска. От взгляда Терри не могло ускользнуть, что эта сценка подействовала на Криса успокаивающе. Оказывается, он относился к людям — со всеми их маленькими слабостями и тщеславием — гораздо теплее, чем она вначале предполагала.

— Он неподражаем, — пробормотал Крис. Понятно, что восхищался он не портретом, а скорее, той энергией и чувством собственной значимости, которые заставляли художника каждое утро вставать, напомаживать усы, подхватывать этюдник и устремляться туда, где он неизменно превращался в Сальвадора Дали, хотя бы на своем крохотном пятачке.

Художник церемонно вручил рисунок позировавшей ему немке. По-видимому, та осталась не очень довольна его работой и, немного поторговавшись о цене, удалилась, не сказав ни слова благодарности. Оставшись один, портретист помрачнел и как-то сник, а затем с униженным видом принялся искать новых клиентов.

— Не желаешь оказать ему услугу? — спросил Крис.