Паже тихонько постучал в дверь.

Никакого ответа не последовало. Тогда осторожно, словно боялся увидеть бездыханное тело, он открыл дверь.

Карло — в майке и джинсах — лежал на кровати. Он встретил Паже взглядом, в котором странным образом сочетались настороженность и полнейшее равнодушие. Едва Крис вошел в комнату, в нос ему ударил стойкий запах марихуаны.

— С каких пор, — произнес он, — ты куришь эту дрянь?

— А ты не курил, что ли? — огрызнулся Карло довольно внятным, но вместе с тем будто существовавшим отдельно от него приглушенным голосом, наподобие эха. — А может, тебя удивляет, что я занимаюсь этим дома?

Перед Паже словно прокручивали фильм о проблемах отцов и детей в послевоенной Америке, в котором в ответ на родительское ханжество ребенок заявляет: «Мама, папа, вы что, возражаете против того, что я живу с Джонни. Или вы просто хотите, чтобы я притворялась, что не сплю с ним?» Паже вдруг ясно понял, что произошло.

Все предельно просто. Отношения родителей и детей-подростков неизбежно проходят испытание на двусмысленность и ложь — большую и маленькую. Детское ощущение собственной зависимости переплетается с затаенным чувством несправедливости. Родительское желание потворствовать своим прихотям и жить своей жизнью исключает доступ в эту жизнь детей. Но самым благополучным семьям, к которым Паже причислял и свою, удается во всей неразберихе отношений установить четкие границы, и нарушать их не позволено никому: это право ребенка на личную жизнь и право родителей устанавливать правила поведения, включая и некоторые табу. Хрупкий баланс сохранится до тех пор, пока одна из сторон — будь то взрослые или дети, ставшие взрослыми, — не поднимет на смех этот житейский принцип и не выбросит прочь как ненужный хлам.

Карло, вполне сознательно, нарушил границу.

— Что ты творишь? — горько спросил Паже.

Подросток лениво пожал плечами.

— У тебя же есть твой «мартини»…

Взгляд был застывший, зрачки расширены.

— Забавно, — ответил Крис. — Но ты меня не понял. Сейчас дело не во мне, а в тебе.

Карло снова пожал плечами.

— В этом нет ничего страшного…

— Но и ничего хорошего тоже. Что ты теперь скажешь насчет баскетбола?

Глаза у Карло широко распахнулись, словно ему только что показали нечто невиданное, но в следующее мгновение он закатился от хохота.

— Насчет баскетбола, — точно эхо звенел в ушах Паже насмешливый голос сына. — А что ты скажешь насчет твоего процесса, папа?

Кристофер присел на край кровати.

— Ну ладно, — помолчав, произнес он. — Я действительно сморозил глупость. Я должен был сказать, что люблю тебя и что мне небезразлично происходящее с тобой.

— Происходящее со мной? — В голосе Карло все еще сквозило недоумение, но уже не было откровенной враждебности. — Папа, оставь меня в покое. Я начинаю привыкать к тому, что происходит. Когда тебя больше нет рядом…

Паже почувствовал, что цепенеет.

— Я буду рядом.

— Ну конечно. Тебя никто не собирался обвинять. Потом, когда тебя все-таки обвинили, собирался все уладить. А потом я увидел, что ты не в состоянии этого сделать. — Голос сына звенел от негодования. — Как по-твоему, чем я занимался пару дней назад? Папа, ты втираешь мне очки. Неужели тебе не понятно, что теперь я уже точно знаю, когда ты пытаешься повесить мне лапшу на уши? Неужели ты считаешь, что только ты понимаешь меня?

Слова потрясли Паже; прошло то время, когда он мог уговорить сына, потом был слишком занят, чтобы вовремя понять это.

— Хорошо, — промолвил он наконец. — Я попал в серьезную передрягу. Но не потому, что это я убил Рики. — В отчаянии он покачал головой. — Боже мой, Карло, как бы мне не хотелось впутывать тебя во все это.

— Но я уже запутался в этом. — Карло приподнял голову, опершись локтями о кровать. — Я устал притворяться в угоду тебе. Сколько еще я должен, по-твоему, терпеть?

— Я не знаю.

Голос Карло зазвучал тверже:

— Папа, ты многого не говоришь мне.

Крис медленно опустил голову:

— Карло, есть вещи, о которых я не говорю ни одной живой душе. Потому что не могу.

Карло не сводил с него пристальных глаз.

— Почему?

— Потому что, в конечном счете, эти люди не отвечают за мои проблемы. И еще потому, что, открывшись, только наврежу самому себе. — Помолчав, он прибавил: — Сын, ты единственный, кому я рассказал хотя бы это.

Карло недоверчиво посмотрел на него и спросил:

— Ты не рассказывал даже Терри?

«Неужели, — подумал Паже, — запутавшись в этой веренице событий, Карло решил, что для отца Тереза важнее?»

— Да. Даже Терри.

Карло притих.

— Ты собираешься порвать с ней? — решился он.

— Не знаю. — У Криса заныло в груди. Он с горечью подумал о том, что, какое бы светлое будущее ни уготовано им, единственной реальностью был этот несчастный мальчик. — Может быть, мы уже сыграли в судьбах друг друга отведенные нам роли. Но мы с тобой будем вместе до конца.

Карло потупил взор.

— Мы с тобой стали почти чужими.

— Прости меня. Я совершил неосторожный поступок, и теперь мне приходится расплачиваться за это. Если бы я мог рассказать тебе, то сделал бы это. Но как я уже сказал, это касается не только меня.

— Ты знаешь, кто убил Рики? — спросил мальчик, подняв на него вопрошающий взгляд.

Он смотрел с пронзительной мольбой, словно страстно надеялся услышать слова, которые бы развеяли его сомнения.

— Могу только догадываться, — ответил Паже. — Возможно, Рики убил себя сам, хотя я и не уверен в этом. — Паже помолчал, стараясь подобрать нужные слова. — Что касается моего процесса, я делаю все от меня зависящее. И даже если ты не веришь больше ничему, верь хотя бы в то, что твой отец — блестящий юрист. Еще ничего не потеряно.

Карло горестно покачал головой.

— Это непросто, папа. Я больше не в состоянии уснуть. Я не могу даже поговорить с тобой.

— Можешь. О чем угодно, кроме процесса. И даже что касается этого — ведь мы обсудили, как обстоят дела. — Он положил руку на плечо Карло. — Через неделю, может быть, через две все кончится. Так или иначе.

Карло молча смотрел на него. «Почему, — подумал Паже, — этот разговор должен был начаться с того, что он уличил сына в курении марихуаны?»

— Кстати, о травке, — заметил он. — Одно время я тоже увлекался этим, но потом бросил. Нет смысла, да и потом от этого теряешь способность концентрироваться и как-то тупеешь.

— Смысл есть, — равнодушно проронил мальчик.

— Сбежать от реальности? Но это значит нажить себе лишнюю проблему.

Карло потер виски.

— Так ты не будешь давать показания?

— Нет.

Карло на минут задумался, потом протянул руку под кровать и извлек оттуда полный злополучного зелья пакет из-под сандвичей. Мгновение он держал пакет в руке, потом бросил на колени отцу.

— Можешь выкинуть, пап. Все равно мне не очень-то и понравилось.

Решающая свидетельница, которую представило обвинение, оказалась словно в энергетическом эпицентре зала суда под перекрестными взглядами взиравших в молчаливом ожидании присяжных; Кэролайн Мастерс, выглядевшей неестественно неподвижной; Салинаса, который, не сводя глаз со свидетельницы, задавал предварительные вопросы в сухой, даже жесткой, манере. Да и сам Джеред Лернер, казалось, вот-вот испепелит Джорджину Келлер взглядом.

Это была тщедушная, ничем не примечательная женщина лет семидесяти с лишним, когда-то работавшая учительницей и давно овдовевшая. Ее редеющие волосы были выкрашены в черный цвет, а лицо испещрено старческими пигментными пятнами. Миссис Келлер казалась разговорчивой и несколько беспокойной, что, возможно, указывало на предрасположенность к ипохондрии; в то же время груз свалившейся на ее хрупкие плечи ответственности давал о себе знать: она затравленно озиралась и беспрестанно моргала, словно перед этим длительное время провела в темноте, а затем ее поместили в залитый светом «юпитеров» павильон. Услышав низкий и скрипучий голос женщины, Паже содрогнулся: это был тот самый, идущий из мрачной глубины полицейской аудитории голос, который назвал его имя на опознании. Рядом с ней на треноге была прикреплена черно-белая фотография Паже.