— Я хочу знать все. Ведь ты сам хотел того же.

Паже долго смотрел на нее, не произнося ни слова. Когда он наконец прервал молчание, его голос был ровным и бесстрастным:

— Он хотел, чтобы я купил у него кое-какие сведения.

Тереза кивнула.

— Какой-то журнал — тот, про который говорила Джорджина Келлер?

— Да.

— Где он?

Впервые Крис отвел взгляд. Он посмотрел на потухший камин и направился к нему.

— Здесь.

— Где? Ведь полиция перевернула дом вверх дном.

— Не совсем. — Крис наклонился и надавил на один из кирпичей в облицовке камина. Ряд кладки выдвинулся, обнаружив небольшой тайник. — Человек, который построил этот дом, страдал паранойей, — пояснил он. — А полицейский, проводивший обыск, был слишком молод. Мне удалось отвлечь его внимание.

Терри замерла в напряженном ожидании.

Паже засунул руку в отверстие и достал оттуда тетрадь. Он держал ее перед собой обеими руками, словно сомневаясь, что с этим делать. Затем неуверенно протянул тетрадь Терри.

Она подошла к дивану и села перед светом. Крис остался стоять у камина.

Тереза открыла тетрадь. Почерк принадлежал ее матери. Первая запись была сделана вскоре после рождения Терри.

«Вчера вечером, — писала мать, — Рамон бил меня до тех пор, пока мои крики не разбудили Терезу. Если бы не это, он бы, наверное, не остановился. Когда он отпустил меня, я пошла в ванную, чтобы умыться. Потом поднялась к Терезе. Вскоре она успокоилась. Было темно, а она еще младенец. Она не могла увидеть моего лица».

Глаза у Терри защипало от слез. Ей вдруг захотелось оказаться в прошлом, с той прежней Розой — девятнадцатилетней молодой женщиной, писавшей эти строки.

Одну за другой переворачивала она страницы дневника. О Крисе Тереза почти забыла.

День за днем на протяжении четырнадцати лет ее мать описывала те унижения, которые терпела от Рамона Перальты.

Слова были сухие, словно это писал сторонний наблюдатель. Но Терри понимала: только на этих листках Роза могла выплакать свою душу. Потому что рядом с ней не было никого, кому он могла бы рассказать о мучениях.

Когда Терри читала отдельные записи, в сознании ее возникали какие-то смутные образы, хотя большая часть не вызывала в памяти никаких ассоциаций. Только изредка оживали перед ее мысленным взором немые сцены, словно зарубцевавшиеся раны на ее душе. Когда Терри дошла до описания того страшного вечера, когда Рамон бил мать в гостиной, она отложила тетрадь в сторону.

«Как она смогла пережить такое?» — с грустью думала Тереза. В душе она знала ответ: «Мать жила ради нас. Ради меня».

Крис нерешительно приблизился к ней.

— Подожди, — сказала она. — Я должна закончить.

И она снова склонилась над бесконечной чередой слов, безжалостных, как кулаки Рамона Перальты.

Еще не дойдя до конца, Терри уже знала, какой датой отмечена последняя запись в дневнике.

Ее пробрала дрожь. Она отдышалась, стараясь сохранить самообладание. Но снова начав читать, поняла, что не в силах сдержать слезы.

«Я не уверена, — читала она, — что это была Тереза; я видела только тень. Но если это была она — не знаю, что сохранится в ее памяти».

В доме кто-то был. В полудреме Терри отчетливо различала какой-то шепот. Она знала, что это не могли быть сестры, которые боялись темноты так же, как боялись отца.

Может, это был Рамон Перальта, одуревший от виски и собственной злобы. Но его бы Терри сразу определила по звуку неровных, неуклюжих шагов, по тому, как он задыхается, поднимаясь по лестнице. Этот звук напоминал шуршание штор, тихую поступь кошки.

Может, это всего лишь сон. Однако Тереза, цепенея от ужаса, вышла в коридор, чтобы найти мать. Или просто убедиться, что та цела и невредима.

Дверь в спальню родителей была приоткрыта. Матери там не было.

Терри страстно хотелось, чтобы это оказалось сном. И в самом деле все было, как во сне: пустой дом, незнакомые звуки. А затем снова шепот.

Тереза решила, что не может оставить мать одну. Особенно после той сцены в гостиной, которая до сих пор стояла у нее перед глазами. Она должна удостовериться, что с матерью ничего не случилось.

Терри на ощупь, по стене, добралась до лестницы и, ступая неслышными шагами, спустилась вниз.

В гостиной никого не было.

Девочка настороженно вслушивалась в тишину. Вдруг — скорее чутьем, чем на слух — она угадала чье-то присутствие.

Скрип, до боли знакомый.

Еще не определив источник этого скрипа, Тереза вся затрепетала. Заглянув в столовую, почувствовала неладное. Что-то было не так; темнота показалась ей незнакомой.

Вдруг ее осенило: задняя дверь, на кухне. Вот откуда исходил скрип. Дверь отворилась, впустив в дом ночной свет.

Терри стояла словно завороженная, не в силах сделать шаг вперед или вернуться к себе. Но вспомнив о матери, крадучись направилась через столовую.

Целью ее было достичь небольшого алькова между столовой и кухней; а там, из-за угла, осторожно посмотреть на источник своих страхов.

Стараясь не дышать, она обогнула стол, чтобы ее нельзя было заметить из кухни. Прокралась вдоль стены. Когда Тереза наконец достигла заветного алькова, у нее бешено колотилось сердце; превозмогая страх, она заглянула в кухню.

Полоска света. В дверном проеме чья-то тень.

Тень стояла спиной, загораживая свет. Но девочка сразу узнала ее по тонкому силуэту: мать. Легкий наклон головы, и свет упал на лицо матери.

Она смотрела куда-то вниз, и Терри машинально проследила за ее взглядом.

С порога на Розу взирал Рамон Перальта. На лице у него была кровь; он смотрел на нее снизу вверх, и в его глазах стояли недоумение и мольба, как у зверя.

— Умоляю, — сорвалось с его губ, но больше, казалось, говорил его взгляд.

Роза смотрела на него невидящими глазами. Терри заметила, что под голову ему натекла лужица крови, казавшейся черной в мертвенно-бледном свете.

Мать некоторое время стояла над ним в нерешительности, потом выпрямила голову и закрыла дверь.

Щелкнула задвижка. Терри увидела кисть руки. Пальцами он царапал по стеклу.

Стоп-кадр: рука отца на стекле, застывшая фигура матери перед дверью. В следующее мгновение Роза Перальта привычным движением выключила свет.

Тереза почувствовала, что ей нечем дышать.

Тень повернулась лицом к окружавшей Терри тьме. Это была скорее догадка, чем уверенность, потому что тьма сгустилась и она почти ничего не видела.

Девочка и мать смотрели друг на друга сквозь разделявшую их пелену мглы. Терри не была уверена, заметила ли ее мать; в темноте фигура Розы была подобна негативному изображению, отпечатавшемуся на сетчатке глаза.

В руке у матери что-то было.

Терри окаменела. «Уходи, — мысленно приказала она матери. — У тебя еще есть время, ложись спать и забудь обо всем. Это всего лишь сон, — твердила она себе. — Всего лишь сон».

Она повернулась и на цыпочках прокралась через столовую. Не было слышно ни единого звука. Когда Тереза уже была у самой лестницы, то услышала, как на кухне закрылась дверь.

Легко, не чувствуя под собой ног, девочка взлетела по лестнице. «Сон», — не уставала повторять она. Сон, вызванный к жизни ее собственными потаенными желаниями, в которых она никогда никому бы не призналась.

— Прости, — пробормотал Крис, подходя к ней. — Мне очень жаль. — Он обнял ее.

И тут Терри словно прорвало. Уткнувшись ему в плечо, она разразилась рыданиями, больше не в силах бороться с собой. Она рыдала так, словно хотела выплакать их общее горе — горе Елены и Розы, Карло и Криса. Горе той маленькой девочки по имени Тереза.

— Ничего, ничего, — твердил Крис, поглаживая ее по спине. — Нужно только время — все наладится.

Терри не представляла, каким образом все должно было наладиться, но все же с отчаянием обреченного цеплялась за его слова и продолжала плакать о том, чего так и не смогла забыть, плакала с тем же неистовством, с каким мечтала забыть, расплачиваясь во сне за свои мечты.