— Ладно, полный список можно узнать в другом месте, — встревожилась моя «ангел» в медицинском халате. — Наказания за вами не будет, не переживайте… Вы ни в чем не виноваты… Это сделали не вы, а вирус…

В горле стоял комок. Что тот день оставил после себя в наследство? Знание того, что я трус, плюс всего-то десяток жертв в придачу.

— Вы до смерти напугали свою семью, когда они заметили вас среди толпы атаковавших больных возле компьютерного клуба. К счастью, я находилась рядом с ними, и им не пришлось искать родственника по всему городу и его окрестностям. Вас оперативно дезолировали и вот, вы снова с нами.

— Я был среди толпы атаковавших заведение зомби? — проговорил я не своим голосом.

Доктор замялась на секунду и ответила:

— Ой, извините, я ошиблась. Я просто была обязана вам сказать, что вы вели себя крайне мужественно и как бы… пытались бороться с болезнью. Сейчас вы мало что помните и мозг в целях самозащиты слегка изменил вам память, но то, что вы рассказали, шокирует. Вы нападали на других больных, по всей видимости пытаясь защитить свою семью, находившуюся в здании.

— А что с теми больными? — сипло спросил я.

— Они… мертвы, — тихо подтвердила мои опасения девушка. — Ожоги оставили всякую надежду на реабилитацию.

Неожиданно из меня градом выкатились слезы. Не скупо, а градом.

Доктор оставила меня одного.

Из поликлиники меня выписали в тот же день, но я не захотел даже встречаться с родными, разбираться, как так получилось, и поэтому я тайно снял номер в гостинице. Вид у меня был бледный, что ввергло меня в панику.

Ничего больше не хочу слышать о смерти.

Я спустился, вышел на улицу, отправился в Парк Культуры и Отдыха. Сел прямо на траву и, жмурясь от яркого света, очутился…

Я бегу вниз с холма, к открытому и такому привлекательному для меня аласу. Размазывая слезы по щекам, я спотыкаюсь, останавливаюсь, чтобы отдышаться, но замечаю, что дед уже близко, с той самой противной уткой в руке.

— Бар! — кричу я и бегу дальше, но дед подхватывает меня на руки и со скрипучим хохотом подбрасывает меня своими сильными руками в воздух.

Я сопротивляюсь, ору, а дед все смеется и смеется.

— Эрээк, — приговаривает он. — Кып кыра.

И тут у меня вдруг разливается тепло по телу, и мне кажется, что с каждым подбрасыванием вверх я смогу дотянуться до яркого, будто мелом нарисованного солнышка. У дедушки слишком заразительный хохот! Я протягиваю ладошки к небу и уже начинаю смеяться вместе с ним, а то и пуще, чем он.

Потом мы обнимаемся, и меня согревает: с одной стороны — дед, с другой — живительные лучи жаркого летнего солнца.

По чему я буду скучать в Л.А.? По своим близким, конечно же. По маме, которая с годами становится все только красивее, по отцу, который так смешно обращается с мобильными телефонами.

По милой, чистой и ласковой Элизе, по растяпе брату, который, я знаю, обязательно станет еще даже лучшим добытчиком для семьи, чем я. Теперь я это знаю. Однажды вкусивший вкус победы, пусть даже и на соревновании по плаванию, не может больше ее забыть.

По моей наивной бабушке… Но я рассказывал про нее? Да, уже рассказывал.

По убитой мною Лене, по Лехе, по Бекке — по всем-всем-всем.

Но я больше не вернусь к ним. Я умер.

Поэтому сейчас я еду через Москву в Лос-Анджелес, туда, где я смогу родиться заново.

— Описать хоть сможешь?

— Да вот… не запомнился он мне как-то. Обычный такой парень, худощавый, волосы короткие, куртка черная, джинсы темные, на лице шарф, бежевый. Ну и он ведь сразу побежал, как меня увидел.

— А чего тебя так это зацепило? Ну, впаривал мужик девке наркоту, ну ты его за этим попалил, он и побежал, все естественно, откуда он знает, может ты мент?

— Ох, Коля, Коля, «мент», не «мент»…

Алексей затянулся и поежился — хотя октябрь в этом году и выдался довольно теплым, порывы осеннего ветра пронизывали насквозь.

— Понимаешь, во-первых, предчувствие у меня, что не такой простой этот парнишка, каким кажется на первый взгляд, а во-вторых, девка та, это не абы кто, а Настена.

Друг закатил глаза.

— Лешка блин. Каждый раз, когда у тебя проблемы, я это имя и слышу. Нафига она тебе сдалась? Ты же женатый мужик, взрослый, серьезный. Не связывайся ты с ней, — от увещеваний, друг перешел к уговорам, — конченый она человек. Знаешь же, назад ей уже ходу нет, кто с иглой подружился, тот по своей воле не слезет.

Алексей молчал, сосредоточенно изучая облезлую стену дома, явно не желая продолжать разговор, и собеседник покачал головой, а затем, пожав на прощание руку, открыл дверцу служебного УАЗа.

— Бывай. Только дел не натвори.

— Постараюсь. А ты посмотри, что я просил, только не забудь!

Машина тронулась с места, разбрызгивая из-под колес грязно бурую мешанину грязи и снега, а затем скрылась за поворотом. Выбросил окурок через плечо и, накинув капюшон, Алексей прошел под аркой, выйдя на проспект Ленина. Серое небо, серые дома, вдобавок слякоть напополам с гололедом — какое тут могло быть настроение? Думая о своем, он сделал пару шагов, к дорожному переходу с непременной лужей, по-хозяйски разлегшейся вдоль обочины. Вдруг с диким ревом и громыхающей из приоткрытых окон музыкой, мимо пронеслась белая «карина», обдав его фонтаном воды из-под колес. Водитель даже не взглянул на не вовремя подвернувшегося пешехода, а спокойно проскочив на красный, уже продолжал свой стремительный полет по полукольцу площади. Впрочем, даже если бы он и оглянулся, вряд ли успел бы разглядеть за столь краткий миг, как в глазах парня мгновенно загорелся недобрый огонек.

Внезапно задние колеса «карины» повело, раздался душераздирающий скрип тормозов, и машина, выскочив на тротуар, где по счастью не оказалось пешеходов, с размаху влетела в чугунную ограду здания ЛОРПа.

Сразу набежали зеваки, случайные прохожие заворачивали головы, силясь уловить и свой жирный кусок «вкусненького» в серой толчее дня, откуда-то издалека завыли сирены. И только один человек так и стоял у самой кромки проезжей части, совершенно, с виду, безучастный к случившемуся. Загорелся зеленый, и, пробормотав под нос строчки из старой песенки «не воюй со мной, не воюй», Алексей, в два прыжка преодолев лужу, добрался до сухого асфальта и пошел своей дорогой.

Судьба у парня была необычная. Лет до четырнадцати он ничем от сверстников не отличался — как и все, носился по дворам, дрался, ходил с пацанами рыбачить на протоку. Но вскоре он сам, да и окружающие, стали замечать странности, из-за чего, за глаза, и прозвали колдуном.

Началось все с сущей ерунды — «заказать» нужный автобус, успокоить не в меру разбушевавшегося приятеля — в общем-то, конечно, никакое не колдовство, а скорее приятные мелочи жизни. Но дальше — больше. Вскоре Леха без труда, взглядом, мог катать по столу, сперва скомканные бумажки, а потом уже и чашки с чаем, чем забавлял приятелей, наслаждаясь своими способностями и тем эффектом, что их демонстрация производила на окружающих.

Продолжалось это до тех пор, пока однажды, в самый разгар веселья, когда под восторженные крики приятелей, Леха жонглировал в воздухе, без помощи рук — одной силой мысли, десятком столовых приборов, не вернулась с работы мать.

Вилки и ложки в беспорядке рассыпались по полу, а гости были немедленно выдворены на улицу. Леха ожидал крепкого скандала, но, его не случилось. Напротив, мать, даже не сняв пальто и сапоги, прошла на кухню, села за стол и повела обстоятельный допрос — давно ли это с ним? Много ли народу об этом знает?

Вопросов было много, а ответы удивляли один больше другого. Они проговорили весь вечер, и, когда утром следующего дня, стоя на остановке «Сайсары» и ожидая переполненного в эти часы «пятнадцатого», школьные приятели попросили его слегка «очистить» салон (раньше он частенько проделывал этот трюк — кому охота толкаться с утра пораньше?), Леха лишь разочарованно развел руками — дескать ничего не получается, этой ночью, как отрезало.