Джей-Джей распаковал чемодан, тщательно вымыл лицо и переоделся. Затем он спустился в холл отеля. Деспо объяснила ему дорогу к таверне, и он пошел в указанном направлении вдоль по улочке, спускающейся со скалы к берегу моря. За ним следовала стайка местных мальчишек: они хихикали и перешептывались, держа наготове свои мячи и йо-йо.

Джей-Джей ускорил шаг, но мальчишки не отставали. Наконец, набравшись смелости, они окружили его и стали тыкать пальцами в его форменный блейзер.

— Смотри, — сказал один из них на ломаном английском. — Мировой рекорд. Йо-йо!

Что ж, дети остаются детьми в любой стране мира. Джей-Джей, превозмогая боль, улыбнулся, помахал рукой, но почему-то решил пока не расстраивать их горькой правдой. На самом деле у этих ребят не было ни малейшего шанса. Эдди Макдональд из Торонто надолго закрыл вопрос о рекордах с йо-йо, прокрутив игрушку двадцать одну тысячу шестьсот шестьдесят три раза за три часа.

Сопровождаемый многочисленной свитой, Джон Смит дошел до таверны «Николаос», где, как предполагалось, должен был быть установлен новый мировой рекорд. Это был простой деревенский ресторан, сводчатую дверь которого украшала вьющаяся виноградная лоза. Похоже, все двести жителей Хоры собрались здесь по такому случаю. Молодежь и старики — все с почтением взирали на гостя. Еще бы, ведь этот человек приехал к ним из самого Нью-Йорка! И он — не какой-нибудь турист, а самый настоящий регистратор рекордов.

Джей-Джей порадовался, обнаружив приготовленное для него в зале ресторана старое черное кресло с высокой прямой спинкой. Рядом с креслом примостился маленький столик, остальная же мебель была вынесена из зала. Большую часть помещения занимали зрители, сидевшие и стоявшие по его периметру, вдоль стен. Джей-Джей открыл на заранее заложенной странице свод правил и сел в кресло, с благодарностью приняв от хозяина заведения бутылку воды и тарелку с финиками.

На абсолютно пустой площадке в центре ресторанного зала разминался претендент на мировой рекорд: Митрос Пападаполус то делал наклоны, то приседал, то принимался прыгать. У него были темные пронзительные глаза и роскошные усы. Одет он был в обтягивающую майку «Адидас» и короткие шорты. Этот скромный по количеству потраченной на него ткани наряд практически не скрывал его мускулистое, тренированное тело. Голову претендента украшала яркая бандана, на руках были застегнуты браслеты-напульсники. При взгляде на него сразу становилось ясно, что этот человек собирается бороться до последнего.

— Вы готовы? — спросил Джей-Джей.

— Да, — ответил Митрос. — Я готов.

Регистратор кивнул молодой пышнотелой переводчице и обратился к собравшимся зрителям:

— Мировой рекорд в этой категории составляет восемнадцать часов пять минут и пятьдесят секунд. На данный момент он принадлежит Радхи Шьяму Праджапати из Индии.

Затем он обернулся к Митросу и поднял на вытянутой руке хронометр.

— Kalee epeeteekheea, — произнес Джей-Джей два слова, которые знал по-гречески. — Желаю удачи. Итак, на старт, внимание…

Митрос сделал глубокий вдох, а затем, подобравшись, встал по стойке смирно — ноги вместе, руки прижаты к бокам, голова поднята, взгляд прямо перед собой.

— …марш!

Джей-Джей решительно нажал на кнопку хронометра. Митрос Пападаполус застыл как вкопанный. Он стоял абсолютно неподвижно.

На сей раз Малёк был готов встретить нашествие во всеоружии. За последнее время он, может быть, и похудел на несколько драгоценных фунтов, но сбрасывать его со счетов было нельзя. Набравшись опыта, он теперь представлял собой серьезное препятствие для всех чужаков. Начальник полиции Супериора прекрасно понимал, что лишь только новость об Уолли пройдет по каналам информационных агентств, десант журналистов снова высадится в его городе при поддержке колонн передвижных телевизионных студий. «Вот ведь шакалы, — подумал в сердцах Малёк. — Как только рекорд отменили, их из города как ветром сдуло. Но теперь они, почуяв кровь, смерть и добычу, готовы вернуться, как стая грифов».

Не в силах противостоять нашествию по всему периметру города, Малёк решил организовать оборону во временной цитадели — в местной больнице. Он забаррикадировал центральный вход и перекрыл въезд на больничную парковку. Его люди остались оборонять двери западного крыла и отдельный подъезд отделения реанимации. Своими собственными руками начальник полиции выставил из здания больницы проникшего туда шпиона — репортера из Сент-Луиса, переодетого и загримированного под пациента из дома престарелых, расположенного в том же здании.

Уолли доверял только доктору Нуджину, и Малёк принял решение вызвать ветеринара и пустить его в больницу. Теперь они вместе стояли у кровати Уолли и с ужасом смотрели на нагромождение каких-то трубок и мерцающие мониторы, провода от которых были подключены к телу их друга. Даже ветви старого дуба, росшего у самой стены, казалось, тянулись к окну, словно желая помочь гиганту, лежащему без сознания.

Доктор Нуджин покачал головой и сказал:

— Он ведь ни на что не жаловался. Никаких предпосылок, никаких симптомов. Ума не приложу, как такое могло приключиться.

Помолчав, он смахнул набежавшую слезу и мрачно произнес:

— Когда животное оказывается в таком состоянии — все просто и понятно: сразу ясно, что делать.

Утренняя пресс-конференция прошла так же мрачно и безрадостно. Под прицелом целой батареи телекамер Берл Граймс с похоронным выражением на лице обратился к зрителям всей страны. Он объявил, что Уолли находится без сознания и его организм балансирует на грани жизни и смерти. Что именно послужило причиной такого состояния — неизвестно: Уолли никогда не жаловался на здоровье. Оставалось надеяться, что вызванные из Омахи специалисты разберутся в ситуации и сделают все возможное.

— Вы не думаете, что это опять пищевое отравление? — спросил один из журналистов.

— Хорошо бы, если б это оказалось так, — печально ответил Берл. — К сожалению, на сей раз дело гораздо серьезнее. Положение критическое. Мне остается только предложить всем помолиться за Уолли. Сейчас он, как никогда, нуждается в помощи свыше.

К полудню по всему городу появились серебристые ленточки. Они свисали с ветвей деревьев, трепетали на антеннах, их прикалывали к лацканам и воротничкам все добропорядочные жители Супериора. Ближе к вечеру такие ленточки появились во дворах и на антеннах машин по всей Небраске. Люди молились о здоровье Уолли.

В палате номер двести тридцать девять было тихо. Лишь время от времени попискивал осциллограф, отображавший работу сердца пациента.

Роза сидела на краешке кровати Уолли. Под потолком палаты висела огромная гирлянда из связанных между собой воздушных шаров. Повсюду стояли букеты цветов, одеяло больного и почти весь пол палаты были усыпаны лепестками. Все как в прошлый раз, с одной лишь разницей: эти цветы не подбадривали претендента на мировой рекорд и не взывали к успеху, а больше напоминали украшения для гроба и свежевырытой могилы.

Роза сделала необходимые отметки в карточке и повесила бланк на крючок в изножье кровати. Уолли, этот спящий великан, выглядел умиротворенным. Роза аккуратно отбросила прядь волос с его лба и провела пальцем по шраму на плече, оставшемуся от «стрелы Купидона»: эту рану еще совсем юный Уолли нанес себе сам, чтобы доказать Вилле свою любовь. Роза взяла друга за руку, о чем мечтала уже долгие годы. Это была рука человека, умеющего трудиться, человека сильного и доброго. Роза долго разглядывала мозоли, коротко стриженные, потрескавшиеся ногти, складки и трещинки на коже, которые за многие годы физической работы сложились в замысловатый узор.

Наклонившись к одеялу, Роза аккуратно поцеловала ладонь Уолли. Затем она придвинулась еще ближе к нему и втянула носом воздух. Этот запах кружил ей голову. Мыло, земля, человеческая плоть. Еще никогда она не была так близко к своему возлюбленному. В то же время никогда раньше они не были так далеко друг от друга.