наиболее субъективное повествование Гомера, когда он употребляет
«импрессионистический метод» (Бассетт, стр. 108 сл.).
Второй пример эмоционально-субъективного подхода Гомера к изображаемой им
действительности – это описание щита Ахилла. Является вековой традицией
рассматривать это длиннейшее описание как пример объективного эпоса, чуждого всяких
субъективных настроений и эмоций. Нам кажется, что Бассетт гораздо глубже понял этот
эпизод из XVIII песни «Илиады», увидевши в нем как раз элементы субъективизма, и
эмоциональности. Вот как рассуждает Бассетт.
Сцены на щите Ахилла много раз рассматривались как свидетельства знакомства
Гомера с минойским, финийским и греческим геометрическим искусством X–IX вв.
(например, Дж. Майрс «Кто были Греки», стр. 517-525). Другие ученые, рассматривавшие
описание щита с поэтической стороны (Роте, Финслер, Дреруп), отбрасывали эти
попытки. Бассетт считает, что материалы свидетельствуют в их пользу.
1) В сценах щита много подлинной жизни и движения, которых нет в произведениях
пластического искусства. 2) Поэт подготавливает слушателей к произведению
божественного мастера, описывая вещи из металла, наделенные жизнью (треножники,
меха, фигуры служанок. 3) Нет интереса к техническим деталям, а только показаны орудия
Гефеста. 4) Нет намеков на устройство щита, кроме того, что по его краям течет [125]
Океан. 5) Много сходства между сценами на щите и сравнениями, и сцены эти близко
знакомы аудитории поэта, кроме, может быть, упоминания Дедала. В противовес всей
героике поэмы, по Бассетту, на щите действует обычный народ, толпа, смотрящая на
танцы юношей и девушек зажиточного сословия. Нет нигде упоминания о командующих
обеими армиями, о владельцах стад и виноградников. Жатва начинается с описания
жнецов и кончается их приготовлением к ужину. Сам же басилевс молчалив, недвижим и
не больше, как фигура песенной традиции.
Весь щит исполнен не только поэтической симметрии, но и эмоциональной
симметрии. Гомер предпочитает идти от жизни, приукрашаемой искусством, к простой
человеческой жизни. Здесь мир и война в городах, стада скота и пастухи, и пахари, и
жатва, и сбор винограда, и танцы. Всюду царит дружный труд и веселье, где нет и следа
тяжелой жизни. В других сценах картины природы, полные любви и мира, исполненные
гармонии, которую, может быть, нарушает только танец. Но у Гомера нет симметрии
формальной, и от него нельзя требовать механической гармонии. Танец дополняет
органическое единство всех сцен щита, которые рисуют свет и тень жизни, но с полной
победой света и радости. Мотив в начале щита – веселый и приятный, и в танце Гомер
вновь к нему возвращается. В основе его молодость и ее радости. Это симфония
жизненного восторга, начатая в мирном городе и законченная в танце. Даже критские
элементы в танце только подчеркивают его жизнерадостность, столь любимую и
культивируемую критянами.
Щит – это эпическая гипорхема, 3) вклинивающаяся в действие между двумя
напряженными моментами поэмы. Когда Ахилл узнает о смерти Патрокла, то Антилох
боится, как бы он не покончил с собой (XVIII.32-34). Но когда Фетида приносит оружие
сыну, он наполняется бешенством и глаза его загораются страшным огнем. Ахилл
забывает на мгновение смерть друга (XIX.23), как он забыл ее на мгновение, убив Гектора
(XXII.378-384). Все описание щита Ахилла – это вмешательство поэта, лирически
противопоставляющего восторженную радость живого человека тому горю, от которого
Ахилл молит о смерти и ненависти, желая для себя смерти после убийства Гектора.
Описание щита – это лучший пример из Гомера на введение в объективное повествование
чуждого материала, обогатившего этот рассказ эмоциональным эффектом (Бассетт, стр.
93-99).
3. Обстоятельная деловитость эпоса. Эпический художник не просто объективен. В
том объективном мире, который он изображает, он мог бы вести себя вполне свободно и
капризно, [126] немотивированно переходя с одного предмета на другой. Нет, эпический
художник – совсем другое. Он очень деловито подходит к изображаемой им
действительности.
Например, для изображаемого в «Илиаде» гнева Ахилла, да и для изображения всей
Троянской войны, можно было и не перечислять всех тех кораблей, которые были посланы
греческими городами под Трою. Но вот во II песне «Илиады» имеется т. н. «Каталог
кораблей», т. е. перечисление кораблей, и оно занимает целых 300 стихотворных строк.
Перед последним, сражением Гефест изготавливает для Ахилла его новое оружие.
Изображение одного щита Ахилла занимает в XVIII песни «Илиады» 132 стиха.
Эта деловитость и обстоятельность, конечно, была возможна только благодаря
любовному вниканию во всякие мельчайшие подробности. И это, конечно, одна из самых
существенных сторон эпического стиля, потому что отсутствие интереса ко внутренним
переживаниям личности с необходимостью приводило к бесконечно внимательной и
бесконечно обстоятельной фиксации всего внешнего, все равно, существенно оно было
или несущественно.
4. Живописность и пластика эпоса. Это бесконечное любовное рассматривание
внешних вещей приводило также и к тому, что в этих вещах всегда фиксировалось все
яркое для ощущения и все острое и выразительное для обыкновенного чувственного
восприятия.
а) Свет и солнце. Гомеровский мир полон света, и события в нем разыгрываются
большею частью при ярком солнечном освещении. Солнце и его лучи – это истинная
радость для гомеровского грека. Когда Зевс стал помогать троянцам и напустил мрак на
поле сражения, то Аякс молится Зевсу, чтобы тот разогнал мрак, и если уж им предстоит
умереть, то чтобы умерли они при свете дня (Ил., XVII.644-647). Ахилл, конечно,
сравнивается с солнцем (Ил., XXII.134 сл.); головная повязка Геры тоже сравнивается с
солнцем (Ил., XIV.184 сл.); замечательные кони Реса тоже сравниваются с солнцем (Ил.,
X.547). Ясно, что солнце и свет у Гомера – это какой-то универсальный критерий для
жизни и красоты.
Часто это освещение дается в контрасте с элементами затемнения. Гектор (Ил.,
XV.604-610) сравнивается с лесным пожаром на горах; его глаза тоже светятся гневным
огнем. Изо рта у него клубится пена, над головой качается страшный, тоже сверкающий
шлем, и сам Гектор летает по битве, как буря. От щита Ахилла тоже повсюду разносится
дивный свет наподобие маяка для тех, кто погибает в волнах (Ил., XIX.375-381). Пожары,
вспышки молнии, блеск оружия – это обычные образы у Гомера.
б) Цвета и краски. Но не только все полно света у Гомера. Все полно также и
красок. У «розоперстой» Зари – [127] «шафрановый» пеплос. У Афродиты – «золотое»
одеяние. У Аполлона – «золотисто-светлые» волосы. У Деметры – «темно-синее»
покрывало. У Латоны – «золотые» кудри. Ирида тоже – «златокрылая». Фетида –
«среброногая». У Зевса – «темно-стальные» брови и такие же волосы у Посейдона. Пьют
боги нектар «красного цвета».
Приведем еще пример, но не из гомеровских поэм, а из гомеровских гимнов, из
которых многие восходят еще к гомеровской старине. В VII гомеровском гимне бог
Дионис со своими «темно-стальными» или «темно-синими» глазами и с такими же
волосами в «пурпурном» плаще, сидит среди «виноцветного» моря, на корабле. А корабли
у Гомера и «черные» (Ил., I.300), и с «темно-синим» носом (Ил., XXIII.878), и
«багрянощекие» (Од., XI.124), и «карминнощекие» (Ил., II.637), паруса – «белые» (Од.,
II.425, XV.291). Во всех таких образах, несомненно, сказывается еще детство
человечества, поскольку дети, как известно, любят яркие краски, пестроту и блеск
