— Да, конечно. Она делает мою жизнь необыкновенно счастливой. Народ в Капуртале очень любит и понимает ее.

— А скажите, принц, у Вашего Высочества несколько жен?

— Да, много жен. Но принцесса есть принцесса.

«Анита не смогла скрыть свою горечь, — писал далее Отважный Рыцарь, — и, взрываясь от ревности, вставила: «Да, много жен. Таковы тамошние обычаи… Они ожидают его вот уже восемь лет, а он не отходит от меня».

«Почему я такая ревнивая?» — спрашивала она себя, меряя шагами апартаменты гостиницы «Ритц», из окон которой виднелся бульвар Прадо и статуя Нептуна, освещенная сиянием луны. Чуть дальше, в конце этого лабиринта улиц, началась ее история. Даже не верится, что какая-то случайность свела их в Мадриде! Не прошло еще и десяти лет, как Джагатджит увидел ее впервые… Теперь она слушала его храп, ритмичный, с перерывами. Он спал, как старый индийский слон, не подозревая, что чьи-то глаза, полные досады, смотрят на него в темноте.

Анита, как это всегда случалось, когда ее что-то волновало, не могла уснуть. Как будто в комнате присутствовал призрак англичанки из Муссори, имени которой она даже не знала. В ней бурлили противоречивые чувства. Было ли у нее право испытывать ревность? Почему она ревновала его к чужой женщине и не ревновала к женам и наложницам? Она вышла замуж за человека, который женился много раз, и хорошо знала эротическую культуру Индии и культ полигамии. Тогда почему ее так удивило откровение Далимы? Разве она этого не ожидала? Неужели она настолько влюблена, что мысль о том, что у супруга есть любовница, стала для нее невыносимой? Нет, ее беспокоило другое. Сердце Аниты сжималось, когда она думала о том, что может утратить свое положение фаворитки. Хотя испанке не удалось стать официальной махарани Капурталы, она долгое время царствовала в сердце махараджи. Сидя на этом троне, Анита чувствовала себя защищенной от подлостей остальных, она считала себя сильной, как Британский Радж, и способной выдержать все нападки с улыбкой на лице. Без этого трона… ее постоянное присутствие рядом с мужем утрачивало всякий смысл. Зачем тогда оставаться в Индии? Она предчувствовала, что ее отправка в зенану к остальным женам оставалась всего лишь вопросом времени. И что тогда будет с ней? Сможет ли она привыкнуть к жизни «обычной» госпожи, одной из тех, кто по вечерам ходит в кафе с подругами? Ей придется забыть об особых сандаловых папиросах, которые специально для нее производили в Каире, о толпе слуг, постоянно окружавших ее, забыть о том, что народ Индии относится к ней как к живой богине. Ей придется отказаться от роскоши и денег. Но самое страшное — и она не согласилась бы на это за все золото мира — был бы отказ от присмотра за своим сыном Аджитом. «Терпение, ты должна иметь терпение, — говорила она себе. — В Индии все основывается на терпении и терпимости. Бунт ничего не даст».

Но молодой андалузке не хватило выдержки. О каком терпении может идти речь, если ее кровь кипит? Это все равно что просить разъяренную тигрицу быть послушной и кроткой. Во время долгого путешествия в поезде в Малагу, куда они ехали повидаться с ее родителями и оставить у них детей Виктории, Анита, не в силах больше сдерживать себя, отложив иголку и вышивку, спросила у мужа:

— Кто эта англичанка, с которой ты познакомился в Муссори и сделал своей любовницей?

Махараджа, погруженный в чтение романа, который произвел фурор в Европе, — «Странный случай доктора Дже-килла и мистера Хайда», — посмотрел на нее поверх очков и встретился со взглядом Аниты, полным огня.

— О ком ты говоришь?

— Ты знаешь это лучше, чем я.

Он постарался прикинуть в уме, как отреагирует на его неверность такая горячая женщина, как Анита, обладающая чувством собственного достоинства и сильным характером. Помедлив, махараджа опустил глаза, чтобы скрыть свое беспокойство. Этот человек не привык ни давать отчет, ни вступать в стычки. Но он был загнан в угол и не сомневался, что Анита, вспыльчивая и своенравная, как тигрица, не выпустит его из своих когтей, пока не получит объяснений.

— Ты же знаешь, что у меня много подруг, но это ничего не значит. Англичанка, о которой ты говоришь, — жена одного комика, зарабатывающего на жизнь показом кинематографических пленок. Я познакомился с ними обоими и оставил им несколько лошадей, ничего более.

Анита смотрела в окно. Позади осталась труднопроходимая равнина Кастилии, открывшая дорогу оливковым рощам Андалузии. Ее земли. Она чувствовала, как сжимается сердце. Махараджа продолжал:

— Да, я женат на тебе, но ты же не станешь настаивать, чтобы я отказался от подруг?

— Нет, нет… Но говорят, что ты продолжаешь встречаться с этой англичанкой.

— А ты предпочитаешь верить злым языкам, а не собственному мужу?

— Мой муж исчезает и подолгу отсутствует. И он уже не такой, как раньше.

— Не следует верить во все то, что болтают. Те, кто распространяет эту клевету, просто хотят причинить нам вред. Тебе не стоит подыгрывать им. Если я и был занят последнее время, так это из-за тех усилий, которых требует от нас война. Но я тебя по-прежнему люблю, как и в первый день.

Вслушиваясь в размеренный, серьезный и убедительный тон, которым говорил с ней Джагатджит, Анита почувствовала, как с ее души упал камень, и подумала, что, возможно, ее воспаленный мозг сыграл с ней злую шутку. Что касается махараджи, то он, по существу, сделал то, чего ждала от него Анита, находившаяся в состоянии неопределенности. Оставаясь невозмутимым, он все отрицал. Джагатджит поступил так, как обычно поступают мужчины: несмотря на улики, отвергал все, в чем его обвиняла жена. Он сказал ей то, что она хотела услышать. Было бы хуже, если бы он признался с раскаявшимся видом. Правда могла стать убийственной.

Малага встречала их со всеми почестями. Местная пресса всегда пристально следила за историей дочери города, превратившейся в принцессу восточного королевства. Для махараджи приготовили программу, отвечающую его вкусам, с большим количеством фламенко. Пресса обессмертила один из приемов, устроенный в таверне, где почетное место занимала голова быка, украшенная в андалузском стиле. Монарх, сидевший перед огромным кувшином сангрии в окружении своих великолепных сикхов с тюрбанами на головах, благожелательно выслушал несколько аккордов и андалузских напевов.

Анита старалась проводить с родителями как можно больше времени. Хоть старики и казались счастливыми, оттого что видели дочь и принимали внуков, они были явно озабочены положением Виктории.

— Неужели ты не могла убедить ее приехать с вами? — спросила у Аниты донья Канделярия, морщинистое лицо которой выражало полнейшее беспокойство.

— Виктория надеется, что окончание войны не за горами. К тому же она не хочет оставлять своего мужа.

— Я всегда говорила, что он дурак, но это еще не все. Он бессовестный. И самое худшее то, что она по-прежнему не понимает этого.

— Любовь слепа, мама.

— Вот тебе повезло. Твой принц — само очарование. Хотя мы и видимся крайне редко, нас очень радует, что у тебя все в порядке. Почему вы уезжаете в Америку так скоро? Вы не можете задержаться у нас подольше?

— Не можем, мама. Но в следующем году Аджит и я приедем сюда, чтобы провести каникулы.

Анита не придавала словам матери слишком большого значения. Ее голова была занята другим. Казалось, вопрос, который она собиралась задать донье Канделярии, жег ей губы.

— Мама, — сказала Анита, перебивая ее, — я хочу, чтобы ты ответила мне совершенно искренне… Когда ты обсуждала мою свадьбу с махараджей и решилась на это, он говорил тебе, что был женат… и что у него уже было четыре жены?

Донья Канделярия, почувствовав себя неуютно, сжала ремешок своей сумочки. Вопрос дочери был ей явно неприятен.

— Да, он мне сказал об этом. Не только сказал, но и настаивал, чтобы я сообщила тебе. Но я этого не сделала. Принц заявил мне, что никогда не оставит своих жен, поскольку их обычай велит ему до конца своих дней заботиться о них. Но он пообещал, что будет обращаться с тобой как с европейской женой и у тебя не будет недостатка ни в чем. — Донья Канделярия внимательно посмотрела на дочь, словно подозревала неладное, и добавила: — Принц говорил нам, что он сделает все возможное, чтобы ты была счастлива.