Он поднял ее с табурета, и она встала перед ним, как тряпичная кукла, непонимающе хлопая глазами.

— Почему… Что такое?.. Что я играла?

— А ты не знаешь?

Она помотала головой, продолжая висеть у него на руках. Сердце бешено колотилось; она была ошеломлена и едва держалась на ногах.

— Ты начала с джаза, — сказал Лэн, — а потом стала играть что-то чертовски сложное.

Шопен. Она вспомнила этот ноктюрн. Ноктюрн В-мажор, опус 62, № 1. Она уже много лет исполняла его. Но она играла также что-то из Листа, а еще из Баха и Бартока. Не целиком, а только какие-то отрывки, случайные фразы.

— Черт, — сказала она.

— Ты играла по памяти.

— Я знаю, я… — Она облизнула сухие губы, но во рту тоже пересохло. — Я, наверное, поеду домой.

Лэн помог ей надеть енотовую шубу. Она была в испарине и по-прежнему смотрела куда-то сквозь него. Ему были знакомы и этот взгляд, и это изумление он видел их у музыкантов, когда музыка целиком поглощала их и им потом требовалось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он испытывал такую же оторванность от мира на баскетбольной площадке. Тогда он не видел никого вокруг. Даже потом, когда он смотрел запись игры и точно знал, что и зачем делал, вспомнить, как это получилось, он был не в состоянии. Он просто делал. Это происходило само по себе, было частью его самого.

Точно так же музыка, полившаяся из Д. Д. — он стоял тогда в баре, где вдруг установилась гробовая тишина и люди затаили дыхание, — эта музыка должна была быть частью девушки.

— Смотри не замерзни, крошка, — сказал он.

— Не замерзну. Спасибо тебе.

Лэн сам посадил ее в такси. Он настоял на этом. Леди сорвалась, думал он, и у нее случилась беда.

Было темно и холодно, но Медисон-авеню кишела людьми, и рестораны были переполнены. «Кондитерская Катарины» уже закрылась. Даже сама Катарина ушла домой. Джулиана подумала, не поехать ли ей на Парк-авеню к родителям, чтобы выпытать все у матери. Может, и отец поддержит ее и потребует большей откровенности от жены. Хотя раньше такого не случалось. В мире не было человека, который бы сильнее, чем Адриан Фолл, любил свою жену и с большим пониманием относился к ней. Но, уважая чувства Катарины и допуская, что в ее прошлом есть что-то, о чем она говорить не хочет, он тем самым поддерживал этот заговор молчания, и Джулиана мало надеялась на него. Разве отец станет спорить с матерью, которая желает счастья своему ребенку?

Ее обогнала веселая парочка, тащившая за собой елку. Они смеялись и пели песню о елочке, и Джулиана вдруг, без всякой на то причины, подумала о Мэтью Старке. Он, мягко выражаясь, непростой человек. Непонятный, самоуверенный, непредсказуемый. Он вовсе не ходит перед ней на цыпочках. «Лично я предпочел бы не связываться с ним», — сказал Лэн. Она поняла почему. Изменчивые глаза, шрамы на руках и на лице, низкий, мрачный голос несомненно говорят о тяжелом характере — и в то же время, как ей показалось, — о какой-то уязвимости.

Она неожиданно представила, как они идут по Медисон-авеню и тащат елку, а может, даже и поют, и удивилась, что эта картинка вовсе не показалась ей странной, невозможной или абсурдной.

Ты попала в беду, сказала она себе и поймала другое такси.

Вильгельмина поливала бегонии и ярко-красную герань, теснившиеся на подоконнике ее кухни. Она плохо спала этой ночью, и, когда зазвонил телефон, поняла, что вовсе не желает подходить. С кем бы она хотела поговорить? Да ни с кем. Но кто бы это ни был, он все равно позвонит снова. Она вздохнула, поставила лейку и сняла трубку.

Мужчина, говоривший с сильным фламандским акцентом, представился Мартином Деккером из Антверпена. Вильгельмина фыркнула. Она не любила бельгийцев.

— Чем могу служить? — спросила она, обрывая засохший листок бегонии.

— Джоханнес Пеперкэмп — ваш брат?

— Да.

— Я хозяин дома, в котором он живет.

«Умер, — подумала Вильгельмина, не понимая сама, какие чувства испытывает. — Мой брат умер».

— Мне не хотелось бы тревожить вас понапрасну, — поспешно продолжал Деккер, — но мистера Пеперкэмпа нет дома с позавчерашнего дня. Его только что спрашивали. Приходил торговец бриллиантами. Он сказал, что не застал вашего брата в мастерской, а тот должен ему несколько камней. Я знаю, вы согласитесь со мной, что это совсем не похоже на мистера Пеперкэмпа. Я подумал, может быть, вы знаете, где он.

Вильгельмина смяла в руке сухой лист.

— Я не видела Джоханнеса больше пяти лет, — сказала она. Но сейчас, когда она задумалась об этом, то поняла, что с тех пор прошло гораздо больше времени. Она пожала плечами. — Он взрослый человек. Может, у него есть женщина.

— Думаю, это маловероятно.

Вильгельмина тоже так считала. Уж скорее, он бродил у моря и упал с пирса. Он всегда любил море. Джоханнес старел, но после смерти жены, в которой души не чаял, он целых десять лет прожил в одиночестве. Бедная Анна. Она была доброй и милой — совсем не такой, как Вильгельмина. В голосе Мартина Деккера слышалось раздражение:

— Мисс Пеперкэмп, если вас не волнует…

— Я этого не говорила. — Вильгельмина привыкла к тому, что люди обижались на нее. Она не была ни бессердечной, ни равнодушной, но не признавала церемоний и уже много лет назад перестала жалеть об этом. Она — прямолинейна, и тут уж ничего не поделаешь. — А вы проверили его квартиру? Может, он лежит мертвый в постели.

Бельгиец был поражен такой прямотой.

— Я проверил. Его там нет.

— Хм. За многие годы он не пропустил ни одного рабочего дня. Это я знаю наверняка.

— И я говорю о том же.

Она вздохнула, и вновь в памяти всплыло лицо Хендрика де Гира. Сорок лет она пыталась истребить все воспоминания о нем. Может быть, существует какая-то связь между исчезновением Джоханнеса и появлением Хендрика де Гира в Линкольн-центре, гибелью Рахель и ее делами с сенатором Райдером? Да ну его, раздраженно подумала она и бросила смятый лист в мусорную корзину.

— Ну что ж, наверное, мне придется приехать в Антверпен, чтобы выяснить, что происходит с братом.

Домовладелец согласился с этим и, явно обрадованный тем, что ему удалось спихнуть дельце на Вильгельмину, повесил трубку. «Вот так оно всегда и бывает, — подумала Вильгельмина, — как обычно крайней оказываюсь я».

Джулиана шла по тихим узким улочкам Дельфшейвена, надеясь, что свежий воздух поможет ей справиться со столь знакомым ощущением скованности и потерей чувства времени, наступавшими всякий раз после перелета в Европу. Она решила вслед за Мэтью Старком махнуть в Антверпен, но по пути навестить тетю Вилли в Роттердаме. Она не знала Антверпена, не говорила по-фламандски и не имела ни малейшего представления о том, как найти там дядю Джоханнеса. Все эти обстоятельства, несомненно, уравнивали ее шансы с шансами Мэтью Старка. Но ей хотелось быть на полшага впереди — не плечом к плечу с ним и ни в коем случае ни на шаг позади. Она решила найти дядю Джоханнеса раньше, чем Старк.

Джулиана отправилась в аэропорт прямо из кондитерской матери, купила билет на самолет и сегодня ранним утром, прилетела в аэропорт Шипхоль. Оттуда оказалось совсем несложно добраться автобусом до Роттердама, а затем на такси до Дельфшейвена. Здесь она решила пройтись пару кварталов пешком, чтобы немного собраться с мыслями, прежде чем она постучится в дверь теткиной квартиры. В самолете она вздремнула и там же, в стерильной стальной коробке туалетной комнаты, как могла привела в порядок розовые волосы. Если бы кто-нибудь узнал ее в розововолосой красотке, то столь тщательно поддерживаемую репутацию Джулианы Пеперкэмп можно было бы отправить на свалку, но, как выразился бы Мэтью Старк, у нее был шанс остаться неопознанной.

Она прогнала мысли о нем и позвонила в дверь. Вильгельмина Пеперкэмп была не самым приятным человеком, но Джулиана чувствовала, что на нее можно положиться.