Хозяйка игнорировала его деловитый тон.

— Я не устраиваю вечеринок.

— Вы просто ходите на них.

— На самом деле, да.

— Ла-ди-да.

Резинка сползла к самому концу хвоста. Джулиана сняла ее, позволив волосам рассыпаться по плечам, и заметила, как слегка вспыхнули его глаза. Она не увидела бы этого, если бы не смотрела на него пристально. Значит, подумала девушка, он обращает на нее внимание. Репортерская привычка замечать детали, тут же предположила она. Не более того.

— Мистер Старк, — холодно произнесла она, — вы хотите о чем-то спросить или пришли поиздеваться надо мной?

Он посмотрел на нее, и его темные, почти черные, глаза потеплели, став карими.

— Извините. — Прозвучало неожиданно, и ей пришло в голову, что это слово он произносит не так уж часто. — Вид вашей квартиры и вас самой говорит о том, что музыка требует большого труда. Я не предполагал этого.

— Вы думали, будто однажды утром я проснулась и обнаружила, что умею играть на фортепиано?

Он ухмыльнулся.

— Что-то вроде того.

— Это не так. — Она решила не развивать эту тему. — О чем вы хотите узнать?

— Я сейчас выхаживаю одну статейку, — сказал он, подойдя к пыльному роялю. Около дюжины карандашей было разбросано по полу под роялем и под стулом. Он поднял один длиной в два дюйма. — Полагаю, он еще может послужить.

— Я делаю пометки карандашом. Мне некогда точить их во время работы, и поэтому, когда я сажусь за рояль, имею в запасе около дюжины и, когда они тупятся, бросаю их на пол. Терпеть не могу тупых карандашей.

— Да, это ужасно.

Несмотря на его насмешливый тон, Джулиана чувствовала, что она восхищает его так же сильно, как и забавляет.

— А когда заканчиваю, я собираю их и точу все сразу. Это экономит время. Послушайте, мне надоело распространяться о том, что и как я делаю. Если мой образ жизни и моя квартира разрушили ваше представление о том, как должна жить пианистка, не обессудьте. А как это вы «выхаживаете» свою статейку?

— Если верить бессмертным словам Элис Фелдон, я — ленивая дрянь. — Он собрался было положить огрызок карандаша на подставку рояля, но передумал и бросил на пол. — Не буду нарушать ваш порядок. А разве не правда, что голландцы считаются очень аккуратными?

Джулиана нахмурилась.

— Откуда вам известно, что я голландка?

— Расследование.

— Что за расследование? Я не думала, что вы музыкальный обозреватель. Если это официальное интервью…

— Нет, не интервью. Расслабьтесь, ладно? — Он взглянул на нее и на шелкового Бетховена, сердито смотревшего с ее футболки. Джулиана почувствовала себя идиоткой. — Не возражаете, если мы присядем?

Старк уселся на диван среди потрепанных нотных тетрадей Шопена и Моцарта, пока хозяйка освобождала кресло от кипы газет и писем.

— Это корреспонденция за четыре месяца, я забыла предупредить на почте, что уезжаю. — Все потому, подумала она, что совсем недавно заказала доставку газет на дом. Ей казалось тогда, что, может, хоть утренние газеты помогут ей не чувствовать себя оторванной от мира. А может быть, хотелось иметь еще какое-нибудь занятие, до того как она усядется за рояль. — Я еще не просмотрела ее.

— Вижу. Помочь?

— Нет.

Собеседница ответила слишком поспешно. Она поняла, и он тоже. Ей не хотелось, чтобы Старк подходил к ней слишком близко. Он так отличался от мужчин, которых она знала. Усаживаясь в кресло, она украдкой оглядела его, отметив про себя шрамы на лице, сильные, темные руки, ботинки, которые выглядели так, словно их носили очень долго и проносят еще вечность. Шаджи он бы не понравился, подумала она.

— Ну, давайте спрашивайте.

Старк вольготно закинул ногу на ногу. Он выглядел совершенно непринужденно, и Джулиана вдруг спросила себя, что могло бы вывести из равновесия этого человека? Рассердить его? Заставить его рассмеяться?

— Я приходил в Линкольн-центр в субботу вечером, чтобы увидеть одного голландца, Хендрика де Гира, — сказал Старк. — Вы знаете его?

Джулиана принужденно засмеялась.

— А что, должна знать? — процедила она, наслаждаясь своим сарказмом.

Старк не отреагировал.

— Сэм Райдер не упоминал о нем?

— Нет. А он должен был упомянуть?

— Я не знаю, я лишь пытаюсь нащупать. Де Гир и Райдер должны были встретиться на концерте.

— Это вы так выхаживаете свою статью о сенаторе Райдере?

— Возможно.

Она задумчиво и сосредоточенно посмотрела на него, слегка прикусив губу.

— Он вам не нравится?

— Мне многие не нравятся. Вам никогда не приходилось слышать имя Хендрика де Гира?

— Если и слышала, то не запомнила.

— Тогда это мало что даст. И вы также никогда не слышали о Сэме Райдере.

Джулиана выпрямилась, напряженная и оскорбленная.

— Вы всегда так враждебно настроены к людям, которых интервьюируете, мистер Старк?

— Зовите меня просто Мэтью, ладно? — Он изобразил на лице что-то похожее на улыбку. — А почему вы все-таки не поехали в Вермонт?

— Я была на гастролях с самого сентября, и мне хочется пополнить репертуар чем-нибудь новым. Вермонт никуда не денется.

— Наверное, так. Вы много работаете?

— Сейчас да, минимум по восемь часов в день. Чтобы вернуть форму.

— Значит, вы последовали совету Шаджи.

— Он часто бывает прав в такого рода делах.

— И это вас бесит?

Она не могла сдержать усмешку, и ей пришла на ум сумасшедшая мысль. Как этот сильный, непонятный человек отреагировал бы на Д. Д. Пеппер?

— Временами да. Но расскажите мне что-нибудь о Хендрике де Гире. Вы подумали, что я могу знать его просто потому, что он голландец?

— Вообще-то, да. Я всегда проверяю совпадения. И ничего больше я вам рассказать о нем не могу. А ваша мать, как вы думаете, не может ли она знать его?

— Моя мать?

— Ну да. Ведь она тоже голландка.

Джулиана смотрела на него, не в силах понять, говорит ли он всерьез, но его темные глаза оставались непроницаемыми, а на лице была обычная усмешка.

— Моя мать уехала из Нидерландов более тридцати лет назад, — сказала она, — меня тогда еще не было на свете. У нее есть сестра в Роттердаме, но они не ладят между собой, а еще брат в Антверпене, которого она редко видит. Так что, боюсь, ни о каких де Гирах мне ничего не известно.

Есть еще Рахель Штайн, которая приходила к матери на чай, подумала Джулиана, но это совсем неважно.

— Ладно. Сэм Райдер был на концерте с одной старой женщиной, очень маленькой, темноволосой, хорошо одетой. О ней вы ничего не знаете?

Джулиана старалась сохранить спокойствие, придать лицу такое же непроницаемое выражение, какое было у него. Рахель Штайн! Наверняка это она! Но девушка автоматически помотала головой. Чутье подсказывало, что ей следовало отрекаться от любого, кто подходил бы под это описание. Нужно посоветоваться с матерью, прежде чем распространяться перед репортером о Рахель Штайн и ее отношениях с Катариной. Обе они голландки, также как и этот Хендрик де Гир. Но что их всех связывает с сенатором Райдером — да и друг с другом, если уж на то пошло?

— Нет, — сказала она, еще энергичнее помотав головой. — Не думаю.

— А о бриллиантах знаете что-нибудь?

Джулиана оцепенела.

— О бриллиантах? Нет, откуда? Я пианистка.

— Значит, вам ничего неизвестно о самом большом в мире алмазе?

О, Боже. Неужели он говорит о Камне Менестреля? Нет, не может быть. Джулиана едва сдержалась, чтобы не вскочить и не начать расхаживать по комнате. Ведь Мэтью Старк ничего не знает о фамильной профессии Пеперкэмпов. Как он узнал про Менестреля?

Мать, Рахель Штайн, голландец Хендрик де Гир, сенатор Райдер… Неужели это именно то, что их связывает? Таинственный, легендарный Камень Менестреля, который, если его огранить, будет стоить миллионы.

Нет, не глупи, сказала она себе раздраженно. Она никогда всерьез не верила сказке, которую рассказал ей дядя. То, что он вручил ей семь лет назад, — обычный камень, вокруг которого сложилась интересная легенда. Пусть даже алмаз, но не такой уж и ценный.