Шаджи победил. Она решила подождать с Вермонтом. Субботний вечер в «Аквэриан» прошел прекрасно, и они повеселились на полную катушку. Ей нужно работать. Она должна выгнать Д. Д. Пеппер — из своей жизни. Из-за постоянных разъездов у нее не оставалось времени для работы, и ей нужно вновь окунуться в нее с головой. Если она в течение двух недель будет проводить хотя бы по восемь часов в день за роялем, то снова войдет в форму. Так делают бегуны. Так должен работать музыкант, сказал ей Шаджи. И это была правда, но она все еще злилась, что он похоронил ее Вермонт, и не хотела признать его правоту. Когда она войдет в этот режим, тогда сможет провести несколько дней в Вермонте без ущерба для себя. И не чувствуя за собой вины.

Но ей не удалось так просто окунуться в прежнюю рутину. Вчера, проведя три часа за роялем, она заскучала и сбежала к музею «Метрополитен», чтобы посмотреть Рождественскую елку.

Сегодня она преуспела чуть больше. Проснувшись в восемь, всего на час позже, чем планировала, только десять минут нежилась в постели, хотя двадцать было бы лучше. Хорошо бы сделать пробежку по парку, но было прохладно. Ей стоило хотя бы размяться на велотренажере. Но тренажер заменила ванна. «Здоровый» завтрак состоял из двух бисквитных пирожных ее матери и кружки чая. Если бы она следовала запланированному графику, то в девять уже сидела бы, уткнувшись в клавиши, и оставалась за роялем восемь — десять часов с небольшими перерывами на обед и ужин. Но сегодня она села за инструмент только в одиннадцать и постоянно отвлекалась.

Было три часа, а Джулиана уже в четвертый раз беседовала с рыбками. Она решила не мучить себя. Нужно всего два-три дня, и она снова станет прежней — требовательной и увлеченной как всегда.

— Ну, Дюк, что ты скажешь о Шопене?

Дюк шевельнул, хвостом и вильнул в сторону. Шопен явно не произвел на него впечатления. Она работала над фортепианным концертом № 1 Е-минор — чертовски трудное произведение, которое она полюбила. И не оно сбивало ее на общение с рыбками. Что-то другое. Одиночество, может быть.

Она вздрогнула, от звонка телефона. Звонил швейцар. Он сообщил, что внизу, в холле, какой-то Мэтью Старк, он хочет ее видеть, пропустить его?

— Черт! — выругалась она, удивившись сама и озадачив швейцара. Она отчетливо помнила Мэтью Старка: его язвительный смех, темные, изменчивые глаза. Она не могла представить себе, что ему нужно. Она даже не знала, зачем он в субботу вечером ввалился к ней в артистическую. Просто поздороваться с Сэмом Райдером? Или с ней? Она сомневалась в том, чтобы у него хоть на секунду появилось желание пригласить ее на ужин. Он назвал ее милашкой. Что он делает здесь? Гости ей сейчас ни к чему. А в общем-то, какая разница?

— Пропустите его.

Она невольно, не отдавая себе отчета, оглядела себя в зеркале. Черное трико, болтающаяся на плечах футболка с Бетховеном на груди, черные носки, спортивные тапки. Лицо не накрашено, волосы собраны в конский хвост.

Ладно хоть не розовые, подумала она, но тут раздался звонок.

Она вышла в просторную прихожую и приоткрыла дверь, предварительно набросив цепочку: живя в Нью-Йорке, следовало быть осмотрительной. Но лишь мельком взглянув на человека за дверьми, узнала мужчину, который так обескуражил ее в тот вечер. На нем была черная кожаная куртка, черный свитер, джинсы и грубые кожаные ботинки. Шляпа и перчатки отсутствовали. Она почему-то и не представляла себе его иначе. На его темных волосах таял снег, но лицо, покрытое шрамами, совсем не казалось замерзшим. А она даже не знала, что на улице идет снег. Может быть, Шопен давался ей не так плохо, как она думала. Старк окинул ее нахальным взглядом.

— О, конский хвост? Вы совсем не похожи на всемирно известную пианистку.

Никто еще не был с ней таким бесцеремонным. Решительно никто.

— Вы не думаете, что, прежде чем начинать язвить, вам следовало бы подождать, когда я приглашу вас войти?

— Такого со мной не случалось.

В это охотно верилось.

— Что вам нужно?

— Пять минут. Я хочу задать вам пару вопросов.

— О чем?

— О нескольких вещах. Я — репортер.

— Почему я должна верить вашим словам?

— Хотя бы потому, что я здесь. Ну, да ладно. — Он выудил свой бумажник и сунул в щелку журналистское удостоверение. — Обследуйте меня.

Джулиане удалось, не коснувшись его пальцев, взять карточку. Рассматривая ее, она чувствовала на себе его взгляд.

— Вы из «Вашингтон газетт»?

— Угу.

Казалось, его забавляло все это, и она вспомнила его слова о том, что ей полагалось бы знать его имя. Чепуха.

— Ничего удивительного, что я о вас не слышала. — Она окатила его надменным взглядом и подарила ему одну из своих отчужденных улыбок: он заслуживал и того и другого. — Я не читаю эту газету.

— Недурно сказано, солнышко, но, по правде говоря, меня никто не знает как репортера из «Газетт».

Она почувствовала, как ее щеки вспыхнули от ярости, смущения и — она с отчаянием поняла это — от бессилия. Он все еще был за дверьми, и она успела кое-что разглядеть. Кривая усмешка, мускулистые бедра, широкий зазубренный шрам на правой руке, полученный явно не при резке огурцов.

— Бросьте! — сказала она. — Я никогда не слышала о вас и не хочу об этом говорить.

— Вы наведете обо мне справки, или мне так и стоять здесь до вечера?

Она захлопнула дверь и подумала, не вернуться ли ей к работе. Он услышит Шопена и все поймет. Но она прошла в гостиную к телефону. Только из любопытства, сказала она себе. Набрала номер «Газетт», указанный в его карточке. Ее соединили с Элис Фелдон, которая подтвердила, что Мэтью Старк работает у нее.

— Если это можно назвать работой, — добавила она полушепотом.

— Вы не могли бы описать его внешность?

— Зачем?

— Он стоит сейчас у меня за дверью, и я боюсь впускать его.

— Ясно. Я вас прекрасно понимаю. А кто вы?

— Меня зовут Джулиана Фолл. Я…

— Пианистка Старка. Будь я проклята!

Пианистка Старка. Бог мой. Что происходит?

— Ростом примерно пять футов одиннадцать дюймов, брюнет, на лице шрамы, он носит черную кожаную куртку и грубые, массивные ботинки, и еще…

— Это он. Спасибо.

— Подождите. Дайте мне его, пожалуйста.

— Я передам, чтобы он позвонил вам, — сказала Джулиана и положила трубку.

Она сняла цепочку, щелкнула замком и предоставила Старку самому открыть дверь.

— Вас опознали.

— Звучит зловеще.

Он прошел в гостиную. Джулиана последовала за ним. Это была огромная комната, выходившая окнами на Центральный парк, который сейчас, под легким снежным покрывалом, напоминал рождественскую открытку. Она заметила, что он огляделся с таким видом, словно пыль на подоконниках и мраморном камине, на рояле и на разнообразной старинной мебели, на книгах, журналах, фотографиях, газетных вырезках, письмах, дипломах и на прочем барахле, разбросанном повсюду, была для него полной неожиданностью. Она сама заметила ее впервые после возвращения из Парижа. Два больших персидских ковра тоже требовали чистки.

— О, золотые рыбки? — сказал визитер, подойдя к аквариуму и заглянув в него. Потом обернулся к ней. — Славная у вас квартира. Ее некому убирать?

— Я некоторое время была в отъезде, а после этого не нашлось времени заняться уборкой и… Ну, у меня есть человек, который приходит убирать, но ее давно не было. Она появляется нерегулярно. Трудно сосредоточиться, когда работает пылесос и кто-то снует вокруг тебя, вытирая пыль. Мне, честно говоря, пыль не очень мешает.

— Не сомневаюсь.

Журналист смотрел на нее. Джулиана почувствовала, что резинка немного сползла с хвоста, и подумала, что, пожалуй, сейчас не очень привлекательна. Но она всегда выглядит так в это время дня, после нескольких часов работы. Пришлось собраться, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.

— А что вы делаете, когда устраиваете здесь вечеринки? — продолжал он. — Я бы на вашем месте запихнул все под диван и приглушил свет, чтобы никто не заметил пыли.