Из щели гроба, как белый язычок пламени, на мгновение высунулся уголок материи.
— Это носовой платочек, на который расщедрились, сунули мне в карман черного пиджака, но ведь знали, что в жизни я пользовался не носовым платком, а полотенцем. Иногда я протираю крышку гроба. Привычка" Хотя микробов во мне больше нет, но сам я присутствую в микробах… Разумеется, когда-то и я был молодым человеком, и мне хотелось делать с девицами то самое, что другие парни делают как в помещениях, так и на лоне природы. Но я, черт возьми, умел читать и опять же в каком-то журнале прочел, что, целуясь, можно, мол, перенести, как же там было… да, можно, мол, другому привить примерно тысячу микробов, дрожжевых грибков и других микроорганизмов. Вот я и прикинул: если целоваться, скажем, в течение одного часа — через неделю каюк. Ну нет! Бывали случаи, конечно, когда ко мне тянулись губы, ну точно как когда пьешь воду из-под крана; но я брал себя в руки, потому что читал брошюры о здоровье. Несколько раз меня огрели по уху и обругали слабаком, слюнтяем, библейским ослом и так далее. Одна со злости плакала и кричала, что я её обидел. А мне казалось, что она обидела меня, желая уничтожить бактериологической бомбой под названием поцелуй. В общем, из-за этой брошюры я женился только в тридцатилетием возрасте. Сделал я это быстро, без оглядки — и ошибся… Не хватало опыта, ибо я раньше не целовался.
— Значит, в тридцатилетием возрасте вы перестали бояться поцелуев?
— Хе-хе, я тогда больше ничего не боялся, так как мать ушла к моей сестре и не было никого, кто бы сварил пищу на растительном масле по рецептам книги о здоровой пище. От свинины же — рак, так ведь пишут… Да, тогда-то я и сблизился с тридцатилетней разведенной особой, хотя и прочел брошюру о том, каким путем распространяются венерические болезни, если отсутствуют прочные брачные узы.
— Вы заболели?..
— Хе-хе, вовсе не заболел, ерунда в этих брошюрах напечатана! Не заболел, а гораздо хуже — женился. Болезнь можно вылечить, брак непоправим. Я мягкотелый, всегда хочу всем угодить. И я ведь знал, что Элизе понравится, если я на ней женюсь. Словом, дал согласие, и с этого началась моя погибель, которая продолжалась двадцать лет.
— Вы… целовались и потом болели двадцать лет?
— Хе-хе, не целоваться — это была единственная привычка, которую жена позволила сохранить мне с холостяцких лет, потому что жене-то я был нужен для того, чтобы носить в дом деньги и чтобы было кого дрессировать. Дочь у нее была уже как бы в качестве приданого. Я работал на лесопилке настройщиком. Это такой мастер, который из кривой березы выпиливает прямые доски. Черт побери, знал бы, что помирать так скоро, отложил бы для гроба доски собственной распилки. Теперь смотришь в потолок — настоящий брак, доски будто зубами обгрызены, и синие края не срезаны. Просто плюнуть хочется, но нечем — я ведь привидение… Словом, я зарабатывал деньги с утра до вечера; и все же каждый день за завтраком выяснялось, что меня содержат жена со своей дочкой, так как на них лежит приготовление пищи. Готовить-то они готовили, но что! Я должен был есть даже копченое мясо, салаку в томате, даже шашлыки и чахохбили с лавровым листом, хотя хорошо знал, что все это вредно для здоровья. Но — жена любила то, что щиплет язык. И уж такой у меня характер: не мог я перечить. По утрам заставляли пить натуральный кофе, потому что он нравился жене, хотя я знал, что от кофе разрушается сердце, возникают почечные камни, слабеет память и другие органы.
Самое ужасное, что жена подталкивала меня к алкоголю, потому что директор лесопилки, бухгалтер и остальное общество любят выпить. Она сожгла все противоалкогольные брошюры, и после этого у меня уже не было уверенности, что алкоголь вреден. Сколько в нашей семье именин? У жены два раза именины: и на Роту и на Элизу. В молодости она была, мол, прелестной Ротой, теперь, в связи со своим весом, стала Элизой. У дочери, как нарочно, тоже два имени: Сармите и Цента — усердная, хотя усердно она только глаза красит. В целом это составляет четыре раза по два дня, потому что дочь надо выдать замуж. Еще дважды именины у меня. Потом наши три дня рождения, потом именины и дни рождения у директора и директорши, бухгалтера… У меня податливый характер… Директора звать Карлом. Каждый год в день Карла жена только и командует: "Идем! Одевайся! Не забудь пол-литра и бальзам!" В этом году — аминь…
Привидение Варнав на минутку умолкло.
— Во черт, показалось, будто петух уже хлопает крыльями и я должен исчезнуть. Нет еще. Да. В этом году на Карлах — аминь. Я захлебнулся аптечным спиртом, который принес ветеринар. Жена потихоньку налила мне в рюмочку. Только потом я понял, чего это она перемигивалась с другими: чтобы посмеяться надо мной! Мы чокнулись, и я, обученный женой, опрокинул рюмочку. Вот тогда и началось… Во рту был мясной салат, как и положено на всех латышских семейных торжествах, в салате горошек, а тут еще чистый спирт. Я начал давиться, ибо не работаю ни в медицине, ни на Дальнем Севере, и не привык пить спирт. Те кричат: "Рохля, выдыхай воздух!" А я не умею и весь комнатный воздух втягиваю в себя. Но сколько же легкие могут вместить! Кашляю, захлебываюсь воздухом и вместе с воздухом вдыхаю горошину! Кашляю. Не помогает. Кашляю полчаса. Как они хохотали!.. Жена прямо стонала, от смеха у ней заболело под ложечкой. "Кашляй, Варайдот, у тебя хороший голос!" Когда, кашляя, я упал под стол, директор и все остальные выпили за мое здоровье, а жена еще и добавила: "Не ходи в гости, если не умеешь пить". Будто не она привела меня. Потом стали хором петь: "Господь знает время жатвы, он ломает колос созревший…" Последняя песня на этом свете…
Под столом на званом вечере… Многие литераторы нашли бы там фон для романов из современной жизни местного общества: от ботинок до точеных каблучков женских туфель. Но об этом в другой раз. Что делать? Чувствую, что ухожу к праотцам… Кричать о помощи? Я знал, что ни жене, ни директору это не понравится — вечеринку испорчу. Раз уж всю жизнь угождал, буду последовательным до конца. Глядя, как гости топчутся, отстукивая такт в песне, я потерял сознание. Музыкальная, усеянная цветами смерть — ведь все в тот миг пели "Не один чудесный цветок бросал я в Гаую…". Когда утром, собираясь домой, жена вытащила меня из-под стола, говоря: "Иди сюда, подержи пальто, мужчина ты или нет! Пошли домой, надо дров наколоть!" — я уже изрядно пробыл в мире ином…
— Как?! Вы взяли и просто умерли и не боролись за свою жизнь? — пораженный, воскликнул я.
— Бороться? С детства я уже боролся, разумеется, своим оружием — я хотел всем угодить. Все было хорошо, пока я не встретил женщину. Против нее это оружие оказалось слабым. Требования жены растут в геометрической прог… прог…
— Прогрессии?
— Да, так-то. Если тебе говорят, чтоб купил чулки, и ты это делаешь, то тебе отвечают, что надо было купить сапожки, и так далее. Что меня ожидало в будущем? Салазки, на которых в старости отвозят в лес. В этом я точно убедился после смерти. Понимаете, меня в гробу привезли сюда. Да не в этом, это резервный гроб, которым кладбищенский сторож Ремикис спекулирует, одалживает и спекулирует. Весной и осенью трактористы любят ездить по прудам и по сплавным рекам, тонут, поэтому запас необходим. Меня привезли в персональном гробу и положили там, где сейчас стоите вы, на постаменте, где подсвечники, со свечами. Но как привезли? По грудь накрытого белым покрывалом, потому что — без штанов! Жена, наверное, надеется поймать третьего мужа. Хе-хе, для моих штанов ей долго придется искать подходящего — я был очень тощим. Пожадничала, даже туфли не надела, поэтому, как вы сами видели, брожу я в старых галошах. Привезли меня, и жена и женщины, не мною воспитанная дочь стоят, разговаривают. Жена говорит: "Какой неблагоразумный! Раз уж не хотел жить, помирал бы летом. Земля промерзла на метр, и эти четверо стариков из колхоза содрали сорок рублей только за рытье могилы. А летом вырыли бы за десятку". Это высказывание подвело последнюю черту под всеми нашими отношениями. Впервые в жизни я обозлился и решил: не удастся вам похоронить меня, пока я не сведу с вами счеты! Подамся в привидения! Так я и сделал. С постамента — из своего гроба — я перебрался в этот, резервный…
