Движение остановилось. Люди прыгали с машин, подвод, стремглав неслись к мосту.

И тут Петр Лазутин подумал, что настала удобная минута, чтобы и он побежал вместе со всеми к переправе. В такой суматохе смешается с толпой, а там будет видно.

Солдаты уже вытаскивали из-под обломков искалеченных и убитых. Откуда ни возьмись, появились санитары и понесли раненых. А шум, крики, ругань все усиливались. Кто-то поносил последними словами нерасторопных шоферов, которые столкнулись на ровном месте, перегородив колоннам путь на ту сторону Днепра.

Петр Лазутин втиснулся в толчею, чем-то возмущался, махал руками, кого-то ругал.

Санитар вынес на обочину стонущего ефрейтора, достал из сумки большой бинт, опустился на колени возле раненого, стащил с него сапог и начал быстро перевязывать рану. Подъехала небольшая грузовая машина, стали поднимать на кузов раненых, и Петр Лазутин с серьезным и озабоченным видом тоже подставил плечо, крича вместе с другими, чтобы их пропустили поскорее. Машина тронулась. Медленно покачиваясь на понтонах, неторопливо двигалась на противоположную сторону.

Регулировщики отступили, громко ругались, сокрушаясь: мало того, что солдаты гибнут на фронте и под бомбами, им еще приходится терпеть из-за этих раззяв-шоферов!

Петр Лазутин облегченно вздохнул, когда часовые, не проверяя документы, пропустили набитую людьми машину.

Кто-то из охраны хотел было задержать сопровождающих, которые стояли в кузове, но махнул рукой.

Спустя полчаса грузовик остановился у большого трехэтажного, чудом уцелевшего дома, где расположился госпиталь. Выбежали санитары с носилками, раскрыли борта и стали осторожно разгружать. Тут уже Петр решил, что его удачная миссия окончена. Ранеными пусть теперь занимаются другие, а он может беспрепятственно идти дальше.

И он мысленно поблагодарил шоферов за то, что так вовремя столкнулись и дали ему возможность переправиться через Днепр. «Не было счастья, да несчастье помогло», — вот верная пословица.

Теперь уже, кажется, все опасности позади. До того предместья, куда лежал его путь, совсем близко.

Приняв серьезный вид, он быстро отправился в ту сторону, где несколько месяцев тому назад стояла его команда и где должен находиться старый сапожник. Через него он и попытается связаться со своими. Близость цели придала бодрости и сняла усталость. Даже позабыл о том, что почти ничего не ел с утра.

Предместье он увидел почти нежилым. Страх навевали эти мертвые развалины, поросшие бурьяном, безлюдные улицы. Проносились только военные машины с синими фарами и подводы. На заборах виднелись старые плакаты, выцветшие, исхлестанные дождями и ветрами, на них еще сохранились призывы первых дней войны: «Смерть немецким оккупантам!», «Победа будет за нами!». Это, правда, не помешало немцам расклеить рядышком приказы, где непременной концовкой было: «Смерть… Тодт… Капут!» Петр Лазутин и не смотрел на них — достаточно повидал их за всю эту страшную дорогу. Зато с огромным удовольствием останавливался, читая старые, полуистлевшие слова на плакатах: «Победа будет за нами!» Теперь они звучали особенно веско и убедительно. Их подтверждало увиденное им на дорогах, а также доносящийся приглушенный грохот советской артиллерии.

Он шагал по кривым улочкам, старался выбраться к тупику, где притаился подвал сапожника Степана Гурченко. Одно теперь отлично понимал: пока что должен быть подальше от немецких патрулей, меньше шататься по городу. Скоро стемнеет, и настанет благословенный «комендантский час», тогда совсем весело будет встретиться с патрулем… Ко всему он еще испытывал страшную усталость, отчаянный голод.

Он долго петлял по улицам и улочкам, никак не мог найти ни сапожника, ни его жилья. Много домов было разбомблено. А когда наконец добрался до знакомого забора, с горечью увидел груду щебня на месте дома и подвала, где некогда обитал Гурченко. Сердце его мучительно сжалось. Плохо дело: оборвалась главная нить, которая могла вывести его из западни.

А ночь неумолимо надвигалась. Надо было что-то спешно предпринять. И тут он вспомнил, что Степан устроил его тогда на несколько дней у своего товарища, старого рабочего гидростанции. Он свернул на соседнюю улочку, которая, к его радости, оказалась более или менее целой.

С усиленно бьющимся сердцем перешагнул он через каменную изгородь маленького двора, где в глубине под крутым пригорком прилепилась маленькая обтрепанная хибарка.

Оглянувшись внимательно, осторожно постучался. Никто не отозвался. Стукнул в дверь сильнее. Послышались неторопливые шаги, и неуверенный хрипловатый голос спросил:

— Кто там?..

— Свои… Откройте, пожалуйста, товарищ Митрошин… Свои…

Дверь не сразу приоткрылась. Петр Лазутин увидел бледного, сгорбившегося старика в очках, с обросшим лицом, в потрепанной и измятой куртке.

— Андрей Петрович, своих не узнаете?

— Смотря каких своих… — не сразу ответил тот. Стоя на пороге, пристально всматривался в незнакомца.

И вдруг глаза его расширились. Он отступил от порога, давая солдату дорогу:

— Свят… Свят… Заходи в дом, гостем будешь… Эрнст Грушко?! Слава богу, что вижу тебя живым. А мы уже давно похоронили тебя. Стало быть, долго жить будешь!.. Думал, что и ты угодил в тот переплет на Волге. Каким ветром, Эрнст?.. Заходи, чего мы здесь торчим? Скажи пожалуйста, Эрнст Грушко воскрес!..

Гость приложил палец к губам и прошел в комнату:

— Тс… Этого имени не надо произносить… И скажете нашим знакомым, что Эрнста уже не существует… Меня теперь зовут Петр Лазутин…

Хозяин дома насторожился. Испытующе глядя на него, пожал плечами и повторил одними губами:

— Петр Лазутин? Кто ж тебя перекрестил? Так ты уже не немец, не фольксдойч, не переводчик?

— Я теперь ничто… — горько улыбнулся Илья, сбрасывая шинель.

По обросшему лицу и измученному виду Андрей Петрович понял, что с этим человеком стряслось что-то страшное. Но первым долгом надо вскипятить котелок чая, покормить гостя, а уж потом говорить о другом. Если, конечно, он сам найдет нужным рассказать, каким ветром его снова прибило к этому берегу, к этому городу, который уже стал прифронтовым.

Да, ничего не скажешь. Уходил человек из огня, а попал дракону в зубы!

Нельзя сказать, что Петру приятно было оказаться в этом разбросанном, сумасбродном городе, откуда почти все население ушло в окрестные села, чтобы хоть как-нибудь прокормиться, не умереть с голоду. Город был наводнен военщиной, носа не высунешь! А новая справка может Петра только погубить.

Еще совсем недавно для оккупантов это был глубокий тыл, захватчики чувствовали себя здесь вне опасности, если не считать налеты партизан из днепровских плавней.

Сюда стянули остатки разбитых немецких частей: обозы, тыловые команды, солидное количество дезертиров, бежавших с фронта, и гитлеровцы свирепствовали, наводя ужас на все живое.

Немало немцев, которых выписали из госпиталей на фронт, не очень торопились отдавать свою жизнь за любимого фюрера. Они прятались, скрывались где попало, оттягивая время. И комендатуры и гестапо устраивали облавы, проводили аресты, проверки.

То, что Петр Лазутин узнал этой ночью от Митрошина, потрясло его. Одно ему стало ясно: в этой обстановке связаться с кем-нибудь из подполья, попасть к партизанам в плавни или перебраться за линию фронта почти невозможно и придется переждать, пока все вокруг немного уляжется. Но как переждать и где?

Он теперь между небом и землей: ни военный, ни гражданский. А вдруг попадет в облаву и окажется в лапах озверевших жандармов? Необходимо проявить исключительную ловкость, чтобы добыть более верные документы, опять стать где-то переводчиком, чертом, дьяволом, только бы вырваться из западни!

Три с лишним недели скитаний здорово подорвали его здоровье. Снова дали о себе знать старые раны, а нервы были напряжены до предела.