Несколько суток не переступал он порога — отсыпался, кое-как приходил в себя, питался чем попало. Марки, которые у него завалялись, теперь очень пригодились, — изредка Митрошин выбирался из берлоги и с большим трудом доставал скудные продукты. Но насколько этих марок может хватить?
Надо поскорее оставить временное ненадежное убежище. Не ждать же в самом деле, пока появятся каратели и схватят его. И он выбрался в город.
Но первый выход оказался довольно горестным. Это было днем, в такой час, когда, казалось, ни один гад не мог его остановить. Отошел несколько кварталов, но, как на грех, словно из-под земли выросло двое полицаев. Столкнулся с ними плечом к плечу, и они не прошли мимо.
Странное дело, по улице безнаказанно разгуливает немецкий солдат, которому положено быть на передовой, спасать их любимого фюрера и фатерлянд. Откуда он свалился? Есть ведь строжайший приказ!
Окинув равнодушным взглядом предателей, Петр стал объяснять им, что направляется в свою часть, недавно случайно отбился от нее…
Обрадовались: таки поймалась пташка! Вот таких они и ищут. Проводят его к начальству, там он с ними объяснится.
Никакие уговоры, уловки не помогли, и Петр Лазутин под конвоем был доставлен в жандармерию.
В небольшом накуренном кабинете за полуобгоревшим столом сидел тучный мужчина в штатском, с большой круглой, лысой головой и длинными смолистыми усами. Обладатель усов аппетитно пожирал ложкой не только сметану, но и вареники с творогом.
Это собственно и навлекло его гнев на двух охранников за то, что ворвались сюда не вовремя, даже поесть не дают. Да и не по адресу пришли. Чего эти тупицы притащили сюда немца? Глаза у них повылазили, что ли? Разве не видят, что он явный немец. А коли так, то должны отправить его в комендатуру… Мало у него мороки с русскими гражданскими?
И задержанного отвели на противоположную сторону улицы.
Через несколько минут Петр Лазутин вошел в просторную светлую комнату, правда, с разбитыми окнами. 3а большим складным столом, уставленным несколькими телефонными аппаратами и еще чем-то, сидел стройный и моложавый капитан. Аккуратно причесанные на пробор волосы пшеничного цвета блестели. Узкое, тщательно выбритое лицо и пенсне на прямом длинном носу. Он говорил по телефону, не поднимая глаз на вошедшего. Не шелохнулся, не ответил, когда тот гаркнул: «Хайль Гитлер!».
«Номер не прошел, никакого внимания», — невольно подумал Лазутин. И вытянулся в струнку, как заправски солдат, уставился на начальника.
По иезуитской улыбочке, которая блуждала по лицу сидевшего за столом, а также по его глазам (они бегали под толстыми стеклами пенсне) можно было догадаться, что настроение у него не совсем плохое. Капитан энергично орудовал огрызком спички, прочищая зубы, — он только что плотно позавтракал и жизнью пока вполне доволен. Стараясь подавить охватившее его волнение, как-то расковать себя, не выдать растерянности, Петр переминался с ноги на ногу, оглядывал стены и потолок кабинета.
А тот продолжал говорить, не обращая на Лазутина никакого внимания. Если б в дверях не стоял часовой, он легко мог бы уйти.
Наконец разговор кончился. Капитан положил на рычажок трубку, придвинул к себе стакан чаю и стал отпивать маленькими глотками. Только теперь вскинул на солдата строгий взгляд.
— Хайль Гитлер! — набрав в грудь побольше воздуха, снова гаркнул Лазутин и выбросил, как положено, руку вперед.
Капитан поперхнулся чаем, прокашлялся, что-то сердито буркнул и уставился на вошедшего холодным взглядом.
— Что скажешь? — кинул совсем не воинственно, словно человек сам, по доброй воле пришел сюда.
— Герр капитан, у меня к вам большущая просьба. Я лежал в госпитале после ранения… В полевом госпитале, значит, возвращаюсь в свою часть… Я переводчик…
— Ну и возвращайся в свою часть. Какого черта ко мне пришел?
— Это, конечно, так… — Лазутин потерял нить мыслей, не знал, как продолжать разговор… — Думаю, может, вы знаете, где моя часть…
Номер части несколько озадачил капитана. Не торопясь, он выпил остаток чая, поднялся, громко зевая, расправил плечи, подошел к солдату. Взял в руки протянутую бумажку, пробежал ее бесстрастным взглядом и пожал узкими плечами.
— Петр Лазутин? Что это за фамилия? Русский, грек, турок, белорус? Странная фамилия!
— Я, герр капитан, фольксдойч… Из города Энгельс, что на Волге… Из колонии…
— Гм… Фольксдойч… Сколько этих фольксдойч развелось в России! А чем ты можешь доказать, что ты фольксдойч?
Лазутин быстро стал расстегивать куртку, чтобы показать свое раненое плечо. И сказал не без обиды:
— Я, герр капитан, кровь пролил за фюрера… Несколько раз был тяжело ранен… Вы слышите, как я разговариваю по-немецки…
Едкая усмешка заиграла на иезуитском лице.
— Знание немецкого языка еще не является доказательством, что человек немец или фольксдойч… Есть евреи, юден, которые отлично разговаривают на немецком языке. Но я их не могу причислить к чистой арийской расе… Русские шпионы, партизаны неплохо изъясняются по-немецки… — И, уставившись долгим взглядом на опешившего солдата, сказал: — Послушайте, а Лазутин — это не еврейская фамилия? Не еврей вы? Не коммунист, не комиссар?
Тот состроил оскорбленную гримасу:
— Герр капитан, я, право, не заслужил, чтобы меня оскорбляли. Достаточно пролил крови за наше общее дело… Большевики, комиссары, всякие евреи моего родного отца замучили в сибирских лагерях, а любимую матушку Гертруду Кауфман, значит… Это мой отец Лазутин, а матушка Гертруда Кауфман… Вы должны знать.
Хотел пустить слезу. Но, как на грех, его в эту трагическую минуту охватило желание рассмеяться, и он с большим трудом сдержал себя…
— Так… Так… Гертруда Кауфман, говоришь? — насторожился капитан. — Прекрасная фамилия… Чисто немецкая, знатная. А себя ты назвал Петром Лазутиным… Тебе что же, Кауфман не нравится?..
— Как же, очень нравится! Замечательная фамилия. Но отец мой наполовину русский, наполовину немец. В Чека ему приказали забыть немецкую речь… При рождении, герр капитан, не я себе выбрал фамилию… Это комиссары заставляли всех фольксдойч менять немецкие фамилии на русские…
— Да, был бы ты Кауфманом!..
— Я готов доказать в бою, что в моих жилах течет пятьдесят процентов немецкой, то бишь арийской, крови… Правда, в госпитале мне сделали переливание крови… Теперь у меня девяносто процентов арийской крови… Еще ранят — будет сто!
— Ладно, пошлю тебя к доктору, пусть проверит…
Петр Лазутин побелел. Этого только не доставало! Чтобы доктор установил, каких он кровей. И, растерянным взглядом посмотрев на капитана, сказал:
— В такие тяжелые дни, когда фатерлянд в опасности, я не имею права тратить время на хождение к врачам. Я должен немедленно попасть на фронт… Хочу мстить русским и евреям, комиссарам и прочим врагам фюрера и рейха. И я готов даже не искать своей команды, а сразу пойти туда, куда требует фатерлянд… И докажу, что я патриот, хотя только пятьдесят процентов немецкой крови течет в моих жилах…
Зазвонил телефон, и капитан повернулся к аппарату. Его срочно вызывали куда-то. Петр Лазутин заволновался, не знал, что для него лучше, что хуже.
Капитан схватил фуражку и бросился к дверям. Но, заметив, что там все еще стоит, вытянувшись в струнку, солдат, отставший от части, смерил его быстрым взглядом. Подбежал опять к столу, снял трубку:
— Лейтенанта Айнциге!.. Яволь… Шнеллер! — Он поиграл трубкой, снова посмотрел на солдата: — Значит, мать Гертруда Кауфман?.. Да, была у меня перед войной одна знакомая Кауфман. Не на Волге, нет! На Одере… Эх, погуляли мы с ней!.. А может, это родственница твоей матери?
— Вполне возможно! Моя матушка Гертруда Кауфман очень часто рассказывала, что у нее много родичей на Одере… Очаровательные женщины… Может, то и была дочь моей тетушки, герр капитан… — усмехнулся Илья.
— Послушай, Айнциге, лейтенант Айнциге! — подул капитан в трубку. — Тут у меня один бродяга отбился от своей команды. Говорит: он фольксдойч. Мать его Кауфман… А он Лазутин… Ты, кажется, просил у меня переводчика? Ну так вот, прощупай этого малого. Может, тебе он пригодится на хозяйстве. Решай поскорее! Да, да, свободен… Ищет свою часть… Отстал недавно… Из госпиталя… Чтобы не болтался по дорогам и чтобы его кто-то не шлепнул, возьми его! Он сейчас зайдет к тебе. Познакомься, поговори… Он тебе все расскажет!
