Помаленьку изба бабки Ульяны превращалась в подобие клуба. По вечерам люди стали приходить «на огонек», и «добрый немец», как хозяйка назвала его, вел с ними беседы, рассказывал, что передает радио — наше и берлинское. Однажды он тихонько включил свой маленький приемник, поймал Москву, и люди, затаив дыхание, со слезами на глазах прильнули к волшебному ящичку, испытывали невыразимую радость, слушая впервые за эти страшные месяцы неволи свою столицу! Смотрели на квартиранта бабки Ульяны, не зная, как его отблагодарить.

Бабка Ульяна, вытирая слезы, сказала:

— Есть бог на свете, если он прислал мне такого человека. Под вражеской шинелью бьется доброе сердце патриота. В этом я убеждена.

С ней все согласились, особенно ее молодая черноокая племянница Клава, стройная, красивая девушка. Квартирант вскоре понял, что она сможет быть полезной ему в кое-каких делах. И не ошибся! Люди из окрестных деревень тоже должны знать, что происходит в мире.

Спустя два дня Клава уже сидела по ночам в отдаленном уголке у бабки Ульяны и на листиках ученической тетрадки переписывала сводки Совинформбюро, через надежных людей передавала их в окрест лежащие деревни. С появлением «доброго немца» крестьяне воспрянули духом. Впервые за томительные месяцы вражеского нашествия узнали они правду о войне, убедились, что газеты, печатающиеся в Ростове, лгут самым бессовестным образом. Все, что в них пишется, — сплошной обман.

Однажды, поздно ночью, прибежала Клава вся в слезах. Произошло несчастье. Где-то на железнодорожной станции неизвестные подожгли склад с горючим. В селе начались аресты подозрительных. Схватили на улице родного ее брата Василия и еще нескольких односельчан, заперли в подвале, что возле усадьбы. Утром их должны погнать в Таганрог, в гестапо, откуда еще никто не возвращался живым.

На плач Клавы и женщин, прибежавших с ней, Эрнст вскочил с лежанки. Выслушал их и успокоил: он попытается помочь.

Ранним утром отправился к оберу с очередной сводкой военных событий. Рассказав о тяжелых потерях немцев под Сталинградом, перевел разговор на прошедшие вчера аресты в селе. Забрали, мол, и заперли в подвале несколько ни в чем неповинных мужиков, которых он, переводчик, хорошо знает. Не похоже, чтобы эти простые люди творили нехорошие дела. Во всяком случае, они очень лояльно относятся к немцам, беспрекословно ремонтируют дорогу…

— Не стоит зря вызывать у жителей ненависть, — сказал Эрнст. — Если выяснится, что они в чем-то виноваты, их в любую минуту можно будет собрать, посадить в подвал. Команде долго придется здесь стоять, вполне вероятно, — всю зиму. И если расстреляют этих людей, плохо будет для нас…

Обер внимательно выслушал своего переводчика и в конце концов согласился с ним. Временно выпустить всех из подвала.

Боясь, как бы Эмиль Шмутце не передумал, Эрнст что есть духу помчался к подвалу, где томились арестованные. Там стояла толпа заплаканных женщин, ребятишек. Сельчане были потрясены, убиты горем, ждали, пока заключенных куда-то поведут, чтобы передать им что-нибудь в дорогу.

Увидав «доброго немца», все ожили, бросились к нему. Но он строго приказал им остановиться, не вмешиваться. Увидев в толпе Клаву, ее мать, бабку Ульяну, сделал вид, что не знает их.

Подошел к часовому, охранявшему подвал, поздоровался, буркнув что-то наподобие «Хайль!». Пару минут что-то объяснял ему, показал приказ, и тот, повинуясь, открыл дверь…

Арестанты вышли из подземелья подавленные, удрученные, не понимая, что с ними собираются делать. Эрнст, окинув быстрым взглядом освобожденных, построил их для вида и сердито сказал:

— Обер-лейтенант Эмиль Шмутце отпускает вас!.. Но глядите, если хоть в чем-то окажетесь замешаны, все понесете наказание! Марш! Убирайтесь отсюда! Не попадайтесь больше! Ясно?

И отправился домой.

То, что «добрый немец» сумел уговорить обера выпустить из подвала группу колхозников, потрясло жителей Николаевки. Где бы его ни встречали, низко кланялись, благодарили, а он предостерегающе поднимал руку и спешил уйти. Незачем благодарить. Ничего особенного он не сделал. Просто выполнил свой долг — спас группу советских патриотов.

Эрнст велел бабке Ульяне найти Клаву и передать, чтобы освобожденные не мешкали. Пока все мирно и спокойно, пусть уходят из села, пусть прячутся, чтобы каратели не смогли их схватить, если придут сюда.

Старуха смотрела на возбужденного квартиранта теплыми материнскими глазами, плакала и смеялась. Не верилось, что этому доброму человеку удалось спасти от верной гибели людей.

И она поспешила к Клаве.

Зима нагрянула совсем неожиданно. Накануне подули сильные степные ветры, разогнали нависшие над землей тучи. Сразу резко похолодало, и землю сковал мороз. Ночью обрушился сильнейший снегопад.

До самого рассвета кружила, ярилась метель, покрывая густым белым покровом землю, крыши, сады. А утром пришлось взяться за лопаты и расчищать дорожки, чтобы добраться до колодцев.

Раньше люди могли пойти в соседнее селение выменять оставшиеся тряпки на хлеб, картошку. Теперь трудно выбраться туда, это строго запрещено. И все знали, что этой зимой придется бедствовать.

Еще до прибытия в Николаевку команды Эмиля Шмутце оккупанты начисто подмели все засеки окружающих сел, забрали скот, птицу. Только спустя некоторое время из окрестных деревень свезли туда много зерна. Но так как все склады и хранилища были разрушены или сожжены, то его выгрузили пока в помещении школы и поставили часового.

Крестьяне жадными глазами поглядывали на большое здание, красовавшееся на крутом холме, примыкавшем к густому саду. Хоть бы им выдали немного зерна, чтобы как-нибудь протянуть до нового урожая или, по крайней мере, до весны, когда сама земля станет подкармливать. Но как ты доберешься к школе?

Немцы только на время ссыпали здесь хлеб, надеясь, что скоро придут автоколонны и вывезут его. Но снежные заносы приостановили движение. И получилось так, что интенданты как-то позабыли о свезенном сюда хлебе.

Эрнст мучился, переживал, глядя, как люди голодают. Поделился об этом с Гансом, и тот пообещал что-нибудь придумать. Однажды глухой ночью, когда от мороза трещали деревья и все и вся попряталось, пришел к Эрнсту Ганс. Накануне он договорился с часовым, охранявшим школу, что тот зайдет к переводчику погреть грешную душу, выпить стопку водки.

Озябший, словно бездомный пес, часовой, увидя спиртное и закуску, весь просиял. Знал, что не положено оставлять пост. Да кто об этом узнает. К тому же в такую ночь, когда добрый хозяин и собаку не выгонит за порог, ни одна душа не приблизится к школе. Можно спокойно посидеть, погреться и выпить…

Ганс щедро угощал часового, а тот, разогревшись от выпитого, позабыл обо всем на свете. А Эрнст выскользнул из избы и передал людям, чтобы поспешили к школе и набрали себе зерна. И все побежали туда. Каждый брал, сколько мог унести. Операция прошла быстро, четко. И когда Эрнст убедился, что все запаслись хлебом, вернулся домой. Увидев очумевшего от водки часового, вежливо выпроводил его, сказал, что все же пост есть пост… Подкрепился, погрелся малость шнапсом, пора и честь знать. Служба, мол, прежде всего!

Напевая веселую песенку, часовой пришел на пост. Хоть голова сильно кружилась, но он заметил, что снег вокруг изрядно вытоптан, словно табун лошадей тут топтался. Он также увидел рассыпанное зерно, но махнул на все рукой. Школа ведь стоит на том же месте, замок — на дверях, сквозь щель окна были видны ворохи зерна. Правда, ему показалось, что они сильно уменьшились. Но это уже не его, часового, забота! Он не принимал хлеб по весу. А если немного уменьшилось, тоже не беда. Ведь каждому ученику известно, что от холода любое тело сжимается…

И он занял свой пост, оглядываясь по сторонам…

Люди обрадовались, воспрянули духом. Как же отблагодарить этого «доброго немца» за его отзывчивое сердце? Подумать только, помог им в такое страшное время! Что это за человек, который из-за них рискует собственной жизнью?..