Вы, конечно, договорились с г-ном Гайгелангом, хоть он и саксонец, что выплатите ему остаток причитающихся денег лишь тогда, когда все растения, пускающие здесь корни и тянущиеся ввысь, докажут на деле свою добротность. Но что поделаешь, если он вдруг является к вашей жене, когда вы в отъезде, и, сославшись на то, что работа закончена, а у него крайняя нужда в деньгах, выклянчивает оставшуюся сумму? Клубника растет на славу, розы принялись, и ваша молодая жена, хорошо знакомая с неожиданными поворотами судьбы, уступает просьбам г-на Гайгеланга. И на том он исчезает из вашего поля зрения. Когда вы возвращаетесь из путешествия, среди дерна пестреют плеши, и соседи, проникшись к вам доверием, самым решительным образом предостерегают вас от конского навоза и садоводческих экспериментов.
Увы, многое оказывается диким кустарником. Некоторые ягодные кусты, видимо, просто подобраны на свалках больших садоводств; но опять же другие кусты — яблоньки, вишни и персики — совсем недурно зеленеют; короче, убогий садик обошелся вам гораздо дороже, чем посадочный материал Гайгеланга, а сам он больше не показывается. Разумеется, ему положено заменить и снова посадить все, что не принялось, но этому господину то надо ехать в Голландию за саженцами, как заверяет он вас по телефону, то готовиться к речи на торжественном освящении знамени их союза. Местожительство он сменил.
Как вам сообщают более осведомленные люди, ему пришлось согласиться на бесплатный стол и квартиру в исправительной тюрьме Тегель, так как он обманул и других застройщиков, менее терпеливых и юмористически настроенных, чем вы. В первое же лето вы проникаетесь нежностью к своему несколько растрепанному садику, как владелец собаки — к своей дворняжке, которая, правда, отличается ясным умом и веселыми глазами, однако упорно стремится сочетать туловище терьера и короткие ножки таксы. Затем с глубоким раскаянием вы поручаете солидной садоводческой компании восстановить за умеренную цену нанесенный ущерб и порой, то досадуя, то забавляясь, вспоминаете вытянутую физиономию плута Гайгеланга, его совиные глаза, картуз, сдвинутые пятки и нелепую старомодную речь. Он живет в вашем сознании, его имя всплывает вдруг в ваших беседах и навсегда закрепляется за чахлой сиренью, которую вы попросту называете Гайгелангом, и вы даже не подозреваете, что человек этот, который все еще вас забавляет, давно уже расстался с белым светом.
Этот Гайгеланг был сущим вредителем, он нападал на беззащитных, грабил доверявших ему людей, приносил огорчения вместо обещанной пользы, и все это вполне сознательно. И должен же он был в конце концов наткнуться на человека, который отплатил ему за все прежние плутни и притом неразменной монетой.
Отто Мюльгакер, широкоплечий мужчина с мрачным взглядом, был в глубоком огорчении. После войны у него от левой руки остался обрубок, на котором лазаретные врачи искусно укрепили так называемый протез — стержень с крючками, пригодный для всяческих работ. То была память о ручной гранате, которую после упорных, жестоких боев и перебежек от воронки к воронке в болотистой местности фландрского фронта швырнул под ноги ему и двум его товарищам приземистый бретонец.
В свое время Мюльгакер, рискуя попасть в тюрьму и обманывая английскую пограничную охрану плавной голландской речью, с большим трудом пробивался из Бразилии в Германию, ибо не хотел покинуть в беде родину, боровшуюся за свое существование. Когда же он натянул на себя серый мундир и узнал, чем пахнет война, его прекрасные, благородные порывы подверглись суровым испытаниям и, разочаровавшись, он глубоко раскаялся в своем решении.
Прусский солдафон и на войне сумел показать свой волчий оскал. И только дружба с товарищами по судьбе, с такими же людьми, как он сам, была возмещением за поруганную справедливость, за грубое непонимание того, что человек, которому ежедневно приходится лежать под пулеметным огнем, по приказу подниматься в атаку, а ночью из своей траншеи перепрыгивать во вражескую, — что такой человек заслуживает уважения. Претерпев всяческие превратности судьбы и отлежав много месяцев на госпитальной койке, Отто Мюльгакер постепенно научился обходиться с помощью одной руки. После упорной борьбы за получение работы, после кошмара инфляции ему удалось наконец вернуть свой капитал, оставленный в Бразилии у надежных друзей; и теперь он мечтал лишь о маленьком домике с садом; там, на досуге, покончив с обязанностями скромного чиновника пароходной компании, где пригодилось его знание Южной Америки и нескольких языков, он станет прививать яблони, груши и прекрасные розы. Наш Гайгеланг сумел вкрасться к нему в доверие, когда товарищество «Сверчок на печи», в духе времени сокращенно называвшееся «Эс-эн-пэ», приобретало участки уже в другой местности, ставя там на сходных условиях дачные домики и обязывая разбивать сады. У «Эс-эн-пэ» нашлось бы немало оснований предостеречь клиентов от г-на Гайгеланга, но этот садовник Гайгеланг ухитрился зарекомендовать себя как политический единомышленник членов «Эс-эн-пэ», произнося речи в одной из ее секций и выдавая себя за жертву клеветы партийных врагов. В тогдашней Германии партийная принадлежность уже являлась более веской рекомендацией, чем знание дела и личные способности. Под гладкой поверхностью господствующего государственного единства трещины и расселины, которым предстояло в будущем стать непроходимыми пропастями, уже разделяли народ. Поэтому, хотя и с известным недоверием, длинноносого человека с круглыми глазами оставили в покое.
Сперва Отто Мюльгакеру не очень понравился этот садовник Гайгеланг с его вычурным многословием и суетливостью; но военные замашки, манера держать себя запросто, как равный с равным, прельстили Мюльгакера. Со временем, но слишком поздно, и он узнал от осведомленных соседей, почему многие его посадки плохо принялись и имеют жалкий вид по сравнению с соседскими. Гайгеланг объяснял это скудными дождями и тем, что Мюльгакер недостаточно поливает тощую почву Бранденбургской марки. Но под конец Мюльгакер понял (а в фруктовых деревьях он чуть-чуть смыслил, хотя после плодородной бразильской земли плохо разбирался в том, что необходимо здесь для развития растений), так вот, он понял, что его обманули, бессовестно и бесстыдно провели, отняв у него тяжким трудом заработанные миль-рейсы, которые вернулись к нему по океанским волнам лишь после длительных мытарств и благодаря благожелательности бразильских друзей. Многие немцы в таком же положении, как и он, утратили надежду получить возмещение от государства, проведя немало горьких часов, месяцев и лет в хлопотах и ходатайствах, обивая пороги враждебных республике канцелярий. Ярость, горячая, накипающая, охватила новосела Мюльгакера, когда после всех разочарований он узнал, к какому негодяю попался на удочку. Он думал о том, как противно и мерзко жить в стране, где преданность и верность оскверняются подобными хищниками, где честной солдатской дружбой пользуются для низменного вымогательства, а хилые корни растений получают вместо удобрений губительный конский навоз. Попался бы ему такой негодяй там, за океаном, где-нибудь в пригороде Рио, а не здесь в Берлине! Там бы Мюльгакер сразу нашел повод накинуться с садовым ножом на атакуй собаку к бросить мерзавца в ров на съедение мошкаре и тропической лихорадке, а он уж наверняка схватил бы ее. Но затем Отто Мюльгакер успокоился. От мысли обратиться в суд он отказался, после того как один из соседей, смеясь, отсоветовал ему подавать жалобу на Гайгеланга. Толку будет не больше, чем жаловаться на луну, а хлопот не оберешься. Этот Гайгеланг — старый знакомый правосудия; его посадят, затем снова выпустят — и все. Нет, Мюльгакер не хотел, чтобы Гайгеланг так дешево отделался. Недолго поразмыслив, он усмехнулся своей обычной угрюмой усмешкой: уж он его проучит, этого мошенника, этого алчного пса! Принцип «каждый за себя» уже расшатывал разоренную войной германскую цивилизацию.
Среди различных предметов, присланных Мюльгакеру друзьями после пережитых опасностей, было искусно набитое чучело большой змеи толщиной в руку из породы пресловутых боа-констрикторов; там, за морем, этих змей держат в домах, как у нас кошек, — они приносят пользу, охотясь за мышами и крысами, а дети охотно забавляются ими. Вскоре по прибытии в Бразилию Мюльгакера сильно напугала одна из этих славных змей, и он, намотав на руку пончо и выхватив нож, вступил с ней в бой, за что друзья изрядно его высмеяли. Дабы помнить о том, что нельзя терять присутствия духа, молодой человек постарался при первой возможности приобрести чучело такой змеи. И вот она лежала здесь, безобидная охотница за мышами, искусно свернутая в клубок, и над могучими ржаво-коричневыми и светло-серыми кольцами в редких пятнах и страшных полосах сонно и грозно вздымалась небольшая голова, твердая, плоская, с неподвижными стеклянными глазами. В полумраке, а для человека непривычного — даже при дневном свете, змея на первый взгляд могла сойти за живую, но по тусклой коже и неестественной неподвижности было нетрудно догадаться, что перед тобой чучело. Мюльгакеру было ясно, что этот тип, Гайгеланг, трус. К счастью, он до сих пор не выказал садовнику ни малейшего недовольства, по обыкновению вынашивая и лелея гнев в своем сердце. Пусть-ка дурень Гайгеланг проведет часок-другой в сумерках наедине со славной Яку-Мамой, как дети за океаном называли свою домашнюю змею. Это будет куда полезней, чем взбучка.
