Но мы уехали, и я вздохнул с облегчением.
Дороги по случаю службы были почти пустые, так что до дома Мазилы мы долетели минут за двадцать пять максимум. Ну, может, за тридцать...
И Мазила оказалась дома. Не в том смысле, что она могла оказаться в церкви, она ходила туда только когда там гарантированно не было столпотворения. Потому что, как я вам уже рассказывал, мы все считали, что молитва – это вроде как очень интимное дело. Только между тобой и Богом. Не для эфира, понимаете?
Так вот, стучусь я к ней — а звонок у нее тысячу лет уже не работает, и бумажка под ним висит: «Звонок бастует». Открывается дверь и стоит Дашка, как будто вынырнула из прошлого. Но не так, как было с Маратом, по-другому. Руки задрала, как хирург, все в масляной краске. На голове платок, тоже весь в краске. Ну, футболка там, шорты. И этой футболке тысячу лет. Смотрит на меня, как будто не узнает, а потом вроде дошло, засмеялась, кинулась обниматься. И сразу, как всегда бывает в таких ситуациях, стало непонятно, как же, черт побери, мы могли все это время не видеться? Но если прикинуть, то ведь нас уже давно ничто не связывало, кроме прошлого. А это такая связь, которую надо как можно реже трогать, иначе она изотрется до дыр и ничего от нее не останется. Ладно, это все лирика, ненужные подробности по дороге к последней странице…
Мазила была из старой тусовки, знала меня, как облупленного. И врать ей в глаза я не мог. Впрочем, так же, как и говорить правду. Прямо в прихожей я сказал, что ищу Нико. Сказал, что дело в происходящем, во всей этой херне, связанной с возвращением Азимута.
И вот тут случилось очередное чудо. Конечно, теперь я понимаю, что без чудес было нельзя, что без чудес такие события вообще не происходят. И что времена изменились, и променадом по морю аки посуху и превращением воды в вино сегодня не пробить реальность. Она огрубела, покрылась защитной пленкой, как экраны смартфонов, так что чудеса должны быть тоньше, острее, как лезвия скальпелей, иначе без вариантов, они неcдетонируют в пространстве, где души напоминают остекленевшие поля застывшей лавы. Слишком гладкие, слишком непроницаемые.
Мазила сидела, хлопала глазами, побледневшая и потрясенная. У нее заказ какой-то срочный был. Она два дня из дома не выходила, писала доски для новой церкви где-то под Тулой. Ну, я и огорошил ее. Как было, так и рассказал. Без подробностей, конечно, но и про звонок утренний, и про то, что Азимут встречу назначил, и про газетные киоски. Про все. И про то, как встреча сорвалась и потому я вроде как и приехал. И вдруг Мазила схватила меня за руку, и я увидел в ее глазах слезы.
Но черт меня подери, если это не были слезы радости. Она-то, в отличие от меня, всю эту хрень чувствовала, его музыку и так далее. И верила во все это мессианство. Не совсем так, как остальные, Мазила Азимута не хуже меня знала. Просто... Она как бы считала, что Азимут — это типа посредника. Канал. Шлейф. На его месте мог оказаться вообще кто угодно, но выпало ему, вот и все. Случайность, рок, называйте, как хотите. А когда его пристрелили, канал оборвался, и вся долбанная надежда исчезла. Мазила наивная, она и правда верила в надежду.
Так и оказалось, что я принес ей благую весть. Добрый вестник с «макаром» за поясом, дрожащий от нервного переутомления, мечтающий убить того, кого ненавидит. И… я так и не сказал ей, что ищу Азимута для того чтобы убить. Просто не смог. Она была так счастлива. Я только снова спросил, как мне найти Нико.
По словам Мазилы получалось, что Нико действительно вышла замуж за какого-то чувака из Азимутовских друзей, будто бы я даже его знаю, кто-то из музыкантов, из тех времен. Из бритпоповской толпы, что собиралась в «Хищнике», все эти недохиппи и полупанки, с которыми я никогда особенно не общался, но пересекался постоянно. Я так и не смог его вспомнить. И даже когда Мазила достала древний фотоальбом с нашими античными фотографиями, и показала его... ну да, лицо знакомое, но и только. И тогда Мазила вспомнила, что он вроде как работает в каком-то фуфловом автоглянце, пишет про тачки. Вот тут для меня все встало на свои места, я понял, как смогу выйти на этого парня, а там и на Нико.
И вот мы стояли в ее гостиной, и с каждой стены на меня смотрели лики православных святых, мудрые, добрые, живые. Собственные работы Мазилы. Их редко брали в церкви, не знаю почему. Но вообще-то Мазила неплохо устроилась после всей той карусели из говна и приведений. Получше многих из нас. Разъем она вынула сразу после войны, но кто ее будет в этом винить, правильно? Наоборот, хорошо, что вынула. Христианская локалка – это не зона свободной торговли, здесь такой штукой не посветишь. К тому же, если твоя работа непосредственно связана с Советской Православной Церковью. В общем, она вынула разъем, приписалась к общине одной, состоящей в основном из молодых ребят. Восстанавливают церкви, реставрируют, колодцы копают. Не только в Москве, по всему СССР. С тех пор, как партия объявила, что социализм и вера не противоречат друг другу, восстановление пошло конвейером, без дела Мазиле сидеть не приходилось. За время тотального Совка церкви использовались без жалости: склады,
библиотеки, клубы. Так что работы было много. Фрески подправляла, иконы. Так пришла к писанию икон. А доски у Мазилы отличные. Видно, что писал неравнодушный человек. С душой, с любовью. Пропуская через себя каждый штрих. Вера – великая сила, она способна оживлять мертвое дерево. Жаль, что ее так безжалостно использует политика. Жаль, что для религии вера – всего лишь инструмент. Жаль, что людей никак не могут оставить один на один с Богом.
Вам приходилось бывать в восстановленном храме Христа Спасителя на ледяных костях бассейна? Мне-то нет, кто меня туда пустит. Но в интернете я видел панорамные фотографии. Так вот, одна Мазилина доска мощнее всего, что там есть. Понимаете, там вы словно на витрину смотрите, только не в магазине, а как если бы у музеев были витрины, и тебе показывают, что ты увидишь, если войдешь внутрь. Или как репортаж в глянцевом журнале. А у Мазилы... Как будто портал какой-то, ты смотришь и чувствуешь, как от иконы идет тепло. Не знаю, может, и не тепло. Может, просто добро в самом чистом виде. Без витрин, напрямую, в сердце, в глаза, в душу. Тут и верить в какого-то определенного бога не надо, он вроде и не требует от тебя этого, просто стоит рядом, и ты это понимаешь. Аллах, Иисус, Кетцалькоатль, имена как шелуха, отпадают. Есть просто Бог, и он добр. И ты это чувствуешь. Всем. Даже волосками на коже.
Ну а там, в храме, – там, конечно, здорово все сделано, я не спорю. Очень красиво. А вживую, наверное, еще лучше. Но тепла нет. Только золото, холод и недоступность.
Я попрощался с Мазилой, оставив ее стоять со слезами радости в глазах, и…
Она не ждет, когда я вытру совсем не мужские слезы и заявлюсь на супружеское ложе для дачи объяснений: она выходит из комнаты сама. Так, что я едва успеваю забежать в ванную и включить воду. Когда она входит следом, я уже усиленно тру под краном лицо, легализовав его влажность.
Женщина, с которой я прожил восемь лет… Ведет себя как маленькая девочка. Как будто бы это не она ложилась спать пять минут назад. Весьма забавно. Картинка была бы даже трогательной, не будь ее центральный персонаж моей (а не Азимовича) женой.
И не будь многого другого… Хммм, Вера. Как это на тебя не похоже. Ну да ладно.
Я выхожу, умывшись, обнимаю ее (надо обнять), целую сверху вниз в прическу и, обособившись, следую на кухню (надо проследовать). Там на возвышении в виде советской табуретки, многократно крашеной в цвета от розового до говенно-бежевого, денно и нощно бдит перманентно включенный ноутбук, который мы используем как повод отделаться один от другого (надо использовать). Плюхаюсь в близлежащее кресло, пододвигаюсь к ноуту и делаю вид, что главное для меня сейчас – найти лучшую в мире работу на hh.ru (это был первый попавшийся сайт). Она, в свою очередь, делает вид, что это кто-то другой весь день лопатил странички, выданные мне в виде списка недавних опций в адресной строке файерфокса. (А там снизу доверху вот что: lenta.ru, gazeta.ru и все такое прочее, вплоть до Newsland; и это Вера, которая никогда не читала, не смотрела и не слушала новостей.)
