Я увидел старого человека. Даже не так: я увидел старого человека, который всегда был слабым, а теперь стал еще слабее. Потому что прожил довольно долгую и насыщенную ерундовыми событиями жизнь, а это, мать твою, требует времени и сил. Да… Это была не первая минута слабости, конечно, просто раньше меня не ставили перед фактом необходимости думать. Но Эль Лобо парни конкретные, и они курили, а сигарета тлела. Я подумал – а как это будет? Я увижу Азимута, такого же постаревшего. Ну, может, он будет выглядеть не так хреново, но он же все-таки человек, он постарел. Он тоже меня увидит. И, наверное – ну, вы помните, как он это делал – так усмехнется, в половину лица. И я, как всегда, подумаю: какого хрена, он улыбается мне или насмехается надо мной? Я точно так подумаю, потому что всегда так думал, а есть вещи, которые не меняются оттого, что ты стал похож на французского бульдога. И что, я вот просто подниму пушку и спущу курок? Возьму и вплавлю в его усмешку пулю?
Я что хочу сказать. Там, на мосту, когда я шел от муслимов, все было просто и ясно. Если бы я встретил Азимута там, я бы не задумывался. Но я прошел этот мост, понимаете? Так всегда получалось в моей жизни. Я все время проходил мосты, и всегда несвоевременно.
Но вот о чем еще я вспомнил. Когда Нико меня бросила, я почти нашел ее. Почти... Я узнал, у какой подруги она остановилась. Ну, там была одна, я даже имени ее не помню теперь. Это неважно. Так вот, пока я искал, все было просто: найти, вернуть, убедить. А когда нашел, я даже не позвонил. Понимаете? Отпустил. Позволил уйти. Прошел мост. И в следующий раз увидел ее уже под Азимутом.
Так вот, решимости, конечно, не прибавилось, какое там. Просто я достал деньги и положил на переднее пассажирское место. Потому что стыдно было смотреть в зеркало заднего вида. Я подумал: наверное, вот это и увидела однажды Нико. До залысин, до плеши, до бульдожьих щек. Слабака. И попытайся я ее вернуть тогда, все могло быть иначе. Даже если бы ничего не получилось, все равно, я бы попытался. Сделал бы все, что смог. А я не сделал и жил с этим…
Это унижает…
А потом вернулись Эль Лобо и больше ни о чем не спрашивали. Включили своего долбанного Джонни Кэша и поехали. А вокруг обливалась потом Москва, и каждый ее метр, пропитанный древностью и тоской, блеющий голосом повешенного на столбе Карамышевской набережной Гребенщикова, летел туда, где…
Гормонально неразвитый, обмазанный маслом комичный педераст – тупиковая ветвь в развитии человечества – пляшет пого по сцене, безуспешно пытаясь создать образ Пьеро и смехотворно потрясая вибрирующими рукавами в такт унылому креативу местного диджея. Последний никчемен примерно в той же степени, что и диджей Пороков; ну да к этому людям и не привыкать, после Азимута все диджеи стали такими же одинаковыми, каковыми были до него.
Клуб «Калина Москоу». Место, где камеры наружного и внутреннего видеонаблюдения пару недель назад столь эффектно зафиксировали амфетаминового мачо Воротынцева в обществе недоброй славы светской бляди, помните? А сегодня они же фиксируют здесь меня – в обществе одной из самых красивых блядей, которых я встречал в своей жизни. Смотрите, завидуйте! – и все, я замечаю, действительно смотрят и завидуют. Реальный третий, и реальный свой. И реальные губы, как у молодой Анжелины в фильме «Хакеры».
– Просто я … фыттытытв… конечно… фыттьолоал… тттыт… – шепелявит леди Совершенство, перебиваемая звуками дрянного сета гомосека-Пьеро, ну или диджея, который создал этот сет специально под танец гомосека-Пьеро, или он сделал сет сам по себе, а гомосек создал танец уже на основе готового продукта, – мне без разницы. Как бы то ни было, все эти педерастические инсинуации заглушают красотку похлеще, чем советские глушилки в 70-х заглушали радиостанцию «Свобода».
– Пару минут, – говорю. – Я сейчас.
Обходительный администратор-словенец, которого я не без труда нахожу в гуще извивающихся субтильных тел в кислотных маечках, учтиво пропускает нас вперед по извилистому коридору с дизайнерскими люминесцентными мазками на стенах: салатовый, оранжевый, синий, оптимальный набор. При этом нос он почесывает так, как будто это вовсе никакой и не нос, а член в руках онаниста. Быть настолько обсаженным и не потерять учтивости… Это достойно уважения. Впрочем, никто и не сомневался, что Небойша Миятович – владелец кабака, изгнанный из родной Сербии за торговлю наркотиками в особо крупных размерах и благополучно осевший в толерантной Москве, не подписавшей конвенцию об экстрадиции преступников с Евросоюзом, – никто не сомневается, что сей уважаемый персонаж непрофессиональный сброд у себя держать не будет. Об этом знаю даже я – человек, невообразимо далекий как от светских сплетен, так и от клубной культуры в целом.
Поворот ключа, последний учтивый взгляд – и вот мы, наконец, можем расслышать друг друга. До этого было только беглое знакомство у входа, пара дайкири, хилая дорожка фенамина, от которой меня не вставило, и полчаса беспонтового ознакомительного дерганья конечностями на танцполе, не принесшего ничего, кроме струйки пота между лопаток.
При этом ситуация весьма пикантна и щекотлива. Я привел девушку с губами и сиськами Анжелины Джоли в факинг-рум модного кабака для того, чтобы с ней поговорить.Черт возьми, да здесь даже и сесть-то некуда: ни дать ни взять домик кума Тыквы, вокруг которого Стасик учинял давеча разборки с псом Мастино по сценарию детсадовского утренника. Приходится доставать из панели встроенного шкафа – а точнее, бутафорской настенной панели, стилизованной под встроенный шкаф – раскладушку с матрасом. Последняя не только раскладывается с третьей попытки, но и скрипит, как несмазанный велосипед, сигнализируя об эпическом проколе устроителей праздника. IKEA in da house! какой моветон.
Но в итоге я преуспеваю; в боевом разложенном состоянии вся конструкция занимает процентов семьдесят полезной площади комнаты. Воистину, ничего лишнего. Эргономика должна быть эргономной.
И, вот ведь незадача… Она начинает раздеваться.
Спросите, что в этом плохого? Плохое здесь вот что: очень сложно трахаться с блядью, когда ты мнишь себя апостолом.
– Стоп-стоп-стоп, – вещаю, как мне кажется, ласково, натягивая вниз уже поднятый выше головы топик, причем натягивая на… оооо, боже, на какие же перфектные телесные образования я его натягиваю. Но – повторюсь – сегодня я не мачо. В моем личном воображариуме из ложбинки меж стянутых Agent Provocateur персей размера №3 будто бы вырастет, как черт из табакерки, иконописная табличка с надписью «NotforDisciples». Смешно.
– Я тебе не нравлюсь?
– Нравишься, Лина. Но я… Я не могу. У меня такое впечатление, что я знал тебя маленькой. Очень маленькой девочкой, понимаешь?
И знаете, что самое интересное? То, что это чистая правда. Мало того – именно с этого-то все и началось.
С самого начала, как только она вошла в наш open space, потрясая совершенной формы бедрами и заставив весь клуб алко-джедаев примолкнуть на полуслове, хором выдохнув «вау», – с этого самого момента я понял, что был с ней знаком. Причем очень давно. Так давно, что на момент знакомства она могла быть только школьницей. Маленькой девочкой, ученицей начальных классов.
Так бывает, наверное (со мной-то уж было точно). Вы смотрите на похотливые пухлые губы. Разглядываете брови, каждая из которых одним лишь поднятием краешка вверх может ввести вас в сексуальный ступор. Любуетесь разрезом миндалевидных нерусских глаз – таким разрезом, который один на миллион. И точно помните, что весь этот неповторимый набор уже когда-то видели в ребенке. Восторгались, обсуждали. С видом знатоков причмокивали. Говорили без тени иронии: во девка-то вырастет.
Но главное – вовсе даже и не это. Главное – то, что этот ребенок был какой-то тонкой, уже почти перетертой и сильно запутанной нитью косвенно связан с Азимовичем.
Не спрашивайте, как я это понял. В психологии наверняка есть тому какое-то название. Это как дезодорант, привезенный на заре открытия границ из диковинной Европы кому-то из ваших одноклассников… Помните, каким чудом в восьмидесятых выглядели обычные подмышечные дезики после полувековой эпохи тройного одеколона?.. И вот теперь представьте, что двадцать пять лет спустя вам случайно дарят «Рексону», купленную на распродаже в мега-молле, и вы вдруг ощущаете тот самый волшебный первый запах, который некогда волею судеб озарил вашу юность.
