«Например, я», — ответил Коленвал и увидел, как на запястьях его защёлкиваются наручники.

У наместника было худое, равнодушное лицо, на котором тем не менее немедленно проявился живой интерес. У наместника также было при себе четыре охранника из личной гвардии, отконвоировавших Коленвала в собственный кабинет.

Тот ледяным голосом потребовал прекратить беззаконие и объяснений.

С тех пор прошло почти четыре часа.

— Я уже шестнадцать раз сказал вам и скажу ещё столько же, — раздражённо повторил Коленвал. — Вы не имеете права меня задерживать. Вы не имеете права меня допрашивать. Я имею право не отвечать вам и не рассказывать, печатал ли я листовки с кем-то или один. И я имею право их печатать. Мне известно, что листовки намереваются объявить незаконными, но пока это не так, они остаются моим личным делом.

Господин наместник восседал за коленваловским столом, потягивал коленваловский чай и с любопытством водил длинным носом по коленваловским бумагам. Это раздражало куда сильнее, чем его неправомочные требования.

Требования же были неправомочны по букве, но более чем ожидаемы по духу, а потому Коленвал испытывал сумрачный азарт. Ему нравилось быть правым.

— Откуда же, скажите на милость, вам подобное известно? — светски приподнял бровь наместник. — Вы интимно знакомы с обсуждениями, ведущимися в Городском совете?

— На этот вопрос я тоже не обязан отвечать.

— Ошибаетесь. Если сведения из-за стен Городского совета просочились наружу, мы стоим перед лицом угрозы общественному порядку, разобраться с которой — как раз моя работа, раз уж я обладаю относительно росских властей определённой автономностью. А вы, как добропорядочный гражданин, обязаны мне…

— Я, как добропорядочный и свободный гражданин, ничего не обязан делать в наручниках.

— Свободный? — наместник приподнял вторую бровь. — Я официально объявил вам о вашем аресте.

Коленвал покосился на охрану. Двое стерегли дверь кабинета изнутри, двое — снаружи; за прошедшее время они успели пару раз поменяться. Все они были ненамного старше самого Коленвала, в непривычных тёмно-синих мундирах и при привычных ружьях. Личная гвардия для наместников поставлялась прямиком из Европ, а потому знакомой по Охране Петерберга вальяжности в них не наблюдалось. Они вот уже четыре часа вчетвером стерегли одного спокойного человека в наручниках и ухом не повели на бредовость такого положения.

— А я объяснил вам, что арестовывать меня вы не имеете оснований, — упрямо мотнул головой Коленвал.

— Ну почему же вы так не хотите поговорить конструктивно? — наместник позволил себе продемонстрировать некоторое недовольство. — Послушайте меня ещё раз. Ваши листовки наносят вред, они провоцируют Охрану Петерберга. Вы же и сами сказали, что пострадали от этого — неужели вас не интересует расследование сего инцидента? Вы даёте обоснование агрессии людям, которых только отсутствие этого обоснования и удерживает от самоуправства. Я, Николий Вратович, мог бы арестовать вас и дома, и на занятиях, но предпочёл приехать сюда — тихо, чтобы поговорить конфиденциально и без шума. И я, Николий Вратович, не обязан заниматься этим лично. Но погашение сложившейся ситуации — и в моих интересах, в первую очередь в моих. Я готов дать вам слово, что зачинщики не понесут серьёзных наказаний, потому что цель моя состоит совершенно в ином. Вы мне верите?

— Вполне.

— Так почему бы вам не пойти на компромисс, не назвать остальных? Вы ведь даже не отрицаете, что они есть.

— Потому что я не обязан и не хочу.

— Но в таком случае наказание понесёте вы один, — наместник вздохнул и устало потёр переносицу. — Нет-нет, избавьте меня. Вы не боитесь, вы не хотите, вы не станете. Ваш завод по-прежнему работает по чрезвычайно странному производственному плану, и я удивлён, что он до сих пор не прогорел, но и этим стращать вас смысла нет. Воля ваша.

Коленвал неуютно поёрзал на стуле. Конечно, завод работал по чрезвычайно странному плану. План по-прежнему подразумевал подрывающие транспортную монополию государства грузовые авто, пусть Гныщевич и возмущался, что в этом году пустить партию из-за беспокойства в городе не получится.

Иронично, но арест с допросом пугали Коленвала гораздо меньше, чем напугала бы настоящая инспекция. Будь грузовые авто уже в действии, посмотрел бы он на того, кто посмел бы ему наручниками угрожать! Совсем в ином тоне велась бы беседа с промышленником — или главным инженером промышленника, — нарушившим извечное право государства распоряжаться серьёзными перевозками. И был бы этот тон уважительным. Потому что промышленник этот и все его работники ходили бы в больших людях.

Но случится это теперь уж только в следующем году. А пока что оставалось только терпеть и опасаться настоящей инспекции.

Мысль о том, что однажды Коленвал за это ещё поквитается, утешала преступно слабо.

В дверь без стука заглянул один из охранников, оставшихся снаружи.

— Хэр Штерц, там творится что-то, — у него был сильный германский акцент. — Кажется, что-то происходит в цеху, рабочие, может, недовольны. Бригадир просит помощи.

Наместник перевёл взгляд на одного из охранников в кабинете и кивком отправил его прочь.

— Никаких лишних арестов, никакого оружия. Просто успокойте, — он снова обернулся к Коленвалу и продолжил всё тем же усталым голосом: — Видит Бог, в которого вы не верите, я пытался вам помочь. Теперь…

— Не пытались, — отрезал Коленвал. — Мой дом разгромили, и на следующий же день отец подал жалобу — две жалобы, в Городской совет и в наместнический корпус. И обе остались без ответа. По-вашему, чтобы закон выполнялся, я должен сперва оказывать вам услуги? Чтобы не жить на развалинах, должен кого-то сдавать? — Говоря, он раздражался пуще прежнего. — Клянчить, получается, должен?

— Замолчите уже, — простонал наместник, — а то я попрошу моих спутников всё же применить к вам силу.

Дверь снова открылась и снова без стука, но на сей раз за ней был не охранник. Прежде чем кто-нибудь успел хоть что-то сообразить, человек выбросил вперёд руку и выстрелил.

Единственный в кабинете охранник, успевший уже поднять ружьё, инстинктивно согнулся и схватился за бедро, после чего и налетел зубами прямиком на кулак Хикеракли. Ружьё Хикеракли дёрнул на себя, охранника пнул коленом в простреленную ногу — и, кажется, тот отключился.

Всё это произошло так быстро, что Коленвал с наместником успели только встать.

— Эй-эй, спешить не надо, — Хикеракли, обернувшись, без стеснения взял на прицел наместника. — Вы, хэр Штерц, арестованы. Полагаю, гм, что именем Революционного Комитета-с.

Рука у Хикеракли была большая, а револьверчик — крошечный, декоративный; он подошёл бы скорее светской даме, которая заправила бы его за ободок чулка. Наместник изучил мизансцену и медленно сел обратно.

— Ладони лучше на стол, — Хикеракли, не сводя глаз с жертвы, принялся ногой аккуратно выпутывать бессознательного охранника из ружейного ремня. — Драмин, если ты ждёшь, когда лучше помочь, то вот сейчас мне б сгодилось твоё умение вязать узлы!

— То, что вы делаете, во всех отношениях незаконно, — спокойно проговорил наместник, — но у вас есть ещё возможность одуматься.

— Любите же вы торгашество, — нога Хикеракли так и не преуспела, — Драмин!

Драмин зашёл в кабинет обыкновенным своим шагом вразвалку, как ни в чём не бывало стряхнул ружьё с охранника, аккуратно последнего перевернул и принялся завязывать ему руки заготовленной верёвкой.

— Три других заперты, разоружать не стали, — буднично сообщил он. — Если не надумают друг друга стрелять, всё с ними будет в порядке. Только не очень ясно, как их оттуда извлекать, там — на одном из малых складов, это вроде кладовки — даже окон нет.

— Заморим голодом, — фыркнул Хикеракли. — Хэр Штерц, пожалуйте и вам ручки перевязать.

— И что вы будете делать дальше? — наместник безучастно протянул запястья. — Вы меня отсюда даже не вывезете, непременно поползут слухи. Уже вечером меня хватятся, у меня назначен ужин с господами из Городского совета.