Крейг пытался уговорить Пенелопу самой разбираться с домашними счетами, но та постоянно путалась в цифрах: то не платила за телефон, пока его вдруг не отключали, то оплачивала один и тот же счет дважды, а потом месяцами вообще не прикасалась к бумагам, – и Крейг раздражался, находя у себя на столе письма от назойливых кредиторов. Поэтому он попросил Белинду раз в месяц подбивать итоги и печатать чеки и, кипя от бессильной злости, подписывал их сам. И гадал, что думает Белинда, перебирая счета за одежду на суммы, равные или превышающие ее годовое жалованье. Должно быть, удивляется, что можно сделать с женскими волосами за двести долларов в месяц.

Разделавшись с последним чеком, он отбросил ручку, откинулся на спинку кресла и стал смотреть в размалеванное грязными разводами окно на освещенные окна офиса напротив, где под беспощадным светом неоновых ламп трудились клерки и секретарши. Узнай они, чем он занимался весь этот час, имели бы полное право ворваться к нему и разодрать в клочья чековую книжку. Как минимум чековую книжку.

Время от времени он пытался уговорить Пенелопу сократить расходы, но та неизменно разражалась слезами при малейшем упоминании о деньгах. Ссориться из-за столь низменного предмета она считала унизительным. Она и помыслить не могла, что связывает себя с человеком, способным думать лишь о долларах и центах. В ее родном доме, в Чикаго, где прошли детство и юность, о деньгах даже не упоминали. Слушая ее, можно было подумать, что она потомок старинного аристократического рода, чье богатство восходит к блестящему славному прошлому, в котором плебейские материи вроде долгов и векселей обсуждались тайком, где-то в укромных уголках, и улаживались подобострастными поверенными в старомодных сюртуках.

В действительности же ее отец был коммивояжером галантерейной фирмы, умершим в нужде. Крейгу пришлось заплатить за похороны старика.

По мере того как ссоры достигали все большего накала, Пенелопа клялась, что бережет каждый цент, сыпала именами жен приятелей, которые в месяц тратят на одежду больше, чем она за годы, что было чистой правдой, приводила в свидетели небо, что все ее усилия и затраты были сделаны лишь для того, чтобы создать ему приличный дом, выглядеть женой, с которой не стыдно появиться на людях, а также воспитать детей как подобает. Крейг не выносил сцен, особенно если речь шла о деньгах. В глубине души он чувствовал, что большие суммы заработаны не совсем честно и дались ему случайно, по капризу судьбы, ибо он делал только то, чем с радостью занимался бы даром или за сущие гроши. Он просто не мог спорить о деньгах. Даже составлять и обговаривать контракты он поручал Брайану Мерфи или своему бродвейскому поверенному. Не в силах торговаться с напористыми актерами о процентах прибыли с пьесы или фильма, он тем более не умел противиться рыданиям жены независимо от того, следовало ли оплатить телефонный счет на шестьсот долларов или новое пальто. Однако, вспоминая молодость, прошедшую в дешевых отелях, он не переставал удивляться, каким мановением волшебной палочки все переменилось настолько, что он не моргнув глазом платит ежемесячное жалованье двум горничным, работавшим в доме, где редко обедает более двух раз в неделю, а живет всего по пять-шесть месяцев в году.

Хотя Крейг уже привык, что Белинда каждый раз приносила на подпись чеки с бесстрастным выражением лица, он старался тем не менее не встречаться с ней взглядом и, притворяясь страшно занятым, ворчал:

– Спасибо, Белинда. Положите все на стол. Будет время – подпишу.

Когда он впервые встретил Пенелопу, она была очаровательной молодой актрисой, без особенных талантов, одевавшейся со вкусом и снимавшей миленькую квартирку в Гринич-Виллидже за девяносто долларов в месяц. Куда девалась та девушка? Из бережливой молодой женщины, каждую ночь стиравшей в раковине белье и чулки, она почти мгновенно преобразилась в особу, которая изо дня в день прочесывала галереи и антикварные магазины и патрулировала Пятую авеню, словно авангард грабительской армии, передоверила воспитание детей нянькам и помыслить не могла о том, что в Нью-Йорке можно жить где-то кроме как между Шестидесятой и Восемьдесят шестой улицами Ист-Сайда. Американки, по мнению Крейга, купаются в роскоши с такой же легкостью, как дельфин резвится в волнах.

Тот факт, что он виноват не меньше жены и вполне это сознает, отнюдь не облегчал процедуру возни с чеками.

Он подсчитал общую сумму расходов, аккуратно внес в чековую книжку. Всего девять тысяч триста двадцать шесть долларов сорок семь центов. Не так уж мало для человека, пережившего два провала.

Когда они работали над первой пьесой, Бреннер сказал как-то с максимализмом, присущим юности:

– Не могу принимать всерьез проблемы человека, зарабатывающего больше пятидесяти долларов в неделю.

Интересно, что сказал бы сейчас бывший друг, попади он случайно сюда в тот момент, когда на столе громоздится груда листочков с его подписью?

Повинуясь непонятному порыву, Крейг выписал еще один чек, от руки, на девять тысяч триста двадцать шесть долларов сорок семь центов, не указывая имени получателя. Потом вписал адрес больницы, в которой родились его дочери.

К чеку он приложил короткую записку попечителям больничного фонда, вложил все в конверт, надписал адрес и запечатал.

После чего еще раз подытожил расходы. Позвал Белинду. Интерком он так и не установил, решив, что это чересчур официально.

Он протянул секретарше конверт и чеки и сказал:

– На сегодня все. Большое спасибо.

Потом он спустился в соседний бар и выпил столько, чтобы все события грядущего вечера слились в неясную дымку и неразборчивый гул голосов.

Когда он добрался наконец домой, Пенелопа возмутилась:

– Интересно, доживу ли я до того дня, когда ты явишься к ужину трезвым?

Последние гости только что ушли, и по всей гостиной стояли пустые стаканы. Пенелопа вытряхивала на кухне пепельницы. Он посмотрел на часы. Половина второго. Что-то сегодня все засиделись. Он почти рухнул в кресло и сбросил туфли. За столом собралось четырнадцать человек. Еда была вкусной. Общество – скучным. Он выпил слишком много вина.

Теоретически все двенадцать гостей были его друзьями. Но настоящими он считал только двоих – Роберта и Элис Пейн. Роберт Пейн – коммерческий директор издательства, плотный, основательный, энциклопедически образованный человек, говорил неторопливо, взвешивая каждое слово, и терпеть не мог пустой болтовни. Они познакомились, когда Крейга попросили составить для издательства антологию пьес, и сразу же подружились. Его жена Элис – детский психиатр, крупная, грузная, грубовато-красивая женщина с гривой седеющих, по-мужски подстриженных волос, обрамляющих спокойное овальное лицо. Пенелопа считала их занудами и приглашала исключительно ради Крейга, чтобы тот не слишком жаловался на остальных.

За столом, кроме него, не оказалось ни одного человека, имевшего отношение к кино или театру, хотя двое время от времени вкладывали деньги в постановки Крейга. Тут, как обычно, пребывал Берти Фолсом. С тех пор как умерла его жена, он присутствовал на всех званых ужинах. И как заведенный в мельчайших подробностях рассказывал о биржевых курсах. Фолсом был на несколько лет старше Крейга – лысеющий остролицый коротышка, ничем не примечательный, безукоризненно одетый, с аккуратным круглым брюшком, глава крупной брокерской фирмы на Уолл-стрит. Крейг считал, что чем больше времени проводит Берти в деловой части города, тем сильнее его влияние. Иногда он давал советы Крейгу по части ценных бумаг. Порой Крейг им следовал. Иногда совет оказывался дельным. Став вдовцом, Фолсом посещал все приемы Крейгов. Часто он сам звонил часиков в шесть и спрашивал, что они делают. Когда заняться было особенно нечем, Крейги приглашали его поужинать вместе, в тесном семейном кругу. Фолсом помнил их дни рождения, приносил подарки Энн и Марше. Пенелопа жалела его. Крейг подсчитал как-то, что состояние Фолсома едва ли меньше двух миллионов долларов. Возможно, столь нежное сострадание к человеку, чей капитал равен двум миллионам, служит ярким свидетельством душевной доброты Пенелопы, которая находит время на столь сильные чувства. Когда же у них бывали приемы, подобные сегодняшним, Пенелопа специально приглашала для Фолсома какую-нибудь даму, обычно из разведенных, которые всегда свободны и готовы прийти на ужин в любой дом. Когда Крейг был занят или уезжал, Фолсом сопровождал Пенелопу в театр и на вечеринки. Кто-то когда-то сказал, что Фолсом – человек полезный и не помешает иметь вдовца в кругу друзей.