В схватку были втянуты многие полки сибирских стрелков, державшие позиции справа и слева от 18-го. Японцы, как и прежде, атаковали настойчиво, но пристрелявшаяся ко вражескому расположению русская артиллерия не позволила им накапливаться для массированного удара пехотой, кроме одного случая.

Когда противник начал очередную лобовую атаку привычными силами в один-два батальона, неожиданно для сибирских стрелков справа, из широкой лощины, показалась густая цепь японцев, подкреплявшая собой начавшуюся атаку. У полковника Николая Юденича в этом месте оборонялось всего две фланговые роты, которые вряд ли смогли бы удержаться на позиции.

Полковой командир взял резервную роту и лично повёл её на помощь. Однако когда подмога подоспела, цепь японских пехотинцев оказалась уже в сотне шагов от русских окопов. Тогда Юденич сам повёл две фланговые роты в штыковую атаку:

— Братцы! В штыки! Коли!

В ответ понеслось громогласное «ура» и яростная брань людей, которые схватывались с врагом в смертельных рукопашных схватках. Вскоре крики «ура» и «банзай» совсем пропали в хриплых криках людской свалки тысячи человек.

Юденичу в той рукопашной схватке удалось лишь расстрелять обойму своего револьвера. Стрелки защитили его от тех вражеских солдат, которые хотели добыть себе славу, заколов штыками русского офицера из старших. Атакующие, спустя некоторое время после начала рукопашной схватки, не выдержав её, стали сперва пятиться, а затем побежали. Ротным офицерам стоило немалого труда вернуть расходившихся солдат назад.

Тот бой закончился несколькими контратаками русской стороны, которые, как правило, заканчивались рукопашной. Артиллерийские наблюдатели, находившиеся в первых рядах сибирских стрелков, корректировали огонь своих батарей, чем немало способствовали общему успеху. Японцев выбили из нескольких деревень, и они отошли в сторону речной долины Ляохэ. Их не преследовали.

Утром следующего дня, когда противник далеко отошёл от позиций русских стрелков, полковник Юденич объехал нолю боя. В своих окопах он всюду видел радостные лица солдат, слышал их весёлую перекличку. Удача в бою бодрила всех, и тяжесть бессонной ночи не сказывалась на настроении бойцов: ведь они одержали победу.

Видя возбуждённое состояние людей, полковой командир дело повторял одни и те же слова:

— Молодцы, братцы. Доблестно отвоевали. Хвалю...

Ужасную картину войны наблюдал Николай Николаевич: дальние и ближние подступы к полковым позициям были покрыты трупами людей. Стонали раненые. В поле сновали санитары, но не ко всем поспевали вовремя.

Юденичу бросился в глаза недавно прибывший к нему вольноопределяющийся, совсем ещё мальчишка, не скрывавший своей мечты стать на войне в Маньчжурии офицером. Теперь он лежал среди жухлых стеблей гаоляна бездыханно, со штыковой раной в груди.

Около него лежал японский солдат, у которого вместо лица была одна сплошная рана от удара прикладом, он был ещё ЖИВ, когда к нему подошли санитары. Когда те приподняли упирающего, он стал знаками просить их, чтобы его оставили в покое.

Груды перемешавшихся между собой трупов русских и японских пехотинцев были особенно велики рядом с окопами. Здесь шёл самый яростный рукопашный бой.

По всему полю, особенно у окраины ближайшей китайской деревни, оставленной жителями, были разбросаны винтовки, патроны, стреляные гильзы, предметы снаряжения и обмундирования, клочки бумаги, местами был рассыпан рис. Юденич повернул коня в сторону своих окопов, подъехал к батальону погибшего подполковника Храповицкого и спросил первого попавшегося унтер-офицера:

   — Кто у вас из офицеров за старшего сейчас?

   — Поручик Осипов, ваше благородие.

   — Где он?

   — Во второй роте, с солдатами говорит.

Полковник подъехал к группе толпившихся вокруг офицера солдат. При виде Юденича кто-то скомандовал:

   — Смирно!

Николай Николаевич слез с лошади и обнял поручика:

   — Спасибо тебе, Осипов, за службу. За то, что взял на себя команду батальоном, когда вашего Храповицкого не стало.

Поручик смолчал в ответ, лишь опустил голову. Подполковник Храповицкий был для него больше, чем старший начальник. Они сдружились ещё до боев у Янсынтуня, и Николай Николаевич об этом знал. Юденич обратился к притихшим солдатам, стоявшим вокруг в перепачканных, изодранных штыками шинелях.

   — Ну что, мои герои, как бой у вас прошёл? Расскажите, как японца отбили вчера и ночью?

Солдаты оживились и начали наперебой рассказывать полковому командиру о том, что было, что они чувствовали:

   — Когда ротный упал, он сумел перед тем сказать мне: «Василич, ты фельдфебель, командуй теперь ротой за меня».

   — Стрелок Петровичев был ранен двумя пулями, а до деревни всё же добежал.

   — Как начали они кричать «банзай», а мы их совсем не испужались.

   — В деревню мы ворвались на штыках, когда ночь на землю сошла — в десяти шагах ничего не видно было.

   — До японских окопчиков мы добежали, только ругались страшно. Крикнули «ура», когда с японцами схватились на штыках.

   — В крайнюю фанзу их много забежало. Мы за ними туда и всех в избе перекололи.

   — Покончили с ними и побежали дальше, без всякой команды.

Выслушав возбуждённые, сбивчивые рассказы солдат, Юденич спросил поручика Осипова:

   — Сколько у тебя в ротах людей осталось?

   — Мало. Человек по восемьдесят на роту. Может, ещё кто-то соберётся. Легкораненые из лазарета после перевязки вернутся.

   — Разберись со взводами. Где офицеров Нет — ставь временно унтер-офицеров, фельдфебелей. Солдатам прикажи, чтоб подправили окопы: смотри, во многих местах бруствер обвалился во время боя. Через час кашевары полк накормят, а пока раздай бойцам сухари — хлеба сегодня не будет. Запасы есть?

   — Есть, Николай Николаевич. Несколько кулей, прямо перед боем получили...

Бой на долю 18-го стрелкового полка выпал не из лёгких: хвалиться лёгкой победой не приходилось. После войны Николаю Николаевичу придётся столкнуться с описанием тех событий, когда к нему в руки попала книга Барцини «Японцы под Мукденом». Её автор писал о столкновении японской пехоты с сибирскими стрелками:

Когда положение левофлангового полка, действовавшего против Юхунтуня, сделалось отчаянным, — полк понёс страшные потери, патроны вышли, часть ружей испортилась, — то командир полка, полковник Текаучи суровым голосом кричит всего два слова «до смерти». Наконец он принимает отчаянное решение и хочет броситься на врага, чтобы покончить чем-нибудь. Он требует к себе следующего по старшинству офицера, майора Окоши, и говорит ему:

   — Я решился сегодня вечером атаковать, и все мы, наверное, погибнем. Возьмите поэтому полковое знамя и спрячьте его, а бригадному командиру расскажите о случившемся.

Майор просит освободить его от этого поручения и позволить принять участие в атаке, но полковник приказывает и приходится слушаться. Окружённый шестью солдатами, он выходит из деревни. Знамя завёрнуто в полотнище палатки, и чтобы не привлечь внимание противника, его несут не отвесно, а тащат за верёвку, прикреплённую к вызолоченному цветку хризантемы.

Когда эта кучка вышла в поле, то вокруг них со всех сторон засвистели пули и солдаты начали падать один за другим. Наконец, последний солдат ранен в живот, а майор Окоши — в правую руку и тяжело в грудь. Ползком добираются они до покинутой деревушки, и майор, взяв обещание с солдата, что он отнесёт знамя и письмо, передаёт ему их. В письме, написанным карандашом левою рукою, значится следующее:

«Моё завещание.

Если я покинул поле сражения в такой момент, то это произошло по категорическому приказанию моего командира полка, поручившего мне доложить о ходе дела. Я знал, с какими опасностями связано достижение главной квартиры, но я не смел забыть опасного положения командира полка, солдат и товарищей и решился, выполнив поручение и обсудив средства для выручки, вернуться к ним, чтобы разделить их участь. Я глубоко сожалею, что не оказался в состоянии выполнить поручение, будучи ранен.