Не знал Леопольд, что Мишарина уже нет в живых. Штурман дальнего бомбардировщика, он во многих боях выполнял обязанности фотографа. Подходя к цели последним в группе, фиксировал на пленку результаты бомбометания. В итогах одной из бомбежек он не был уверен и потребовал от летчика еще одного, контрольного захода над целью, хотя немецкие зенитки били немилосердно. На этом последнем заходе над целью осколок немецкого снаряда и погубил Кирилла. Огненного, самого близкого друга Леопольда…

…В конце дня Фуксберг был взят, и Городокская дивизия вплотную подошла к яростной позиции «Фришинг». Борьба за ее преодоление началась трудно. Тому причиной отставание артиллерии и танков, а также просчеты, допущенные штабом корпуса, о которых позже расскажет генерал Кузьма Никитович Галицкий: 83-я дивизия была введена в бой до окончания артиллерийской подготовки, то есть до полного подавления пушечных и минометных батарей противника. И в тот день, когда Леопольд в цейсовский бинокль видел шпили Кенигсберга, батальон Конова, а с ним и минрота продвигались вперед черепашьими шагами. Командирам вроде бы не в чем было себя упрекнуть, они делали все возможное. Первый батальон не раз поднимался в атаку. Некрасовские минометчики вели меткий огонь, а успех был невелик. За день вся дивизия смогла пробиться всего на два километра, и только когда основательно помогли соседи, городокцы прорвали вторую линию немецкой обороны и подошли к городку Шенмору.

Теперь цель определилась яснее. Кенигсберг оставался пока недосягаемым, за мощными линиями обороны и таинственными заслонами железобетонных фортов, зато призывно дул ветер с Балтийского залива Фришес-Хафф. Этот момент очень точно охарактеризовал генерал Галицкий — командующий 11-й гвардейской армией:

Залив был соблазнительно близок, и помимо соображений тактических к нему притягивало гвардейцев и чувство понятного нетерпения, и удаль, и любопытство, и желание поставить завершающую точку в тяжелой боевой операции. Но короткий путь оказался неимоверно сложным и изнурительным.

Сначала происходили радостные события. Батальон подошел к немецкому аэродрому, и минометчики Некрасова вместе с пушкарями успешно обстреливали летное поле, не дав подняться в воздух ни единому самолету противника.

Вскоре был захвачен подземный немецкий завод, изготовлявший снаряды. Навстречу гвардейцам по раскисшему полю бежали изможденные люди в полосатых куртках и восторженно кричали на языках едва ли не всех народов Европы. То были узники фашизма — англичане, французы, голландцы, бельгийцы, чехи. И гвардии старший лейтенант Некрасов побежал им навстречу, объяснялся с ними и по-немецки, и жестами, восклицаниями. Радостным блеском и гордостью сияли его синие глаза.

Но дальше обстоятельства круто изменились. 28 января последовала внезапная контратака немцев с юга. На большой скорости фашистские «тигры» и «фердинанды» с пехотой на броне прорвались через боевые порядки Городокской дивизии и устремились в наши ближние тылы.

— Танки!

Тревожный возглас застал батальон Конова на марше. Сказался опыт, приобретенный во многих боях. Командиры и бойцы сохранили спокойствие. Ни тени паники. Батальон, а в его составе и рота Некрасова, заняли круговую оборону. Они знали, что не одни, им помогут, но и сами делали все, что возможно. Конечно, минометами не поборешься с «тиграми», но с пехотой можно и должно. Все шесть расчетов спешно развернулись к бою и по команде Некрасова, который не успел даже выбрать наблюдательный пункт, ударили по скоплению фашистской пехоты.

С танками расправился противотанковый резерв корпуса — артиллеристы 1-й гвардейской дивизии, бывшей Московской Пролетарской, земляки Некрасова, чем он погордился в душе. Но и городокцы сделали свое дело. Они продолжали наступление.

83-й дивизии не пришлось в числе первых выйти к заливу Фришес-Хафф. То был удел других соединений, и в частности выдвинувшейся из резерва 26-й гвардейской стрелковой дивизии. 29 января ее передовые подразделения достигли скованного льдом и заснеженного залива. Но удержаться на берегу не смогли. 30 января сотня фашистских танков и штурмовых орудий, пехотные полки оттеснили наши части от залива и отвоевали вдоль него полуторакилометровую полосу.

Все перемешалось. Вновь овладев шоссе Бранденбург — Кенигсберг, гитлеровцы вклинились в наши боевые порядки. Целые полки и отдельные группы советских стрелков сражались в окружении, держали оборону. Местечки, поселки, хутора у залива переходили из рук в руки. По шоссе мчались фашистские танки. «Только танковой дивизии „Великая Германия“, — свидетельствует немецкий генерал О. Лаш, — удалось пробиться до Кенигсберга и снова пробиться обратно».

Представьте себе в обстановке, которую принято именовать «слоеным пирогом», положение двух с небольшим десятков бойцов минометной роты. Часто сменяя позиции, солдаты подчас точно и не знали, где свои, где противник. Да и каждое неверное передвижение грозило гибелью.

Некрасову минометчики верили.

— Старшой не подведет, — сказал гвардии сержант Федор Воронков, — куда надо, туда и направит.

— А ты думал? — тряхнул густым темно-русым чубчиком заряжающий Гриша Давиденко. — Наш не заблудится, у него компас особый имеется…

— Да какой это особый компас? — удивился Абдулла Шабанов.

— А такой. Московский. Из дома привез, — заключил ротный балагур. — Всегда точно показывает — на победу…

Действительно, в этой внезапно меняющейся обстановке на чужой земле Некрасов, как вспоминает В. Р. Ковалев, безошибочно водил по лесам, дорогам, тропинкам свое подразделение. «Каждый шаг сам разведывал, словно ощупывал. Здорово он ориентировался, а противника замечал раньше, чем тот нас. Мы стреляли первыми. Благодаря Некрасову сколько раз немцу всыпали, а сами оставались целы и невредимы».

Еще один памятный поступок был связан с которой уже по счету минометной дуэлью, правда, на этот раз особой. После одного из перемещений батальон попал под огонь шестиствольного миномета. Ненавистное немецкое оружие с его противным скрипом густо обрушило мины в перелесок, где окопались бойцы гвардии майора Конова.

«Уж как в подробностях не скажу, но ротный мигом засек „скрипуна“, и мы дали беглым, мин по десять — пятнадцать, и шестиствольному пасть заткнули…»

Минометчики маневрировали, передвигались и вместе с батальоном, и отдельно, но что заметили бойцы, ротный не отступал, старался перемещаться все ближе к заливу. Он даже как-то сказал, что любит доводить дело до конца и еще хлебнет соленой балтийской водички.

Вероятно, это было между 3 и 5 февраля, когда наши войска вновь пробились к заливу Фришес-Хафф. Выйдя вперед, к пехотинцам, Некрасов вместе с ординарцем Терехой добрался-таки до морского берега. Был он там недолго, но вернулся, как вспоминает В. Р. Ковалев, с флягой, наполненной балтийской водой: «Он еще нам показывал. Вот она — Балтика! Не знаю, в промоине где налил или льду накрошил, но принес… Флягу с собой держал, на НП».

А 6 февраля его снова, в четвертый раз, ранило. В тот день фашисты били изо всех видов оружия и Леопольд с наблюдательного пункта на холме руководил огнем роты. Стреляли много, потому что израсходовали почти по сто мин на миномет.

Тяжело раненный в предплечье (перебило кость) Некрасов с помощью ординарца добрался до огневой позиции и приказал командиру первого взвода лейтенанту Филиппу Дружинину принять командование ротой. Перед тем как уйти в медсанбат, он произнес короткую речь, запомнившуюся минометчикам:

— Дорогие мои, я ухожу, но не надолго. Я вернусь. И если кому из вас тоже доведется попасть в госпиталь, то обязательно старайтесь возвратиться в свою роту. Вас будут ждать.

Он попрощался с каждым бойцом.

По словам В. Р. Ковалева, гвардии старший лейтенант взял с собой и флягу с балтийской водой и передал ее командиру полка. В роту Некрасов и на этот раз вернулся.