- Ладно, ты не оправдывайся, - примирительно произнес Закир. - Мои родители тоже живут в большом и светлом доме, там в нашем поселке все татары хорошо устроились. Но не везде так. Конечно, в хлопководческие совхозы ехать надо. Ты, Камилл, возьми с собой кого-нибудь, и поезжайте. Расскажете о нашей организации, оставите им наши листовки. Это поднимет их настроение.

Этими словами Закира напряжение было снято.

- Рустем, девочки сейчас размножают текст очередного письма, - обратился Камилл к товарищу. - Давай завтра вместе пойдем в рабочие бараки.

Когда на другой день Камилл пришел в комнату общежития, где его ждал Рустем, там уже находилась второкурсница медицинского института Зульфие.

- Я не могу ее отговорить, - сказал Рустем. - Она не понимает, что зрелище это не для слабонервных, начнет плакать, а это неделикатно в отношении несчастных людей.

- Я плакать не собираюсь, смотри, сам не заплачь, - парировала Зульфие. - Я в сорок четвертом такого насмотрелась!

- Вот потому и можешь не выдержать, - заметил Рустем, но девушка перебила его:

 - Я будущий врач и нервы у меня крепкие, - она гордо вскинула голову. - Может быть, там кому-то нужна медицинская помощь, я в следующий раз приведу с собой старшекурсников.

В проходной охранник не хотел их пускать, но Рустем еще днем договорился, что к ним к обговоренному времени выйдет один из рабочих и подтвердит, что это к нему пришли родственники. Тут как раз тот самый рабочий и подошел с распростертыми объятиями:

- О, сестренка! О, Рустем! Давно не виделись!

Ну, наши ребята тоже изобразили родственное ликование, и все оказались на территории комбината. Уже за проходной они обменялись еще раз рукопожатиями и представились друг другу. Рабочего звали Амза. Это был крепко сложенный среднего роста мужчина лет тридцати пяти с заметным шрамом на щеке – эсэсовская пуля оставила след на лице партизанившего в крымских горах молодого парня.

- Не будем терять времени и сначала пойдем в бараки, - сказал Амза. Они прошли в глубь территории, и Камилл увидел черный от времени деревянный сарай.

То, что увидел Камилл внутри этого сарая, было хуже того, что он себе представил на основании рассказа товарища. Длинный барак представлял собой одни двухэтажные нары, перегородками между живущими на нарах семьями служили фанерные листы от ящиков. Нары по большей своей протяженности пустовали, во всем бараке находилось, пожалуй, человек тридцать взрослых и столько же детей. В помещении царил полумрак, затхлый запах гниющих овощей был, по-видимому, здесь привычным, большинство обитателей полулежало на ватных матрацах. У противоположной стенки стояли на ящиках ведра, жестяные тазы, какие-то банки и коробки.

- Это последний барак, тут сейчас народу мало. А была такая скученность, что на семью приходилось не больше трех метров настила, - Амза шел вдоль нар, здороваясь с обитателями барака, и за ним шагали студенты.

- Такое я видела только в сорок четвертом году, - потрясенно произнесла Зульфие, а про себя подумала: «Как еще здесь дети родятся?»

- Ну, теперь скоро всех переселят, - поспешил сказать Амза, несколько напуганный впечатлением, которое барачная атмосфера произвела на студентов. - Здесь собрание проводить не будем, Рустем тут уже побывал.

- Еще недавно все мы жили в таких условиях, - сказал Амза, когда ошеломленные гости вышли наружу. – Сейчас большинство переехали в индивидуальные застройки…

И горько рассмеявшись, Амза добавил:

- Сейчас посетим отдельную татарскую квартиру.

- И сколько лет люди выносят такую жизнь? – спросила все еще не оправившаяся от потрясения Зульфие.

- Сколько… С самого лета сорок четвертого так все и жили, двенадцать лет, - хмуро произнес Амза. – Вот так, отгораживаясь от соседей фанерной или картонной перегородкой… Ну, идем в гости, нас ждут.

 К стенам цехов снаружи были пристроены кирпичные коробки шаговшесть-семь в ширину и столько же в глубину. Покрыты эти коробки были толем, прижатым рядом кирпичей. В коробки вели фанерные двери, но перед некоторыми из них были сооружены маленькие, тоже фанерные, сени. Грунт перед этими жилищами был засыпан шлаком, что, как пояснил Амза, предохраняло от образования луж.

- Вот так живем с недавних пор, - сказал он, отворяя легкую, сколоченную из фанерных ящиков, дверь. – До пятьдесят третьего года все жалобы татар на невыносимые условия считались антисоветской агитацией. Три года назад комбинат раскошелился и построил вот эти сарайчики здесь и еще внутри некоторых цехов, мы туда сегодня тоже сходим.

Войдя в тесные сени, хозяин и гости сняли здесь обувь и далее прошли, нагнувшись, в двери, за которыми оказалась маленькая каморка, где не было никакой мебели, только прибитые к стенам полки. На полу из плохо обструганных досок (Камилл вспомнил земляные полы хибарок, в которых пришлось жить в первые годы выселения) лежал палас из хлопковых нитей, поверх него у главной стены, вдоль которой шла, по-видимому, труба отопления, расстелены были матрасы с цветными покрывалами на них, к стене были прислонены подушки.

- Вот так и живем, - повторил хозяин закутка. - Я с женой и двое детей здесь помещаемся, а два года назад тоже жили в бараке.

Гости молча осматривались.

- А еду где готовите? - спросила Зульфие.

- Кухня у нас общая, там, в домике, мимо которого мы прошли. Тут у нас электроплитка, разогреваем на ней.

В углу на табуретке стояла электроплитка, над ней на навесной полке стояла кое-какая посуда. Здесь же был прислонен к стенке низкий квадратный столик.

- Нам сегодня в ночную смену идти. Себия, жена моя, детей повела в детский сад, он у нас круглосуточный, - предупредил Амза вопрос гостей, устанавливая столик на пол перед матрацами. - Она сейчас придет, присаживайтесь.

Разговор не клеился. Но минут через пять пришла молодая женщина и стала щебетать на хорошем татарском языке:

- Вай, как хорошо, что вы пришли. Амза мне вчера сказал, что придут студенты. Тебя как зовут? Зульфие? Ты пройди вон туда, прислонись к подушке, будет удобней. Ну, что вы так сидите? Располагайтесь получше, не стесняйтесь.

Откуда-то сразу появились маленькие чашечки, тарелочка с конфетами и еще другая, с магазинным печеньем.

- Как жалко, дети все курабие съели! Мама моя приезжала недавно, привезла. Здесь печь негде, очень трудно живем. Мама с папой и сестренки мои в Сырдарье живут, тоже в бараке, но там сад есть и огород.

Себия, не переставая говорить, поставила на электрическую плитку джезве, и по комнатке распространился запах кофе.

- Настоящий кофе, - гордо сказала Себия. - А в первое время, когда нас привезли в Узбекистан, люди мололи жареный ячмень. Помните?

- Мололи те, у кого сохранились кофейные мельнички, - Камилл вспомнил жизнь в Чинабаде. – А многие толкли этот подгорелый ячмень в ступках.

А Рустем добавил, улыбаясь:

- А моя бабушка давила жженый ячмень стеклянной бутылкой! – все рассмеялись, хотя впору было поплакать.

- Все, все прошло! Теперь все будет хорошо, иншалла! – Себия была полна оптимизма. - Не правда ли, Амза?

От милого щебетания хозяйки, от запаха кофе в каморке сразу стало уютней, и уже не казалась невозможной жизнь в этом закутке. Хозяина кто-то кликнул, и он вышел.

- Сейчас он вернется, его сосед позвал, - улыбалась милая Себия.

- А детский садик у вас хороший? - спросила Зульфие, все думающая, каково же тут приходится детям. - У вас двое детей?

- У нас мальчик и девочка. Мальчику уже пять лет, а девочке только три. У нас ясли-сад. Только садом это называть смешно, - Себия рассмеялась. - Три комнаты, теснота, а во дворе два куста сирени все лето пылятся. Есть еще другой, хороший садик, но туда крымских детей не берут. У нас в Сырдарье настоящий детский сад был, воздух чистый, цветы, яблони во дворе. Но что поделаешь. Они здесь с самого сорок четвертого года так живут - Себия разлила кофе по чашкам. - Буюруныз, угощайтесь.