Через некоторое время господин Исматулло был вызван на работу в Тегеран. Ему было разрешено по совместительству сотрудничать в газетах, где он печатал обзоры советской прессы.
Со временем, несмотря на свое сравнительно недавнее нелегальное появление в Иране, он получил право при желании покинуть работу в учреждении, которое его приютило и пригрело, мог переехать в другую свободную страну. Но, естественно, такого желания у него не возникало, он материально, и теперь уж профессионально был связан с этой системой и понимал, что выполняет здесь богоугодную работу. Он не возненавидел Советский Союз, из которого бежал, но он сознавал, что разведывательная деятельность свободных стран против сталинского режима направлена, в конечном счете, на изменение этого режима. Часто он думал о том, чем отплатила ему страна, которую он защищал в окопах, за которую проливал свою кровь? А разве в колхозе он не работал честно и с полной отдачей? Работал, хотя сознавал, что все здесь работают на неведомые и, безусловно, недобрые интересы державы, которая грабила колхозников, подавая им за нелегкий крестьянский труд нищенскую плату, непосильными налогами разрушая их домашнее хозяйство. Он по роду своей нынешней деятельности изучал историю России и дивился тому, какой рок тяготеет над ней. Он не мог уяснить, почему ее правители во все времена так недобры к своим подданным. Что за необходимость творить зло своим гражданам?
Иногда вечерами он устремлял взгляд на северную сторону неба и просил Всевышнего помочь всем людям великой страны, из которой он вынужден был бежать. Он поминал своих товарищей военных лет, и погибших и выживших, поминал своих односельчан, своих родителей и, конечно же, свою возлюбленную и ее сестренку, просил у Аллаха блага для них.
Об Айше он думал постоянно, хотя понимал, что шансов на то, что он когда-нибудь вновь увидит ее, практически нет. Еще в свою бытность в Мешхеде он попросил знакомого коммерсанта, имевшего связи с жандармским управлением, при очередном посещении Советского Союза отправить несколько строк по мелитопольскому адресу. Так называемый коммерсант сразу запомнил адрес и предлагаемый текст. В результате Хатидже получила по почте записку следующего содержания:
"Дорогая Айше! Я жива и здорова, всегда помню о тебе и о наших прогулках на красных горах. Твоя Персиянка".
Конечно, Хатидже ничего не поняла, но переслала этот текст старшей дочери, которая уже была студенткой Казанского медицинского института. Айше немного подумала и разгадала этот ребус: Исмат жив, он на свободе, находится в Персии! Она была бесконечно рада тому, что ее дорогой друг жив и свободен, но плакала, понимая, что связь с ним разорвана навсегда. Она не решалась рассказать об этом послании подругам, но однажды не выдержала и договорилась о встрече с Аней. Умная Аня, едва прочитав краткий текст, сразу воскликнула:
- Это Исмат тебе пишет из Персии!
- Тише, - осадила ее Айше, у которой после этой реплики подруги исчезли те крупицы сомнения, которые все же оставались. - И чему ты радуешься, если это означает, что мы навсегда потеряны друг для друга?
- Никто не знает, что случится завтра! - ликовала Аня. - Может быть, еще и встретитесь! Главное, что он помнит и любит тебя!
…Они встретились через сорок пять лет. Недавно вышедший на пенсию ответственный сотрудник одной из западных радиостанций господин Исматулло с младшим внуком Герхардом приехал, заранее уведомив о своем приезде, в один из городков Крыма, где он через свои разветвленные связи разыскал Айше, все еще не оставившую работу детского участкового врача. Десятилетняя внучка доктора очень подружилась со своим ровесником Герхардом, имя которого она долго не могла выговорить, в то время как мальчик сразу четко выговорил ее имя - Хатидже! А совсем старенькая бабушка Хатидже-оджапче наконец-то обняла Исмата, который так много места занимал в жизни ее старшей дочери почти полвека назад. Муж Айше, строгий татарин Джемиль, бывший инженер-строитель, а теперь загорелый огородник, сначала проявил признаки ревности, но однажды, после бессонной ночи, наутро уже не бычился, а братски обнимал Исмата и даже поговорил с ним на узбекском языке.
И Айше тоже пережила минуты ревности, когда увидела, как глубоко огорчен Исмат тем, что не приехала на встречу с ним Сафие. Но Сафие через два дня появилась - ведь жила она здесь же в Крыму.
А я так и не знаю, которая из двух сестер больше любила Исмата.
Глава 13
В начале декабря 1954 года, - а если угодно точнее, то 3-го декабря 1954-го года, - сухим и солнечным, как это порой бывает в Центральной Азии, зимним днем, Камилл, соскочив с подножки трамвая, шагал в свирепом расположении духа по улочке, ведущей к зданию студенческой спецкомендатуры. Он услышал оклик, и еще не обернувшись, догадался по голосу, что его догоняет Шариф Бахтышаев. На душе полегчало, когда он обменялся рукопожатием со старым другом. Сжатые губы и решительный взгляд Шарифа свидетельствовали, что и он находится в недобром настроении. Вообще-то посещение комендатуры никогда не было приятным событием в жизни ташкентских студентов, но этот унизительный для них день смягчался ожиданием встреч с товарищами из других институтов, со многими из которых только тут и виделись - студенческая жизнь весьма напряженна. Похоже было, что нынче Шариф принял некоторое решение, о котором умалчивал, пока они с Камиллом шли по ненавистной улочке. Первым заговорил Камилл.
- Я сегодня в последний раз иду на эту гнебаную регистрацию, - вымолвил он, не сбавляя шага, - пусть сажают…
Тут Шариф остановился, остановился и Камилл.
- И я иду с тем же решением, - вымолвил Шариф, несколько удивленно уставившись на друга. - И вообще я сегодня пошел, только чтобы встретиться с ребятами и склонить их к тому же. А ты, вот, как и я, мятежник, оказывается…
Говорят, что близнецы, даже разлученные сразу после рождения, проживают во многом схожую жизнь, ибо одинаково реагируют на события. Камилл и Шариф не были близнецами, но они с младенчества росли в одной коммунальной квартире. Шариф родился первого мая, Камилл же был младше его ровно на три месяца. Матери пускали их ползать по полу вместе, вместе орали они, солидаризируясь в неприятии навязываемых им порядков, и вместе учились кушать с ложечки. Потом они подросли и разошлись из одной квартиры в разные, в том же доме. Но когда Камилла прихватывало и он бежал с поляны за домом на свой горшок, то вместе с ним бежал на запасной камилловский горшок и Шариф, потому что во время долгого сидения Камилл рассказывал преинтереснейшие, выдумываемые им тут же, сказки. Так они и были вместе, пока захватившие Симферополь немцы не выселили жителей их дома, заняв его под штаб какой-то части. После этого, в годы оккупации, Камилл и Шариф, которые поселились у родственников в отдаленных районах города, встречались несколько раз на бывшей улице Кирова в открывшемся там театре марионеток, где неизменно показывали один и тот же музыкальный спектакль - выбора у детишек в ту трудную пору не было. Куклы в красивых развевающихся платьях танцевали вальс под музыку из мхатовской "Синей птицы":
Та-та тататата та-а та!
Та-та тататата та-а та! –
- и всякий раз мальчишки и девчонки с замиранием сердца смотрели и слушали знакомое до мельчайших деталей действо, страдая на нижнем этаже сознания от неизбежно приближающегося конца этого чудесного зрелища.
В ссылке, когда Камилл переселился из чинабадской глухомани в пристоличный городок, Шариф вместе со своей матерью Мерьем-апте приехали из расположенного недалеко поселка Сырдарья навестить семью Афуз-заде, до того почитавшуюся ими потерянной или даже погибшей. Сколько слез пролили женщины, сколь рады были мальчики состоявшейся встрече! Они в один и тот же год окончили школу и оба были нынче студентами второго курса.
