Зависевших от истинных намерений «Нового Пути».

Майк Веставэй, как и Отдел по борьбе с наркотиками Соединенных Штатов, знал нечто такое, чего не знала не только общественность, но даже обычная полиция.

Вещество С, подобно героину, было органическим. Не лабораторным продуктом.

Так что у Майка Веставэя имелись серьезные основания для частых раздумий о том, как все эти прибыли могли поддерживать платежеспособность — и, главное, развитие «Нового Пути».

Живое, подумал он, никогда не должно использоваться для служения целям мертвого. А вот мертвое — тут он взглянул на Брюса, пустую скорлупу на соседнем сиденье, — должно по возможности служить целям живого.

Таков, рассудил Майк, закон жизни.

И мертвые, будь они способны чувствовать, чувствовали бы себя лучше, занимаясь этим.

Мертвые, подумал Майк, те из них, кто еще способен видеть, пусть даже неспособен ничего понимать, — они наша кинокамера.

Под раковиной на кухне, среди коробок с мылом, щеток и ведер, Брюс нашел небольшой кусочек кости. Кусочек выглядел как человеческая кость, и он задумался, не Джерри ли это Фабин.

Это навело Брюса на воспоминание об одном очень давнем событии в его жизни. Когда-то он жил вместе с двумя другими парнями, и порой они шутили, не завести ли им крысу по имени Фред которая жила бы под раковиной. А однажды, когда они не на шутку удолбались, то стали рассказывать народу, что им пришлось съесть старину Фреда.

Быть может, это был кусочек одной из костей Фреда — крысы, что жила у них под раковиной, которую они себе для компании выдумали.

Слушал разговор в комнате отдыха.

— На самом деле тот парень выгорел куда круче, чем казалось. Так, по-моему. Как-то раз он курсировал от побережья в сторону Оджая и подкатил к Вентуре. Там узнал по виду дом без номера, остановился и спросил народ может ли он повидать Лео. Народ ему и говорит: «А Лео помер. Жаль, что вы не знали». А тот парень: «Ладно, тогда я в четверг снова заеду». И покатил обратно к побережью. Надо полагать, в четверг он снова туда заехал, разыскивая Лео. Каково, а?

Потягивая кофе, он прислушивался к разговору.

— …устроено так, что в телефонном справочнике есть всего один-единственный номер. И ты звонишь по этому номеру кому тебе нужно. В справочнике страница за страницей повторяется этот номер… Это я о полностью выгоревшем обществе толкую. И этот же самый номер есть в твоей телефонной книжке. Он же, для самых разных людей, нацарапан на всевозможных листках и карточках. А если ты забыл этот номер, ты уже вообще не сможешь никому позвонить.

— Можно набрать справочное.

— А оно по тому же номеру.

Брюс по-прежнему прислушивался — место, которое они описывали, было ему интересно. Порой, когда ты звонил, номер телефона был занят, или тебе говорили: «Извините, вы ошиблись номером». Тогда ты снова звонил по тому же самому номеру и попадал на того человека, который тебе был нужен.

Когда ты отправлялся к врачу, врач был только один-единственный, и он специализировался по всем болезням. У этого врача было одно-единственное лекарство. Поставив тебе диагноз, он прописывал это самое лекарство. Ты приносил рецепт в аптеку, чтобы его отоварить, но фармацевт никогда не читал, что там написал врач, и давал тебе единственную пилюлю, которая имелась в аптеке. Пилюлей этой был аспирин, и он излечивал решительно все на свете.

Если ты нарушал закон, ты мог нарушить только один закон, который все то и дело нарушали. Мент прилежно все записывал — какой закон, какое нарушение — всякий раз одно и то же. За любое нарушение закона всегда полагалось одно и то же наказание, и всякий раз проходило бурное обсуждение, не отменить ли в данном случае смертную казнь. Однако этого никак нельзя было сделать, ибо тогда даже за переход улицы на красный свет не полагалось бы никакого наказания. Таким образом, все шло по правилам, и в конечном итоге сообщество полностью выжигалось и отмирало. Вернее, не выжигалось — все и так уже были выжжены. Люди просто пропадали один за другим, по мере нарушения закона, и типа умирали.

Наверное, подумал Брюс, когда до людей доходили слухи, что умер последний из них, они говорили: «Интересно, какими были те люди. Надо бы посмотреть. Ладно, тогда мы в четверг снова заедем». Хотя он и не был в этом уверен, он рассмеялся, а потом сказал это вслух, и тогда рассмеялись все остальные в комнате отдыха.

— Очень хорошо, Брюс, — сказали они.

Потом это сделалось чем-то вроде местного прикола. Когда кто-то в Самарканд-хаусе чего-то не понимал или не мог найти того, за чем его послали, скажем, рулон туалетной бумаги, он говорил: «Ладно, тогда я в четверг снова заеду». В целом это было поставлено в заслугу Брюсу. Его поговорка. Как у комиков на телевидении, которые каждую неделю снова и снова повторяют один и тот же прикол. Это выражение привилось в Самарканд-хаусе и значило нечто важное для всех его обитателей.

Позднее, как-то вечером за Игрой, когда они по очереди ставили в заслугу каждому то, что он привнес в «Новый Путь» в смысле Понятий, Брюсу поставили в заслугу привнесение туда юмора. Он привнес с собой способность видеть вещи в смешном свете, как бы плохо ему ни было. Все рассевшиеся в кружок захлопали в ладоши, и, подняв взгляд, Брюс потрясенно увидел целый круг улыбок. Все глаза были теплыми от одобрения, и шум их аплодисментов еще очень долго оставался у него внутри — в самом сердце.

В конце августа того же года, через два месяца после того, как Брюс попал в «Новый Путь», его перевели на ферму в Напа-Вэлли, вдали от побережья в Северной Калифорнии. В той местности располагалось множество прекрасных калифорнийских виноградников.

Дональд Абрахаме, исполнительный директор «Нового Пути», подписал приказ о переводе. А предложение выдвинул Майкл Веставэй — сотрудник, с некоторых пор сделавшийся непосредственно заинтересованным в дальнейшей судьбе Брюса. В особенности после того, как Игра ему помочь не смогла. По сути, она только ухудшила его состояние.

— Тебя зовут Брюс, — произнес управляющий фермой, когда Брюс со своим чемоданом неловко выбрался из машины.

— Меня зовут Брюс, — сказал он.

— Вот, Брюс, хотим какое-то время попробовать тебя на сельхозработах.

— Ага.

— Думаю, Брюс, тебе здесь понравится больше.

— Думаю, мне здесь понравится, — сказал он. — Больше.

Управляющий фермой внимательно его оглядел.

— Смотрю, тебя недавно постригли.

— Да, меня постригли. — Брюс погладил свой бритый череп.

— За что?

— Меня постригли, потому что нашли меня в женских помещениях.

— Это в первый раз?

— Нет, это во второй раз. — После некоторой паузы Брюс пояснил: — В первый раз я впал в буйство. — Он стоял, так и держа в руках чемодан. Наконец управляющий дал ему знак поставить чемодан на землю. — Я нарушил закон ненасилия.

— И что ты сделал?

— Я бросил подушку.

— Ладно, Брюс, — буркнул управляющий. — Пойдем со мной, я покажу тебе, где ты будешь спать. У нас здесь нет центрального жилого здания; на каждых шесть человек приходится небольшая хижина. Там они спят и готовят себе еду, когда не работают. Здесь нет никаких сеансов Игры. Только работа. Так что, Брюс, Игры для тебя закончились.

Брюса это, похоже порадовало; на лице его появилась улыбка.

— Пэры любишь? — Управляющий указал вправо. — Вон, посмотри. Горы. Снега, правда, нет, но все равно горы. Слева — Санта-Роза; на тех горных склонах потрясающий виноград выращивают. А мы тут никакого винограда не выращиваем. Разные другие сельхозпродукты, но не виноград.

— Люблю горы, — сказал Брюс.

— Ну так посмотри на них. — Управляющий снова указал пальцем. Брюс не посмотрел. — Мы тебе шляпу организуем, — пообещал управляющий. — Без шляпы ты работать в поле не сможешь, особенно пока у тебя башка бритая. Пока не раздобудем тебе шляпу, на работу не выходи. Усек?